Pythoid hollow-bottomed’ amphorae from Phanagoria

Более четверти века назад были опубликованы фрагменты амфор ( Завойкин , 1992. С. 84, сл.), происходящие из субструкции (135–135а), на которой в V в. до н. э. был построен так называемый храм в антах. М. М. Кобылина открыла его на нижнем плато Фанагории (Центральный раскоп) в 1969-1972 гг. ( Кобылина , 1972. С. 15–19. Рис. 29–46; 1983. С. 51–54. Рис. 2; 3: 1–3 ). Морфологические признаки амфорных обломков позволили соотнести их (с известной долей сомнений) с продукцией Эгины, основываясь на наблюдениях и умозаключениях И. Б. Брашинского.

Этот исследователь отождествил обломки амфор, найденных в Ольвии, с продукцией указанного центра, опираясь на сопоставление редкого анэпи-графного клейма с изображением морской черепахи на ручке одной из амфор с типом аверса монет Эгины, чеканившихся вплоть до 456 г. ( Брашинский , 1963. С. 20–24; 1984. С. 41, 42, прим. 73, 75)¹. Публикуя фрагменты аналогичных амфор, найденных в Фанагории, я писал: «Если такое сопоставление особых сомнений не вызывает (ввиду характерности ручек рассматриваемых амфор), то локализация, несмотря на бесспорность аналогии клейму в монетных типах Эгины, не может считаться бесспорной, поскольку такое клеймо по сей день остается уникальным². Это обстоятельство тем более значительно, поскольку если рассматривать данную эмблему на ручке амфоры в качестве “говорящей эмблемы”, то это не вполне согласуется с “государственным характером” клеймения, что не отрицает само по себе (ср. спорадичность клеймения амфор Хиоса) гипотезы И. Б. Брашинского, но снижает ее доказательность» ( Завойкин , 1992. С. 88, прим. 2)³.

В тот же год увидела свет заметка И. Гарлана с красноречивым названием «Не все греческие черепахи эгинские». В ней справедливо ставится под сомнение аргументация И. Б. Брашинского и предпринята попытка склонить читателя к мысли, что овальные клейма, несущие на себе изображения водяной черепахи, относятся к продукции Фасоса, возможно, первой половины V в. до н. э. (Garlan, 1992. P. 243–249; 1999. P. 56, 57, 102, 103). Разделяя критический настрой авторитетного французского исследователя, не могу с таким же энтузиазмом оценить его усилия по отнесению всех амфор с анэпиграфными клеймами к производству Фасоса. Перефразируя заголовок работы И. Гарлана, следует сказать, что не все амфоры, сделанные из глины, содержащей слюду, и имеющие подтреугольный (трапециевидный) в разрезе венец, – фасосские4. С уверенностью могу сказать, что морфология амфор из Фанагории, которые я сопоставлял с горлом из Ольвии, опубликованным И. Б. Брашинским, не дает никаких оснований для того, чтобы связывать их с Фасосом (см. рис. 1: 1)5. По всей видимости, это продукция какого-то отдельного центра. И если даже мы не можем определить конкретно этот средиземноморский центр, целесообразно его выделять, а не приписывать принудительно производству уже установленного центра.

Хочется также отметить, что если мы и признаем доказательства И. Б. Бра-шинского неубедительными, то не должны игнорировать прямое свидетельство Геродота (VII, 147) о торговых связях Эгины и Северного Причерноморья ок. 480 г. до н. э.6 И в свете этого источника предположение исследователя о поставках в амфорах оливкового масла (или вина, что не существенно) из Эгины в Понт не выглядит слишком уж смелым. Другое дело, что как не было, так и нет возможности утверждать, что именно керамическая тара рассмотренного типа была изготовлена в мастерских данного центра.

Со времени публикации фрагментов «эгинских» амфор из Фанагории доступная исследованию база источников существенно расширилась (в основном благодаря трудолюбию С. Ю. Монахова и масштабным раскопкам на акрополе Фанагории7).

С. Ю. Монахов, в целом следуя мнению И. Гарлана, амфоры интересующего нас типа считает продукцией Фасоса⁸. Наиболее близки по форме тулова фана-горийским из субструкции 135–135а две амфоры из кургана № 13 у с. Великая Знаменка⁹. Венец одной из них трапециевидный в разрезе, другой – валикообразный, «оба венца немного толще стенки горла и снизу имеют желобок» ( Монахов , 1999. С. 106. Табл. 33: 1 , 2 ). По найденным в этом интересном комплексе хиосским амфорам предлагается его датировка «в пределах второй четверти V века, но наиболее вероятным временем для данной выборки, скорее всего,

Рис. 1. Амфорные материалы из комплексов второй четверти V в. до н. э.

