Attributes from the chariot complex from the Vladimirovka Bronze Age burial ground (Southern Trans-Urals)

Переход к комплексному изучению мобильности некоторыми авторами оценивается как новая методологическая парадигма ( Sheller, Urry , 2006) за счет противопоставления привычной статике широкого спектра социальных исследований (география, экономика, урбанистика и т. д.). Среди теоретических разделов разрабатываемой теории мобильности, рассматривающей пространство, место, границы и движение, есть тезис о средствах передвижения, которые не являются просто способом быстро добраться из пункта А в пункт Б. Каждое из таких

1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РНФ, проект № 20-18-00402.

средств обеспечивает новый опыт, новое поведение, новые возможности и, конечно, эмоционально окрашено ( Sheller, Urry , 2006. P. 216).

Применительно к археологии тематика имеет свою специфику, обусловленную характером исходных данных. Изучение мобильности, а особенно миграций, древних обществ и индивидов, в последние десятилетия в значительной степени опирается на методы естественных наук. Наибольшую известность в этой связи получили работы по палеогенетике и анализу изотопов. На этом фоне в тени оказались собственно археологические материалы, которые далеко не всегда могут быть однозначно интерпретированы в данном ключе. Вместе с тем инструментальный уровень движения также важен и интересен для реконструкции картины мобильности в ее максимальной полноте.

В этой связи стоит еще раз обратиться к колесничному комплексу северной части Евразии, о котором, казалось бы, написано более чем достаточно, и новые находки не должны менять наших выводов сколь-нибудь заметным образом. Тем не менее приходится признать, что это не совсем так. Отчасти причина в том, что большинство исследователей сосредоточены на решении крупных проблем: синхронизации блоков культур; построении системы хронологии, происхождении традиции, лингвистической атрибуции или социальной роли феномена колесничества (Кони, колесницы…, 2010). Гораздо реже предпринимаются попытки реконструировать техническую часть, опираясь на детальный источниковедческий анализ, или восстановить целиком сhaîne opératoire (операционную цепь) ( Усачук , 2013; Chechushkov, Epimakhov , 2018). Данная работы призвана пополнить источниковый фонд, введя в оборот новые находки конской упряжи из Южного Зауралья, имеющие довольно редкие детали. Это тот нечастый случай, когда материальная культура является очевидным показателем мобильности ( Knappett, Kiriatzi , 2016. P. 8).

Результаты исследования могильника Владимировка

Могильник Владимировка расположен в 1,3 км восточнее одноименного села (Варненский район Челябинской области) на левом берегу р. Арчаглы-Аят, на удалении около 200 м от современного русла. Старое русло реки ранее непосредственно прилегало к площадке и сохранилось в виде понижения и небольшого старичного озера к ВЮВ. Памятник занимал площадку первой надпойменной террасы высотой более 4 м от уровня поймы.

Первые материалы из этого района были получены в начале 1980-х гг. и упоминаются в диссертации Н. Б. Виноградова ( Виноградов , 1983)². В 1990-е гг. памятник был осмотрен, тогда в борту небольшого песчаного карьера доиссле-дована могильная яма с останками погребенного, уложенного на левый бок, головой на север. Погребальный инвентарь, часть которого была найдена на дне карьера, включал бронзовые браслеты со спиралевидными окончаниями, крестовидную подвеску, низки бронзовых бус (украшения обуви), три створки раковин

Рис. 1. Могильник Владимировка. Псалии

(у локтевого сустава) и астрагал ( Епимахов, Епимахова , 2004). Единственный сосуд был атрибутирован как алакульский, чему не противоречил остальной инвентарь, имеющий близкие до идентичности аналогии в могильнике Кулевчи VI (Ку-левчи VI…, 2020. Рис. 1.10; 1.73; 1.77 и др.), расположенном всего в 14 км к ССВ³.

В 2021 г. местными жителями были обнаружены новые артефакты в стенке карьера⁴. Переобследование памятника автором статьи добавило не слишком много деталей, однако компактно обнаруженные артефакты могут условно рассматриваться как единый комплекс – могильная яма 1 (рис. 1; 2; 3: 4, 7 ). В его составе три керамических сосуда (один представлен только неорнаментированны-ми стенками) разной сохранности и роговые изделия (распределитель ремней, один целый и фрагмент второго псалия). На них мы остановимся подробнее, использовав типологическую схему И. В. Чечушкова ( Chechushkov et al. , 2018. P. 128–130)⁵.

