On the informativeness of the investigations of collective burials

К ВОПРОСУ ОБ ИНФОРМАТИВНОСТИ ИССЛЕДОВАНИЙ КОЛЛЕКТИВНЫХ ПОГРЕБЕНИЙ 1

При формализации погребального обряда можно выделить редко встречаемую группу так называемых коллективных захоронений, когда предают земле несколько индивидов в одной могиле. Явная неординарность подобного рода погребений вынуждает исследователей искать возможные объяснения этому феномену. Наиболее распространенные версии сводятся к нескольким вариантам. Возможно, массовые погребения – это последствия трагических событий, включая эпидемии и вынужденное голодание. В некоторых случаях не исключается вариант сложного обряда, связанного с определенными погребальными культами.

Нередко, в силу различных причин, информация о стратиграфическом положении антропологических останков не позволяет реконструировать ту или иную сторону погребального действия, что значимо влияет на полноту интерпретации специалистов. Кроме того, оценка преднамеренности подобного рода захоронений и одноактность или многоактность использования могилы для погребения должна производиться при методологически выверенном ходе раскопок.

Опыт как российских, так и зарубежных коллег позволяет оценить важность информации, которую можно получить при оценке тех или иных вариантов массовых погребений.

Реконструкция особенностей семьи-клана с учетом сведений о единовременном погребении в палеолите

Публикация материалов коллективного захоронения в Пшедмости Дж. Ма-тейкой в 1934 г. на сегодня является единственным источником новых исследований археологов и антропологов из-за трагической потери коллекции. Так, изучение этого захоронения с использованием цветовой градации информации, предпринятое Б. Клима (Klima, 1991. С. 188), позволило по-новому оценить месторасположение и количество погребенных с учетом половозрастной принадлежности. По результатам этого исследования выясняется, что всего в погребении было захоронено 18 индивидов.

На западе у границы захоронения располагается скелет мужчины, который по возрасту является самым старшим из погребенных (№ XIV), на востоке в оппозиции к нему – скелет женщины (№ IV), близкой по возрасту этому мужчине. Оба погребения закрыты лопатками мамонтов. В центре ямы со стороны западного мужского погребения располагается скелет женщины молодого возраста (№ X) и рядом с ним – мужчины того же возраста (№ III). По сторонам от них соответственно рядом с мужчиной располагается женское погребение молодого индивида (№ I), рядом с женщиной – мужское погребение молодого индивида (№ IX). Далее на север от этих погребений располагаются более молодые индивиды: со стороны мужчины (№ IX) – мужской скелет (№ XVIII), со стороны женщины (№ I) – скелет подростка женского пола (№ V). В образованных между взрослыми скелетами «зонах» располагаются погребения детей: три детских погребения в «мужском углу» (№ XI, XII, XIII) и три детских погребения в «женском углу» (№ II, VII, VIII), в центре ямы, в «смешанной зоне», – четыре детских погребения (№ VI, XV, XVI, XVII). Сопоставление возраста погребенных детей и их месторасположения дает приблизительные результаты. В данной реконструкции я придерживаюсь мнения Э. Тринкауса, который предпринял специальное исследование для переоценки возраста детей по литературным источникам (Zilhao, Trinkaus, 2000. P. 530). В пространстве, образованном захоронениями мужчин, располагаются погребения младенцев, в зоне, окруженной женскими погребениями, располагаются погребения детей, представляющих три возрастных класса (т. н. категории раннего детства, первого и второго детства) 2, в центре захоронения располагаются детские погребения, возраст которых определен весьма условно в границах категорий первого-второго детства. Следует указать, что, по реконструкции Э. Тринкауса, это, возможно, однолетки (Ibid. P. 523).

Э. Влчек (Vlček, 1995) предполагает, что некоторые индивиды по ряду дис-кретно-варьирующих признаков могут рассматриваться как близкие родственники (№ III, IX, V и IV; № XIV, XII, II и VII). Топографически индивиды располагаются вблизи друг от друга, образуя компактные группы в двух «полюсах» могилы, перемежаясь по характеру дискретно-варьирующих признаков.