из раскопов нижнего и верхнего плато

1 – субструкция 135–135а («Центральный раскоп»); 2 – 3 – дом 294; 4 – 8 – подвал здания 835 («Верхний город»)

будут 60-е – 50-е годы» ( Монахов , 1999. С. 108. Табл. 34: 4 , 5 ; 35: 1–6 ). Эта датировка комплекса представляется вполне взвешенной и убедительной.

Любопытно, что профилировка корпуса амфор этой серии скорее напоминает форму наиболее ранних «фасосских» амфор (I-A-1, конец VI – начало V в. до н. э.), чем амфор «стеблевской» серии (I-A-2), которые в хронологическом плане поставлены С. Ю. Монаховым между ними ( Монахов , 2003. С. 60, 61).

Для хронологического соотнесения этих двух интересующих нас серий амфор важен (наряду с великознаменским) и комплекс из ольвийской ямы (№ 69, 1989 г.). В яме, помимо «самосской»¹⁰ амфоры, найдено два тарных сосуда «стеб-левской» серии ( Монахов , 1999. С. 98, 99. Табл. 28: 2 , 3 )¹¹. Датирует С. Ю. Монахов ольвийский комплекс «в пределах 80–70-х годов V в. до н. э.» ( Монахов , 2003. С. 61). Эта датировка, опирающаяся на общие соображения относительно эволюции фасосской тары¹² и не вполне корректные, на мой взгляд, аналогии (ср.: Там же. Табл. 34: 5 , 6 ; 35: 4–6 и табл. 35: 1–3 ), пока не имеет надежного обоснования.

Далее нас будут интересовать – наряду с парой «великознаменских» – только амфоры той разновидности «стеблевской» серии, которые найдены в ольвийской яме № 6913. И те и другие при различиях формы тулова и общих пропорций обнаруживают сходство профилировки частей и деталей: ножек (низкий поддон цилиндрических очертаний или немного расширяющийся к низу от перехвата, или же несколько сужающийся14), венцов (чаще трапециевидные, реже – валикообразные, немногим толще черепка горловины, отделены снизу желобком); горло невысокое, соответственно – ручки короткие, овальные в сечении, поставленные вертикально или с небольшим наклоном от плеча к горлу. О глине объективно судить сложнее15.

Без непосредственного визуального знакомства с предметом исследования, по существу, нереалистичны попытки определить идентичность – неидентич-ность центров производства близких по форме амфор по их фрагментам16, если не удается однозначно установить какие-либо их специфичные морфологические признаки17. Только форма целых сосудов (или крупных их частей) может служить здесь более или менее надежным ориентиром. Поэтому и рассуждать далее о возможном месте производства амфор интересующей нас «группы»18 не будем.

Сказанное выше служит своего рода предисловием к основной теме, представленной вниманию читателя. Рассмотренная «группа» амфор, импорт которых в Северное Причерноморье завершился не позднее середины V в. до н. э., может служить еще одним маркером, отделяющим слои и комплексы первой половины этого столетия от второй его половины. Разумеется, наряду с другими хронологическими индикаторами, в числе которых определяющую роль по-прежнему играют хиосские пухлогорлые амфоры финального варианта19.

Совместная находка так называемых эгинских и хиосских амфор второй четверти V в. до н. э. была зафиксирована в упомянутом в начале статьи комплексе – субструкции 135–135а на Центральном раскопе (cм.: Завойкин , 1992. С. 86), под которой на материке прослежены остатки сгоревших в пожаре деревянных построек, датированных автором раскопок концом VI в. до н. э. Черепяной слой перекрывающей пожарище субструкции «в нижнем горизонте… чрезвычайно закопчен, черепки лежали в горелом грунте, местами совершенно черном». «В горелом грунте кроме обломков керамики найдены 4 куска длинного меча, две рукоятки копий, одна с остатками дерева» ( Кобылина , 1983. С. 52, 53. Рис. 3: 3 ; 1972. С. 16.). Стратиграфическая ситуация и состав керамических находок в субструкции позволяют датировать катастрофу, сопровождавшуюся пожаром, второй четвертью V в. до н. э. Находки же предметов вооружения в таком контексте убеждают в справедливости суждения М. М. Кобылиной, что «пожар возник во время каких-то военных действий», возможно обусловленных ухудшением отношений греков с местным населением ( Кобылина , 1983. С. 53).

Еще два ярких контекста в Фанагории, где амфоры интересующей нас сейчас группы встречаются с хиосскими пухлогорлыми второй четверти V в. до н. э., были исследованы на «Верхнем городе». Оба комплекса связаны со слоем гибели всей застройки этого района города в пожаре, согласно уточненной на сегодняшний день хронологии, ближе к концу второй четверти V в., ок. 460–450 гг. до н. э. ( Завойкин , 2015. С. 112, 113). Находки наконечников стрел в слое разрушения дают основание для предположения о военном характере событий, затронувших Фанагорию в это время.

