Leather shoes from the graves of the St. George cathedral in the St. George's (Yuriev) monastery of Velikiy Novgorod

Рис. 1. Георгиевский собор Юрьева монастыря. План с обозначением раскопанных в 2017 г. квадратов

В саркофаге 4 (погребение 40), содержащем останки 3 индивидов, также была обнаружена кожаная обувь, но сохранность ее была значительно худшая, чем в саркофаге 2: ни одного целого предмета, с которого можно было бы сделать графическую развертку, обнаружить не удалось. В то время как 5 образцов из погребения 36 такую возможность предоставили (рис. 2).

В 2016 г., когда начались исследования северного участка соборного некрополя, были обнаружены и раскрыты саркофаги 1 (сборный) и 3 (плинфяной), но в них кожаной обуви обнаружено не было. Крышки саркофагов 2 и 4 были зафиксированы в 2016 г., но тогда саркофаги не вскрывались ( Седов, Вдовиченко ,

Рис. 2. Некрополь у северного фасада Георгиевского собора.

Кожаные туфли из саркофага 2 (погребение № 36)

1 – находка 1, схема кроя; 2 – находка 5, схема кроя; 3 – находка 6: а – схема кроя, б – носочная часть, деталь; 4 – находка 10, схема кроя; 5 – находка 11: а – схема кроя, б – деталь

2018. В печати). Крышка саркофага 2 сохранилась только в восточной части, в западной части каменная плита отсутствовала, и саркофаг был заполнен грунтом. После снятия восточной половины крышки и выемки грунта выяснилось, что в поврежденной сверху западной части саркофага сохранилось дно в виде каменной плиты; на дне фиксировались разрозненные кости (правая рука, сдвинутые к северной стенке перемешанные кости). В восточной части саркофага под частью крышки из каменной плиты сохранялся попавший в саркофаг сквозь щели грунт, у восточной стенки виднелись фрагменты погребальной обуви и костей нижних частей скелетов.

Все погребенные в саркофаге 2 были мужчинами разных возрастов, что видно из определений, составленных антропологом И. К. Решетовой (табл. 1).

Таблица 1. Половозрастные определения индивидов из погребения 36

Шифр	Пол	Возраст	Отметки
Погребение 36-1	М	50+	Артроз коленного сустава, фасетки на головках бедренных костей
Погребение 36-2	М	45–55	Артроз локтевого сустава
Погребение 36-3	М	50+	Артроз т/б сустава, фасетки на головках бедренных костей
Погребение 36-4	М	35–45
Погребение 36-5	М	18–23	Дистальные эпифизы не приросли
Погребение 36-6	М	40–49	Фасетки на головках бедренных костей
Погребение 36-7	М	50++
Погребение 36-8	М	45–55

Погребение было разобрано по уровням, и в процессе разборки было извлечено 12 находок, 11 из которых были фрагментами кожаной обуви, а одна – фрагментом ткани. Как говорилось выше, 5 кожаных предметов находились в такой степени сохранности, которая позволила сделать рисунок выкройки туфель. Помимо этого, при переборке заполнения погребения был найден фрагмент (головка) зооморфной фигурки из бронзы с позолотой.

После разборки погребения 36 стало возможным подробное изучение самого саркофага 2. В целом он представляет собой хороший пример сборного саркофага домонгольского времени, сделанного из местного, новгородского камня, известняка. Этот сборный каменный ящик состоял из шести плит, из которых в целости остались три: дно, северная и восточная стенки. Южная стенка и крышка сохранились фрагментарно, западная стенка не сохранилась вовсе. На исследованной внутренней стороне половины крышки саркофага хорошо читались углубленные полосы для стыковки дна с вертикальными стенками. Для обследования северной стенки саркофага снаружи был сделан зондаж в северовосточной части оставленного вокруг саркофага грунтового приступка, в этом зондаже было видно, как вертикальные стенки поставлены в углубления на нижней плите. Плиты саркофага хорошей тески обработаны так, чтобы они имели примерно одну толщину, хотя толщина все же несколько варьируется; пазы сделаны с особой тщательностью.