По мнению большинства специалистов, массовое погребение в Пшедмос-ти – результат трагических событий. Часть исследователей рассматривает это погребение как захоронение близких родственников, представляющих разные поколения одной семьи-клана («большая семья») (Klima, 1991. P. 190–192; Zilhao, Trinkaus, 2000. P. 530–533). Топографический анализ находок с учетом дискретно-варьирующих признаков и половой принадлежности косвенным образом подтверждает это предположение.

В таком случае специалистам предоставлена редкая возможность исследования половозрастного состава биологической популяции. Так, Э. Тринкаусу удалось построить модель репродуктивного потенциала женщин, погребенных в Пшедмости. По этой модели, подросток 15–16 лет женского пола не успел дать потомство, однако две молодые женщины должны были родить каждая по

2–3 ребенка, а самая старшая женщина – не менее 5. Общее число вероятного потомства совпадает с числом погребенных детей, включая девочку-подростка (Zilhao, Trinkaus, 2002. P. 531).

Подобные реконструкции кажутся убедительными, когда приводится археологический контекст находок, что и было сделано в этой работе. Топографическое распределение детских погребений, равно как и взрослых, приобретает не только смысловую завершенность, но и позволяет строить гипотезы о родственных линиях погребенных. По реконструкции Э. Тринкауса, взрослые женщины (№ IV, I, X) и взрослые мужчины (№ XIV, III, IX), судя по их расположению в погребении, могут образовывать семейные пары. Два молодых индивида – мужчина (№ XVIII) и женщина (№ V) – могут быть близкими родственниками (взрослыми детьми самой старшей пары), и т. д. Для нашего исследования важно отметить, что массовое погребение вследствие трагических событий на примере Пшедмости демонстрирует определенные черты погребального обряда, где учитывается не только возраст, но и «семейное положение» индивида, воссоздаваемое намеренной топографией погребений. Подобная информация позволяет рассматривать часть коллективных погребений как вероятное следствие трагических обстоятельств и намеренного совместного погребения индивидов с учетом их родства и социального (семейного) положения.

Реконструкция образа жизни и культовых предпочтений

Массовое погребение на Тойгузинском городище датируется автором раскопок, Д. Г. Бугровым, этапом пьяноборской культуры (ок. I в. н. э.) 3. Сохранность костной ткани плохая из-за кислых лесных почв, но, тем не менее, даже по контексту захоронений археологи обратили внимание, что из 42 погребенных у 18 фиксируются предумышленные повреждения. В 12 костяках найдены 17 костяных втульчатых наконечников стрел; отмечены отдельно лежащие черепа, у трех костяков отделены черепа, а у одного из них череп лежит в районе груди (Бугров, 1999).

Антропологическая экспертиза не смогла подтвердить отдельные эпизоды декапитации из-за плохой сохранности ткани, но с учетом плана погребения и некоторых дополнительных археологических сведений можно допустить, что перед нами следы трагической гибели населения, возможно, из-за штурма городища (Там же). Я провела палеопатологический анализ для оценки хозяйственно-культурной принадлежности группы. Несмотря на фрагментарность изученных скелетов, удалось обнаружить несколько любопытных закономерностей. Так, в серии отмечается низкая частота зубных патологий, практически полное отсутствие кариеса, с одновременным развитием эмалевой гипоплазии на коронках преимущественно передних зубов. У нескольких молодых индивидов регистрируется раннее стирание жевательной поверхности зубов. В отдельных случаях были зафиксированы специфические отломы коронок коренных зубов, которые обычно случаются при использовании зубов для разгрызания твердой пищи (орехи, твердые лепешки и проч.). Анализ маркеров двигательной активности свидетельствует о присутствии тяжелых физических нагрузок с детского возраста. Население имело навык длительных пеших переходов. Специализация физической деятельности по топографии развития костного рельефа не прослеживается, что позволяет говорить об отсутствии хозяйственной и социальной специализации в этой группе. На сохранившихся костях скелета не удалось обнаружить следов заживших переломов и травм, что позволяет говорить об отсутствии военизированной социальной активности.

Опираясь на представленный комплекс зубных патологий, можно предположить, что диета была смешанного типа, с добавками компонентов как растительного, так и животного происхождения. Вероятно, пища отличалась грубоволокнистым составом. Кроме того, наверное, в рационе использовались орехи. Множественные линии эмалевой гипоплазии, отмеченные у трех мужчин, и фиксация этого признака на клыках или резцах у отдельных индивидов позволяют выделить периоды сезонного недоедания или голодания в группе. Представленные наблюдения, как на зубах, так и на костях скелета, свидетельствуют о типичной картине распределения маркеров стресса в группах охотников-собирателей. Таким образом, восстановленная картина образа жизни погребенных в коллективном захоронении, так же как и археологический контекст находок, позволяют говорить об агрессивном захвате этой группы. Перед нами последствия трагической гибели поселения пьяноборской культуры.