Один из комплексов – это слой гибели большой общественной постройки (294). В хозяйственной зоне, напротив двух южных ее помещений ( Кузнецов , 2018а. С. 123. Рис. 4), были найдены в обломках верхние части семи хиосских амфор²⁰ и одной «великознаменской» с округлым в сечении венцом (рис. 1: 2 ).

Второй комплекс – наиболее ярок и представителен по составу находок. Это заполнение подвального помещения здания (судя по местоположению – культового характера), открытого раскопками в 2018 г. (рис. 2). Некоторая часть амфор, найденных здесь, лежала непосредственно на полу подвала, а какая-то часть – поверх развала обгоревших и обрушившихся сырцовых стен. Основную массу керамической тары комплекса составили амфоры Хиоса и «пифоидных амфор с полыми доньями»²¹. Пока обработка и реставрация находок из этого выразительного комплекса не завершены, количественная их характеристика может быть лишь приблизительной. Для нашей же темы достаточно будет сказать, что в слое пожарища, закрытого обрушившимися верхними частями обгоревших сырцовых стен, находилось около десятка амфор Хиоса и 3–4 пифоидных амфоры «круга Фасоса с полыми доньями»²² (рис. 1: 4–7 ; 3).

Выявленная на «Верхнем городе» ситуация во многом напоминает картину, открытую раскопками на нижнем плато Фанагории. Закономерен вопрос: имеем ли мы дело со звеньями единой цепи или же наблюдаем следы двух разновременных событий? Вопрос этот сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Синхронизация комплексов в пределах второй четверти V в. до н. э. оставляет слишком много простора для альтернативного решения проблемы. Если материалы раскопок «Верхнего города» – с учетом стратиграфических наблюдений (см.: Завойкин , 2015) – позволяют «сдвинуть» датировку ближе к середине столетия, то оснований для сужения датировки пожара на Центральном раскопе нет.

Более того, на открытом раскопками участке верхнего плато городища фиксируются явные следы разрушений, примерно на два-три десятилетия предшествующие катастрофическим событиям конца второй четверти V в. до н. э.

Рис. 2. Керамический развал в слое пожарища нижней части подвала 835

Рис. 3. Пифоидная амфора на полу подвала 835, in situ

( Завойкин , Кузнецов , 2013. С. 167; Кузнецов , 2018б. С. 167; Завойкин , 2019. В печати)²³. При этом в слое разрушения здесь также присутствуют находки наконечников стрел (хотя следы пожара не так ярко выражены, как в более позднем слое). Стоит отметить и такой важный для понимания ситуации факт, как клад ранних серебряных боспорских монет, найденный под стеной одного из разрушенных в это время домов (Фанагория…, 2012. С. 52–54). Но, конечно, наиболее выразительный комплекс, связанный с интересующими нас сейчас событиями, был открыт недавно у северного склона верхней террасы городища. Речь идет о древнейших оборонительных сооружениях Фанагории, возведенных еще в третьей четверти VI в. до н. э. и разрушенных в первые десятилетия V в. до н. э. ( Кузнецов, Никитин , 2018. С. 154; Кузнецов , 2018б. С. 167).

Особенно важны для датировки гибели фортификационных построек на «Верхнем городе» находки амфор из горелой прослойки в верхней части развала сырцово-кирпичных стен над помещениями 2 и 3. Судя по тому, что ниже этого уровня, вплоть до полов, завалы сырца и стены помещений не несли на себе следов пожара, можно предположить, что угли, зола и обожженная глина в этой прослойке представляют собой остатки рухнувшего межэтажного перекрытия, на котором в том числе располагались амфоры. Это тулово и нижняя часть хиосских пухлогорлых амфор «развитого» варианта (III-B), той его разновидности, появление которой С. Ю. Монахов датирует 80–70-ми гг. и V в. до н. э.( Монахов , 2003. С. 17, 235. Табл. 5: 1–5 ) (рис. 4: 1 , 2 ). Не противоречат такой датировке гибели крепостных сооружений и находки из нижележащих частей помещений. Здесь керамическая тара Хиоса представлена обломками пухлогорлых как «раннего» (III-A – ок. 530–480 гг. до н. э.²⁴), так и «развитого» варианта (рис. 4: 7 , 8 ). Наряду с ними, найдены фрагменты амфор Клазомен, красноглиняных эолий-ских/лесбосских (те и другие ввозились в Причерноморье примерно до 480 г. до н. э.), так называемых протофасосских (датируемых как второй половиной VI в., так и первой половиной V в. до н. э.), неустановленного центра Северной Эгеиды – «с высоким раздутым горлом» ( Зеест , 1960. С. 90. Табл. XIII: 27 ), которые принято датировать со второй четверти V в. до н. э., однако имеются основания эту датировку несколько понизить (см.: Завойкин , 2018. С. 147)²⁵.