Размеры саркофага 2 следующие: днище – 220 × 93 см, пазы в нем имеют ширину 7 см, длина северной стенки также 220 см, сохранившаяся длина южной стенки 95 см, очевидно, что она была такой же, как и северная. Длина восточной стенки 65 см. Толщина стенок от 8 до 10 см. Высота северной и восточной стенок 47–48 см. Длина саркофага внутри 202 см, ширина внутри 65 см. В крышке саркофага снизу, как и в днище сверху, сделан паз для плит, обходящий плиту по внутреннему периметру, по длинным сторонам паз отступает от края плиты на 6 см, а на торцах – на 10 см, ширина паза от 6 до 12 см (соответственно толщине стенок), паз углублен в плиту примерно на 2 см.

Можно предположить, что в саркофаге 2 были осуществлены последовательные монашеские погребения. Для датировки погребения 36 существенно то, что оно устроено в каменном саркофаге у северной стены каменного Георгиевского собора и принадлежит к ранней части соборного и монастырского некрополя. Сборные саркофаги из плит известняка характерны для Новгорода домонгольского времени, они датируются временем от XII до первой трети XIII в. Саркофаг 2 датируется, таким образом, временем после 1130 г. (после окончания строительства собора) и примерно до середины XIII в.

С датировкой погребений внутри саркофага дело обстоит несколько сложнее, поскольку в саркофаг явно последовательно докладывали погребенных, для этого поднимая крышку и прокладывая более ранние погребения (иногда сразу несколько) берестой. Если первое погребение и некоторые последующие могут быть датированы как саркофаг, то есть XII – первой третью XIII в., то наиболее поздние погребения могут принадлежать и середине – второй половине XIII в. и даже началу XIV в., но вряд ли более позднему времени. Стратиграфическая картина вокруг саркофага не противоречит такой датировке. Исходя из нее, зафиксированная в саркофаге погребальная обувь может быть датирована от первой половины XII до начала XIV в.

Обувь, встречающуюся при раскопках средневековых монастырских погребений и городских некрополей, можно условно разделить на два типа: обычные модели со следами износа или без них и специальную обувь, предназначенную для потустороннего мира.

Впервые в отечественной археологической литературе особый тип погребальной обуви, подошвы которой «…настолько тонки, что она, по-видимому, не носилась, а шилась специально для покойников», отметил А. В. Арциховский ( Арци-ховский , 1930. С. 102) . К сожалению, рисунков ее кроя не сохранилось, к тому же ко времени выхода книги «Курганы Вятичей», где присутствует описание «покойницких» туфель с очень тонкой подошвой, в распоряжении автора практически не имелось поселенческого материала, с которым можно было бы сравнить находки в курганах. На наш взгляд, такой признак, как толщина подошвы, для выделения покойницкой обуви вряд ли можно считать надежным, поскольку в культурном слое средневековых поселений XII – начала XIV в., соответствующих времени появления описанных А. В. Арциховским курганных групп, хорошо известны многочисленные находки туфель с тонкой подошвой. Кроме того, в сухих курганных насыпях кожа сохраняется плохо и сильно усыхает.

По мере накопления археологического материала стало очевидно, что в городских средневековых некрополях встречаются самые разнообразные типы высокой и низкой обуви, в том числе специальные погребальные туфли ( Курбатов , 2002. С. 155–172; Осипов , 2003. С. 17–30). Найдены они и в Великом Новгороде: на Троицком XI раскопе, при исследовании перезахоронения с кладбища у церкви Василия Парийского ( Пежемский , 1998. С. 143–145. Рис. 2), а также при раскопках погребений Мартирьевской паперти Софийского собора ( Осипов , 2012. С. 143–151).

Единые принципы раскроя и сборки погребальной обуви дают нам возможность установить четкие признаки, отличающие «покойницкую» обувь от остальных моделей. Это низкие туфли, изготовленные из достаточно тонкой (не более 1,5 мм) кожи, выкроенной по единому образцу, не имеющие крепления для фиксации на ноге. По оси носка и пятки они сшиты тонкой нитью переметочным швом, для которого характерна фестонная деформация края. Тонкая кожа, переметочный шов1, отсутствие дополнительных деталей (каблуков, поднарядов, прокладок задника) делают такую обувь абсолютно непригодной для повседневного ношения (Осипов, 2006. С. 80–85).