Псалий (рис. 1: 1 ) характеризуется сложно профилированным щитком сегментовидной формы (максимальные размеры – 71 × 35 мм), выделенной в рельефе трапециевидной планкой с двумя боковыми выступами-зацепами, одним центральным отверстием подквадратной формы и двумя дополнительными круглыми отверстиями в планке. Прямоугольное трензельное отверстие щитка (10 × 8 мм) снаружи усилено валиком. На обратной стороне псалия сохранились

Рис. 2. Могильник Владимировка. Распределитель ремней оголовья четыре монолитных фигурных шипа высотой до 16 мм. Изделие довольно массивное, в районе трензельного отверстия толщина щитка составляет более 10 мм. Редким элементом этой части упряжи являются роговые конусовидные штифты (4 × 16 мм), точно подогнанные по диаметру дополнительных отверстий планки. В данном случае каждый из них орнаментирован высверленным отверстием в расширенной части. Псалий явно эксплуатировался: развальцовано трензельное отверстие, залощены шипы, слегка повреждена планка.

Фрагмент второго псалия (рис. 1: 2 ) менее информативен. Он позволяет предполагать, что форма щитка также была сегментовидной, а планка была выделена в рельефе. Абрис двух изделий в этой части чрезвычайно сходен. В целом толщина планки и щитка заметно меньше – до 4 мм у края. Единственный сохранившийся на границе планки и щитка шип проще по форме в сравнении с вышеописанным экземпляром, высота составляет всего 8 мм. О функциональ-

Рис. 3. Могильник Владимировка. Керамические сосуды

1–3, 5, 6 – могильная яма 2; 4, 7 – могильная яма 1

ности артефакта судить невозможно, не исключено, что мы имеем дело с имитацией, что не редкость для данных изделий ( Kupriyanova et al. , 2017. Fig. 12 и др.). В целом псалии выглядят однотипными и, вероятно, в ритуале были использованы как пара.

Наиболее редкой находкой, относящейся к колесничному комплексу, в нашем случае является распределитель ремней (рис. 2). Он представляет собой слабо выгнутый диск диаметром 40 мм, лицевая сторона которого украшена геометрическим орнаментом. Кроме того, имеется сквозное отверстие (4 мм диаметром), просверленное вертикально к лицевой плоскости. Максимальная толщина составляет 7 мм. С обратной стороны значительная часть материала выбрана в центре, а по краю он сохранен для вырезания трех отверстий в направлении от периферии к центру – параллельно основной плоскости. Два из них имеют уплощенную форму и симметричны относительно оси, мысленно проведенной от сквозного отверстия через геометрический центр изделия. Третье отверстие округлое, оно частично повредило лицевую часть. Кроме описанных деталей на обратной стороне выполнены два желобка (8 и 5 мм). Не исключено, что первоначально их было три, но одна из граней сильно разрушена. Многочисленность отверстий в разных плоскостях при общей грацильности изделия делают его эксплуатацию под нагрузкой весьма сомнительной, хотя визуально потертости прослеживаются.

Орнамент нанесен циркулем и тонким лезвием. Вокруг центральной точки проведены две окружности (7 и 8 мм диаметром). Еще две нанесены с отступом в 2–3 мм от края диска. Их правильная геометрия и наличие центра указывают на использование циркуля. Его конструкция неясна, так как археологических примеров для местного бронзового века нет. Пространство, ограниченное большими окружностями, заполнено двойным зигзагом. В этой детали мы не прослеживаем той же тщательности, что в случае с окружностями, к тому же часть линий затерта. Центральные сдвоенные окружности снаружи оформлены двенадцатью треугольниками, вершины которых снабжены раздвоенными «лучами».

Проблема культурной атрибуции комплекса

Вне колесничных артефактов могильник без особых сомнений был бы атрибутирован как петровско-алакульский. Сочетание в одних могильниках и даже курганах этих двух традиций отнюдь не редкость. Кроме упомянутого могильника Кулевчи VI в качестве иллюстрации можно привести могильники Алакуль-ский ( Сальников , 1952) и Чистолебяжский ( Матвеев , 1998), а также группу памятников у с. Степное ( Епимахов и др. , 2021) и пр.

В связи с некоторой неопределенностью в вопросе единства комплекса в целом есть прямой резон рассмотреть сами роговые изделия. В этой части имеются некоторые неожиданности: основные черты целого псалия статистически достоверно увязывают его с петровской традиций и лишь с небольшой вероятностью – с синташтинской. В пользу первой свидетельствуют пропорции изделия, форма планки и число отверстий в ней, форма трензельного отверстия; в пользу второй – форма, размер и конструкция шипов, наличие валика вокруг трензельного отверстия и др.6 Некоторые зауральские аналогии настолько близки, что производят впечатление выполненных одним мастером (Епимахов, 2005. Рис. 31: 2, 3). Хронологическое соотношение синташтинской и петровской традиций имеет отдельные стратиграфические свидетельства приоритета синташтинских памятников, но радиоуглеродная хронология, скорее, говорит об их частичной синхронизации (Krause et al., 2019; Епимахов и др., 2021). Это утверждение частично подтверждает анализ распределения керамики на укрепленном поселении Каменный Амбар, которое функционировало в течение короткого периода (Epimakhov et al., 2020), вместившего синташтинскую и петровскую фазы с возможным сосуществованием разнотипной керамики во второй.