Итак, соотношение амфорных находок в комплексе (679) указывает на то, что катастрофические события произошли где-то на рубеже 80-х и 70-х гг. V в. до н. э. (т. е. ок. 480 г. до н. э.). Разумеется, такого рода «узкие» датировки всегда носят в той или иной степени условный характер, особенно если они не имеют прямой привязки к историческим событиям, известным по письменным источникам. Ведь никому и в голову не придет мысль, что смена производства амфор одного варианта другим происходила в течение одного года; тем более что бытование тарных сосудов (в особенности вторичное, но не только) могло длиться весьма продолжительный отрезок времени после того, как они были изготовлены в керамических мастерских. С формальной точки зрения, по позднейшему материалу следовало бы датировать закрытие комплекса 70-ми гг. V в. до н. э. Однако в поддержку ранее предложенной даты можно привести полновесный дополнительный аргумент.

После того, как крепостные стены были разрушены, поверх их снивелированных руин был построен из сырцового кирпича дом (681). От него, правда, сохранился лишь небольшой участок южной стены и пол. Именно здесь, на полу помещения, была сделана уникальная находка – фрагмент мраморной плиты с древнеперсидским клинописным текстом, публикация которой (см.: Кузнецов, Никитин , 2018; Кузнецов , 2018б) уже вызвала широчайший научный интерес (например, см.: Tsetskhladze , 2018. P. 474; Балахванцев , 2018. С. 63-64; Рунг, Га-белко , 2018)²⁶. Речь пойдет лишь об археологической датировке контекста этой находки. Датирующих предметов из помещения немного. Это небольшие фрагменты хиосских (вариантов III-A и III-B), эолийских красноглиняных и «прото-фасосских» амфор (рис. 4: 5 ); помимо них, здесь обнаружено несколько обломков ионийской и аттической²⁷ столовой посуды. Как видим, по составу находки из дома близко напоминают находки из помещений крепостного сооружения, погибшего ранее. Из этого следует лишь один вывод: между гибелью оборонительных сооружений и строительством здания над их развалинами лежит весьма короткий временной интервал. Собственно, и гибель последнего объекта (если судить только по находкам в слое его разрушения) тоже была недалека. Однако на этом заключении настаивать сложно, и вопрос о финальной дате комплекса мы оставим в стороне. Упомяну одну лишь деталь, но деталь хронологически очень важную.

Рис. 4. Амфорные материалы из слоя разрушения оборонительных сооружений (679) на «Верхнем городе» ( 1, 2, 5–8 ) и дома (681), построенного на их руинах ( 3, 4 )

Рядом с упомянутой мраморной плитой, вплотную к ней28, но ниже уровня глинобитного пола29, в который плита была несколько заглублена, обнаружены вкопанными вертикально, устьями вверх, верхняя часть (сохранилась ниже плеча) и горло хиосских пухлогорлых амфор «раннего» варианта (рис. 4: 3, 4). Из этого факта (независимо от того, относить ли обломки амфор к интерьеру дома или же считать их изолированным объектом, стратиграфически расположенным между домом и лежащими ниже постройками) вытекает заключение: фортификационные сооружения погибли не позднее 480 г. до н. э. (разумеется, с учетом оговорок, сделанных выше). С учетом же более широкого стратиграфического контекста корректнее будет утверждать, что укрепления «Верхнего города» Фанагории были разрушены в тот сравнительно краткий интервал вре-мени30, когда хиосские пухлогорлые амфоры варианта III-B только что начали производиться, а амфоры предшествующего варианта III-A еще оставались в употреблении (т. е. рубеж 80-х и 70-х гг. V в. до н. э.).

Определившись с хронологией двух катастрофических событий на верхнем плато Фанагории, вернемся к вопросу: с которым из них следует сопоставлять следы пожара и войны, открытые на нижнем плато городища? Боюсь, что недостаточно полная фиксация находок из раскопок конца 1960-х – начала 1970-х гг. лишает нас возможности дать на этот вопрос достаточно аргументированный ответ. Однако, исходя из описаний материала и скудных его иллюстраций, представленных М. М. Кобылиной (см. выше, в начале статьи), я более склоняюсь к мысли, что разрушения, выявленные на Центральном раскопе, синхронизуются с разрушениями оборонительных сооружений «Верхнего города». В подкрепление этого тезиса можно, конечно, сослаться на различие морфологических характеристик амфор «с полыми доньям» из субструкции 135–135а и из подвала 835 (ср. рис. 1: 1 и 3). Однако ссылка эта будет правомерной в том лишь случае, если те и другие тарные сосуды относятся к производству одного и того же средиземноморского центра. А такой уверенности, увы, пока нет.