Известные нам погребальные туфли могут незначительно различаться вариантами кроя: они могут быть изготовлены из одного куска кожи с неглубокими вырезами в носочной и пяточной части (рис. 3: 1–2 ) или из двух частей, сшитых по оси подошвы (рис. 3: 3–5 ). Первый случай более распространен. К нему, в частности, принадлежат и туфли, найденные в погребениях возле Георгиевского собора Юрьева монастыря.

Туфли аналогичного кроя зафиксированы при раскопках некрополей Великого Новгорода, Москвы, Старой Рязани, Серпухова и других русских городов. Все они выкроены из одного куска, имеют неглубокие разрезы по оси носка и пятки, позволяющие создать объем при сшивании краев заготовки. Для крепления во всех случаях использован переметочный шов (рис. 3). Размеры туфель колеблются в пределах 24–29 см, что по распространенной у нас штихмассовой шкале2 соответствует 37–44-му размерам.

Очевидно, что принцип конструкции погребальной обуви, непригодной для повседневного ношения, кроется в основе самого погребального обряда, отражавшего определенные представления о смерти и потустороннем мире, имеющем зеркальные (по отношению к этому миру) связи; погребальный обряд приобретает тем самым сакральный смысл, подразумевающий определенную последовательность магических действий ( Успенский , 1985. С. 29), начинавшихся с того, что покойному закрывали глаза в соответствии с представлениями о слепоте умерших. Затем свершалось омовение, и лишь после этого покойника переодевали в специальную «одежду мертвых», которая должна быть новой, не соприкасавшейся с живым телом ( Карский , 1916. С. 301). Шить одежду нужно было на живую нитку, без узлов. При шитье иголку держали левой рукой, в направлении «от себя», т. е. к покойнику ( Байбурин , 1993 С. 108).

Найденную нами покойницкую обувь можно соотнести с упоминаемыми в письменных источниках калигами – погребальной обувью монахов ( Срезневский , 1893. Стб. 1182). И. С. Вахрос, со ссылкой на Кормчую книгу, предполагает, что уже с XV в. в калигах могли хоронить не только представителей духовенства, но и высокопоставленных светских лиц ( Вахрос , 1959. С. 95). Достаточно широкое распространение специальной обуви, фиксируемой нами по археологическим материалам, позволяет говорить о существовании устойчивой традиции, бытовавшей на протяжении долгого времени.

Рис. 3. Погребальная туфля. Раскопки А. Г. Векслера на ул. Ильинка

1 – схема кроя; 2 – туфля. Фото; 3, 4, 5 – раскопки А. Г. Векслера у ц. Троицы в Старых Полях: 3 – схема кроя; 4 – туфля. Рисунок; 5 – детали туфли. Фото

Самые ранние известные нам погребальные туфли фиксируются при раскопках городских некрополей XIII в. В погребениях XVII–XIX вв., включая монашеские, такая обувь отсутствует. Упоминаний о какой-либо специальной покойницкой обуви нет и в свидетельствах иностранных визитеров, описавших особенности погребального обряда и одеяния покойных в XVII в. (Посольство Конрада фон-Кленка..., 1900. С. 436; Стрейс , 1935. С. 172).

Очевидно, что причины появления особой покойницкой обуви, трансформировавшейся из монашеских калиг, и ее исчезновение продиктованы определенными изменениями традиций погребального обряда, в результате которых в похоронном ритуале появляются очередные инновации, которые должны прослеживаться не только по смене обуви.

Процесс формирования христианского ритуала был сложным и длительным. На начальном этапе христианизации появляются прицерковные кладбища, формируется новая ориентация усопших, а также крестообразное сложение рук. На фоне количественного уменьшения вещевых находок в захоронениях среди погребального инвентаря встречаются предметы личного благочестия ( Мусин , 1999. С. 134 и сл.). Однако, несмотря на пропаганду христианства и организационную деятельность церкви, в ритуале похорон долгое время сохранялись языческие пережитки. Для XI–XIII вв. в пределах одного кладбища или некрополя в храме применялись различные типы погребальных сооружений и деталей погребального обряда. По мнению Т. Д. Пановой, начало процесса введения единообразия в ритуал захоронения прослеживается не ранее рубежа XIV–XV вв. ( Панова , 2004. С. 178).