Отдельные эпизоды драматических последствий массовой гибели людей позволяют оценить не только социальное положение погребенных, особенности жизни этих людей, но и преднамеренное манипулирование с телами умерших. Так, М. Б. Медникова и Г. В. Лебединская (1999) приводят подробный анализ разного рода травм в остеологической серии Пепкино (массовое погребение в кургане эпохи бронзы). Помимо травм, связанных с очевидным военным столкновением, обсуждаются ритуальные декапитации 4, трепанации и дифлешинги 5.

Реконструкция сюжетов некоторых военных событий

В начале 1960-х гг. Д. Г. Рохлин с группой ленинградских антропологов (В. В. Гинзбург, Б. В. Фирштейн и Л. Г. Вуич) подробно изучил антропологическую серию (около 350 костных останков) из городища Саркел – Белая Вежа, датируемого X–XII вв. н. э.

По летописным данным, судьба этого поселения трагична. В первые годы своего существования в качестве крепости Саркел относился к территории Хазарского каганата. Позднее, в 965 г., князь Святослав взял крепость, которая в числе других завоеваний Руси стала русской территорией. Более 150 лет Сар-кел – Белая Вежа оставался русским городом, а в конце XI – начале XII в. он был разгромлен половцами (Труды Волго-Донской археологической экспедиции, 1963).

Трагическая история города прослеживается и при анализе травматических повреждений на костных останках, найденных на его территории. Д. Г. Рохлин (Труды Волго-Донской археологической экспедиции, 1963) отмечает многочисленные рубленые раны на костях некоторых погребенных. У молодого мужчины, по-видимому, профессионального воина, была перерублена бедренная кость, а на голове рассечены скуловая кость и обе челюсти. По реконструкции Д. Г. Рохлина, раны были нанесены неодновременно, и рубили уже лежачего человека. В таком же положении были нанесены раны подростку 13–14 лет в области лицевого скелета. У другого подростка – отрублена голова. У молодой женщины был отсечен нижний край правой половины нижней челюсти. Помимо рубленых ран, были зафиксированы черепные травмы от ударов тупым предметом. Нередко наблюдались множественные незажившие переломы костей скелета. Основной массив травматических повреждений реконструируется как рубленые раны от меча и сабли. По представлению Д. Г. Рохлина, они могли быть причинены всадниками, поскольку удары в основном наносились сверху.

Материал из другого средневекового поселения, близ с. Городище Шепетов-ского р-на Хмельницкой обл. (раскопки М. К. Каргера, 1957–1958 гг.), позволяет реконструировать не менее трагичную, чем в Саркеле – Белой Веже, гибель жителей в эпоху средневековья. По мнению М. К. Каргера (цит. по: Рохлин, 1965), это поселение можно отнести к летописному Изяславлю, который был полностью уничтожен во время нашествия Батыя на Русь. Д. Г. Рохлин указывает, что костные останки были обнаружены не в погребениях, а в результате отдельных разрозненных находок под развалинами сожженных жилищ, устроенных внутри оборонительного вала. Кроме того, были обнаружены большие груды костей, названные М. К. Каргером костищами. По мнению Д. Г. Рохлина, костища представляют собой останки людей, которых сбрасывали друг на друга (Рохлин, 1965).

Д. Г. Рохлиным были изучены фрагментарные останки более чем 200 индивидов, треть которых были детскими. Как и в Саркеле – Белой Веже, большинство ранений было нанесено рубящим оружием – мечом или саблей, отмечались и ранения колющим оружием, оставляющим на костях дырчатые дефекты с радиальным растрескиванием. Кроме того, были обнаружены черепные травмы, нанесенные оружием типа палицы или булавы (Там же. С. 209). Среди убитых было много женщин и детей.