Гораздо менее определенности в культурной атрибуции столь редкой находки как распределитель ремней. Каждый из артефактов в этой немногочисленной серии имеет индивидуальный облик ( Смирнов , 1961. С. 69; Морозов, Рутто , 1989. Рис. 7.16; Усачук , 2003. С. 322–324; Чемякин, Епимахов , 2004. С. 107, 108). Наиболее близкой территориально и морфологически (различие в диаметре составило всего 2 мм) является находка из петровской части могильника Кривое Озеро ( Виноградов и др. , 2017. С. 46, 47), также имеющая орнаментацию внешней стороны и торцевые отверстия. Сходство орнаментов сводится к наличию сдвоенной окружности по краю и, видимо, в использовании двойного резца для нанесения миниатюрных окружностей. Владимировский экземпляр благодаря солярному орнаменту в центре украшен более сложно. Такую же структурную сложность и некоторое подобие элементов демонстрирует псалий из срубного поселения Таналык ( Мажитов и др. , 2006. Рис. 4). Наконец, следует акцентировать еще один весьма редкий элемент орнамента на бляхе из Владимировки – раздвоения на окончании лучей солярного символа. Этот мотив не представлен в уральских памятниках, но хорошо известен в Доно-Волжском регионе, где также связан с колесничным комплексом ( Усачук , 2013. Рис. 49; 51; 52; 93). Здесь же обнаруживаются примеры украшения трензельных отверстий псалиев солярной символикой. Региональные отличия связаны с широким использованием криволинейных орнаментов в западном ареале при решительном предпочтении прямых линий и треугольников в немногочисленных уральских синташтинских и петровских примерах. Традиция орнаментации колесничных изделий (в том числе и сложных криволинейных вариантов) получает широкое распространение в Урало-Казахстанском регионе только в более поздний, сруб-но-алакульский, период.

Подводя итог, приходится признать, что комплекс не поддается привычной культурно-хронологической интерпретации. С одной стороны, облик керамики отчетливо адресует к кругу петровских и алакульских древностей, с другой, пса-лии имеют прямые аналогии среди синташтинских серий. Наконец, распределители ремней обнаружены исключительно в петровских и срубно-алакульских материалах. Изложенная сумма фактов предполагает частичную синхронизацию некоторых традиций и высокий темп культурной трансформации.

Заключение

Культурно-хронологическая атрибуция, разумеется, не исчерпывает список сюжетов, связанных с данным комплексом. Увы, в рамках небольшой публикации приходится сделать акцент только на некоторых аспектах. Инструментарий мобильности местного населения налицо, что подтверждают следы эксплуатации деталей упряжи. Это добавляет еще один аргумент в пользу реального использования колесного транспорта. Для нас важно: колесничный феномен имеет надкультурный характер, что отчасти воплотилось в рассматриваемом комплексе. Широкое территориальное распространение колесничной атрибутики, в том числе очень близкой по набору основных черт (включая не обусловленные функционально), предполагает некие сценарии распространения пучка технологий (конструирование колесницы, изготовление упряжи, съездка пары лошадей и др.). Теоретически демографический масштаб мобильности, косвенные проявления которой мы улавливаем в археологическом источнике, может быть принципиально разным: от макроуровня (миграция) до индивидуального. В случае с животноводческими коллективами в повседневную мобильность (мезоуровень?) явно были вовлечены многие члены коллектива, если не большинство. Столь же разительно могли различаться и пространственные характеристики мобильности, варианты цикличности ( Ткачев , 2020) и другие параметры.

Возвращаясь к нашему примеру, можно выдвинуть объяснительную гипотезу, требующую проверки в ходе дальнейшей работы. Поскольку основная часть колесничной атрибутики Южного Урала (включая заготовки и имитации) сосредоточена в могильниках, приуроченных к укрепленным поселениям, следует думать, что последние были центрами этой специализированной деятельности. Ареал однотипных артефактов (в действительности, колесничного комплекса в целом7) обусловлен мобильностью индивидов или небольших групп. Остается неясным состав этих групп: производители («ремесленники») или потребители («элита»)? Относительная легкость передвижений базируется на освоении древним населением пространства в ходе животноводческой деятельности, свою роль в формировании маршрутов и связей могли играть и потребности в металле. Таким образом, анализируемые находки являются не только инструментом мобильности, но также, вероятно, отражают широкий круг вопросов вовлечения разных групп и индивидов в этот процесс.

Благодарности

Автор выражает искреннюю признательность коллегам А. Д. Таирову и И. В. Грудочко (ЮУрГУ), принявшим живое участие в полевом исследовании, а также М. Г. Епимаховой, взявшей на себя полную обработку керамической коллекции и подготовку иллюстраций. Фотографирование артефактов проведено А. Д. Таировым.