В частности, с конца XV в. фиксируется значительное увеличение количества погребенных с нательными крестами, достигающее одной трети. В это же время на крышках саркофагов появляются надписи, а могильные плиты снабжаются эпитафиями. Определенные изменения прослеживаются и в характере ритуальных сосудов, которые становятся более разнообразными по форме и материалу (Там же. С. 156–160). Не исключено, что подобные изменения могли быть связаны с периодом, получившим в истории культуры Московского государства название «итальянского», начало которому было положено переговорами о браке Ивана III и Софьи Палеолог. В это время влияние греков, которые были проводниками новых идей, сказывалось в различных сферах церковной жизни и культуры. Однако связывать зафиксированные нами изменения погребального обряда с греческим влиянием кажется неправомерным или преждевременным, поскольку именно в это же самое время происходит отдаление от греческой традиции, что было вызвано церковным расколом с греками, произошедшим после Флорентийской унии (1443–1445 гг.). Этими же событиями продиктовано избрание митрополита Ионы (1390–1461 гг.), поставленного без утверждения главы вселенской церкви – цареградского патриарха.

Здесь же, на наш взгляд, целесообразно вспомнить о другом важном событии, существенно повлиявшем на мировоззрение современников, каковым является завершение седьмого тысячелетия от сотворения мира и связанное с ним ожидание конца света, приходившееся на 1492 г. События последних десятилетий XV в. – «еретическая уния» и падение «изменившей Византии» – окрашивали это ожидание в еще более мрачные тона. Не исключено, что именно эти настроения могли способствовать пересмотру эсхатологии и повлиять на изменения отдельных деталей погребального обряда, которое, по мнению А. Е. Мусина, происходило под влиянием монашества3.

Исчезновение погребальных туфель с продольным швом по оси подошвы, судя по археологическим данным, приходится на начало XVII в. – «Смутное время», также существенно повлиявшее на мировоззрение современников. Однако особая форма погребального костюма, требующегося покойнику для перехода в загробный мир, пережив очередную трансформацию, сохраняется. Это находит отражение в этнографических материалах, согласно которым у русского населения европейской части России существовала специальная одежда, приготовленная для похорон ( Маслова , 1984. С. 85). Что же касается покойницкой обуви, то в разных регионах России она становится различной. Внешне она могла быть похожа на бытовую, но измененную определенным образом, как, к примеру, сплетенные особым способом «смертные лапти», или валенки, в которые обували покойника, похороненного летом ( Кремлева , 1997. С. 520, 521). У финноязычного населения Северо-Запада России из погребальной обуви изымались железные гвозди или шипы, а также отрывали каблуки. По мнению этнографов, эти обычаи отражали представления о соответствии одежды покойника одежде его ранее умерших родственников, с которыми он соединяется в загробном мире ( Конькова , 1999. С. 29, 30). С первой половины XVIII в. обувание покойников в калиги становится обычным явлением ( Вахрос , 1959. С. 96). Судя по записи 1757 г., в Устюге Великом под калигами подразумевалась « обувь, что на мертвых кладут » ( Симони , 1898. С. 445).

При раскопках поздних городских некрополей XVII–XVIII вв. покойницкие туфли (калиги), сшитые из тонкой кожи с помощью переметочного шва, нигде не зафиксированы. Их роль, во всяком случае в женских погребениях, выполняют мюли (туфли без задников)⁴, также не имеющие следов износа. Именно они зафиксированы в монашеских погребениях XVIII в. женского Моисеевского монастыря в Москве ( Векслер, Осипов , 1999. С. 214–221). Обычай хоронить в новых, неношеных туфлях без задников был распространен в XVIII в. по всей территории империи, где проживало население, исповедовавшее православие. К примеру, точно такие же туфли отмечены в захоронениях, датирующихся серединой XVIII в., на кладбище у стен Троицкого собора в городе Енисейске. Причем погребения аборигенного населения этого же времени совершены в изношенных уледях⁵ ( Осипов, Лысенко. В печати).

Таким образом, появление особой «покойницкой обуви», просуществовавшей с XIII до начала XVII в., следует связывать с развитием погребальной обрядности, отражавшей определенные религиозные представления населения.