Следует отметить, что большинство ранений, по реконструкции Д. Г. Рохлина, было нанесено сзади и сбоку. Автор исследования предполагает, что рубили поверженных, брошенных на землю, по-видимому, связанных (Там же. С. 210). Возможно, в отличие от стремительного нападения половцев на Саркел – Белую Вежу, где жители пострадали от внезапного вторжения воинов-всадников, разгром Изяславля татаро-монголами был более продолжительным из-за подготовленного отчаянного сопротивления населения.

Близкий нам сюжет отечественной истории, в частности войны 1812 г., может быть расширен за счет подробного анализа антропологических находок из коллективного погребения под Вильно. Было вскрыто около 640 м2, где обнаружено примерно 3000 скелетных останков солдат наполеоновской армии, спасавшихся бегством от голода и холода русской зимы. Эти единственные в своем роде раскопки показали, что наряду с солдатами в обозе французской армии было много женщин и детей, причем возраст последних совпадал с продолжительностью русской кампании Наполеона. Палеопатологический анализ позволил определить не только пол и возраст погребенных в общей могиле, но и ряд заболеваний, в том числе инфекционных, таких как туберкулез и сифилис. Анализ ДНК позволил выделить причину смерти большей части погибших – тиф (Raoult et al., 2006).

Реконструкция географии и хронологии древних эпидемий

По письменным источникам одну из эпидемий на севере Русской равнины начала XI в. можно отнести к чумным морам. У нас нет достаточных сведений о природе заболевания. География распространения болезни указывает на западный вектор. Возможно, что инфекция пришла из стран Западной Европы. Подробное сообщение об эпидемии 1092 г. описывается в Никоновской летописи (ПСРЛ. Т. 9). Болезнь началась в Друцке, потом появилась в Полоцке и быстро распространилась «по всей области той». Судя по описанию, эпидемия представляла собой нечто необычное для современников. Внезапность заболевания, широкое распространение среди населения, быстро наступавший роковой исход заразившихся побудили объяснить это явление сверхъестественными силами: по городу в тумане ночи бесы на конях, стонущие как люди, уязвляли каждого вышедшего из дома «бъсовъ язвою» (Там же. С. 118). За период с 14 ноября по 1 февраля было продано 7000 гробов, что указывает на огромное число умерших. По различным летописям в это время наблюдалась ужасная засуха, приведшая к бесчисленным лесным пожарам и возгоранию торфяных болот.

Перед нами признаки эпидемии, поскольку болезнь за короткий срок охватывает большое число людей. Скоротечность патологии и высокий уровень смертности указывают на острый характер заболевания. Ввиду того, что в одном месте летописец называет болезнь язвою, в другом – раною, можно предположить, что она сопровождается внешними признаками, однако локализация их не определена, что затрудняет диагностику. Тем не менее указание на то, что «аще кто вылъзяще ис хоромины... абье уязвенъ будяше невидимо... и с того умираху» (Там же), можно расценить как свидетельство высокой патогенности, т. е. болезнь была, возможно, инфекционной природы.

В 1187 г. «въ томъ же лътъ бысть болъсть сильна въ людехъ, не бяше бо ни единаго двора безъ болящаго, а въ иномъ дворъ никого же не бяше здравого, нъ-кому бяше и воды подати, ано все лежить болно» (ПСРЛ. Т. 15. С. 278). Болезнь охватывает многих в Новгороде, но летописец не пишет о смертельных исходах в результате этой эпидемии. Ф. А. Дербек (1905. С. 8) указывает, что заболевание, появившееся сначала в Новгороде, распространилось преимущественно в северо-западных областях. Он предполагает, что оно привнесено из Западной Европы, где в это время свирепствуют различные по характеру эпидемии.

По летописям, XIII век изобилует событиями массовой смертности из-за голода. География моров варьирует от северных до южных регионов. Кроме го- лодных лет летописи отмечают повальные болезни по другим причинам. Так, в 1230 г. в Смоленске разразилась страшная эпидемия: «бысть моръ въ Смолень-сцъ; сотвориша 4 скудельнiци, въ дву положиша 16 000, а въ третьей 7000, а в четвертой 9000; се же зло бысть по два лъта» (ПСРЛ. Т. 10. С. 101). Замечания летописца позволяют предположить инфекционный характер болезни, которая продержалась два года. Даже если число погребенных в скудельницах (массовых гробницах) было меньшим, чем указывает летописец, сам характер массового погребения умерших свидетельствует об остром характере эпидемии (Богоявленский, 1960. С. 111). Поскольку в это время на западе Европы отмечаются различного рода эпидемии, в том числе и чумные, предположение об инфекционной природе мора в Смоленске кажется допустимым (Дербек, 1905. С. 10).

Несколько лет спустя, в 1237 г., уже севернее этой территории, в Пскове и Изборске, мор (возможно, того же происхождения) скашивает большую часть населения. Смертность была высокой, и, для того чтобы успевать хоронить умерших вовремя, при церквах вырывают могилы, где одновременно хоронят по 7–8 умерших (Дербек, 1905. С. 11).

В 1265 и 1278 гг. летописи отмечают моры «зол бяше на людях» (ПСРЛ. Т. 4. С. 181). К сожалению, сведения о них скудны, что не дает определить характер эпидемии. Более подробную характеристику летописец дает мору 1283 г., который охватил города, осажденные монголо-татарами. Возможно, распространение болезни проходило благодаря миграции беженцев из одного селения в другое (Дербек, 1905. С. 11). Эпидемия охватила и западные территории: «и въ Ляхохъ бысть моръ великъ: измре ихъ безчисленное множество» (Лет. по Ипатск. сп., изд. 1871:589; цит. по: Дербек, 1905. С. 11). В 1284 г. эпидемия распространяется практически на всю восточную Европу и часть Западной: «не токмо во одиной Руси бысть гнъвъ Божiй мором, но и въ Ляхохъ; тое же зимы и въ Татарехъ измре все, кони и скотъ и овцъ, все изомре, не остася ничегоже» (Там же).

Летописцы указывают, что причиной эпидемий (или, что вероятно, одной продолжительной эпидемии) были монголо-татары: «много же зла тогда сотво-риша татаре Русской землъ, аще не мечем и огнемъ, понеже Русь помогаху имъ, но чарами своими: иземше бо сердце человъческое мочаху во ядъ аспидномъ и полагаху въ водахъ, и отъ сего воды вся въ ядъ обратишася, и аще кто отъ нихъ пiяше, абiе умираше; и отъ сего великiй моръ бысть по всей Русской землъ» (ПСРЛ. Т. 2. С. 347).

К сожалению, у нас нет сведений, полученных вследствие археологических раскопок, что позволило бы прокомментировать исторические источники. Тем не менее анализ географии и хронологии моров древнерусского населения позволил сделать несколько важных наблюдений. Эпидемии конца XIII в. (1283– 1286 гг.) и конца XIV в. имеют более обширный ареал, и причина их появления связывается с Золотой Ордой, где функционировали природные очаги болезни. В свое время Е. Борисенковым и В. Пасецким (1988) было показано сочетание вспышек эпидемий (вероятно, большей частью чумных) с природными катаклизмами – засухами и чрезвычайно дождливыми годами. Именно в такие периоды отмечаются вспышки чумы на территориях с природными очагами. Переносчики болезни – крысы и другие млекопитающие, как больные, так и здоровые, – мигрируют в места проживания людей, что способствует появлению чумы среди людей. Дальнейшее распространение болезни в человеческих популяциях зависит от интенсивности контактов и плотности населения.

По-видимому, вспышки средневековой чумы начинались в природных очагах болезни, а распространялись по русской земле в силу особых обстоятельств: из-за военных событий, когда огромные массы людей перемещаются на значительные расстояния, или путем переноса возбудителя благодаря привозу товаров и приезду торговых людей из пораженных болезнью мест.

Возможно, затяжные периоды чумы на территории русских княжеств связаны с формированием очагов уже внутри человеческих сообществ. Это звучит парадоксально, но, тем не менее, исследуя сегодня хронологию болезни, мы убедились, что она функционировала циклично, переходя из одного города в другой, через определенный промежуток времени возвращаясь к исходной географической точке. Очевидно, болезнь могла сохраняться на протяжении нескольких десятилетий благодаря «консервации» возбудителя в человеческих популяциях. По материалам источников очевидно, что на фоне бубонной чумы получила распространение на севере Русской равнины легочная форма заболевания, передающаяся воздушно-капельным путем, которая, благодаря механизму передачи от человека к человеку без участия животных, по-видимому, смогла просуществовать достаточно долго вне природных очагов болезни.