The project of archeological museum at the All-Russian museum conference of 1919

использования и популяризации. Неслучайно поэтому, что именно в начале ХХ в. в профессиональных кругах активно стала обсуждаться проблема создания специализированного археологического музея, отсутствие которого в крупнейших научных центрах страны (в первую очередь Санкт-Петербурге/Петрограде и Москве) ощущалось все отчетливее. Включение археологического материала в универсальные собрания уже не отвечало потребности времени. Дискуссии на тему «Археология в музее» велись до революции 1917 г. на Археологических съездах и Предварительном музейном съезде 1912 г., а также сразу же после событий Февраля 1917 г. на специализированных совещаниях ( Ананьев , 2017). Проекты озвучивались и обсуждались специалистами, но отсутствие поддержки со стороны властей мешало их реализации.

В феврале 1919 г. в Петрограде состоялась Первая всероссийская конференция по делам музеев, которую некоторые из участников рассматривали как место встречи «власти и компетентной силы» ( Сундиева , 2019). И вновь среди прочих актуальных вопросов организации музейного дела в стране на ней был поставлен вопрос о создании специализированного археологического музея. В данном кратком сообщении на основании архивных материалов, прежде не использовавшихся исследователями в контексте данной проблемы, мы постараемся показать, как именно осмысливался участниками авторитетного собрания феномен археологического музея.

Общая программа работы конференции была разработана к концу 1918 г. Естественно-Исторической и Гуманитарной группами музеев Петрограда, а также Коллегией по делам музеев в Москве, выдвинувшими ряд вопросов, которые они считали наиболее насущными для скорейшего обсуждения (ОПИ ГИМ. Ф. 54. Оп. 1. Д. 228. Л. 2–3). В своей совокупности они составляли масштабный план реорганизации всей постановки музейного дела страны. Одним из важнейших направлений работы конференции должно было стать рассмотрение вопроса о создании новых музеев в Москве и Петрограде. И уже здесь археологическая проблематика занимала весьма существенное место. В Петрограде намечалось создание не только специализированного Археологического музея, проект которого подготовил А. А. Миллер, но и особого Восточного музея, о котором должны были говорить академики Н. Я. Марр и С. Ф. Ольденбург и который также, безусловно, должен был включать археологический материал (Там же. Л. 2 об.). Аналогично этому в Москве предлагалось создать Музей Классического Востока (проект готовили востоковеды В. К. Шилейко и В. М. Викентьев) (Там же). Таким образом, в общей схеме музейной сети Советской России, мыслившейся быть построенной на принципах строгой научности, одним из важных элементов должен был стать археологический музей, которому предстояло занять место рядом с новосозданными архитектурным, церковным и, например, военно-историческим музеями.

Со специальным докладом, посвященным археологическому музею, на заседании Гуманитарно-художественной секции 15 февраля 1919 г. (Там же. Л. 29 об. – 30 об.) выступил уже зарекомендовавший себя как активный участник культурного строительства Александр Александрович Миллер (1875–1935). В настоящее время Миллер по праву считается одним из основоположников па-леоэтнологической школы в отечественной науке о древностях, синтезирующей достижения археологии и этнологии (Платонова, 2010. С. 161–169). К концу 1910-х гг. он уже составил себе имя как в археологических, так и в этнографических исследованиях (в Абхазии и Подонье), а с 1908 г. был сотрудником Этнографического отдела Русского музея, принимая активное участие в формировании его фондов. Как отмечает В. А. Дмитриев, «в 1908–1917 гг. А. А. Миллер занимал ведущие позиции в разрешении ряда практических вопросов подготовки музейных экспозиций (структура выставочного показа, конструирование оборудования, создание антропологических манекенов и т. д.), представлял музей перед важными лицами. В 1911 г. он сам занялся проектированием деревянной музейной мебели, разработкой вариантов ее конструкции, организовал музейно-технические мастерские, которыми заведовал до их закрытия во время Первой мировой войны» (Дмитриев, 2019. С. 52). В 1918 г. он был избран директором всего Русского музея и возглавлял его вплоть до 1921 г., а в 1918– 1923 гг. он возглавлял и Этнографический отдел музея. Миллер активно включился в обсуждение вопросов музейного строительства сразу же после Февральской революции. Весной – летом 1917 г. он участвовал в работе Музейной комиссии при Институте истории искусств, сделав на ее заседаниях доклады о возможных путях централизации музейного дела в России, развитии отечественного законодательства в сфере охраны памятников и будущем Историко-бытового отдела Русского музея (Ананьев, 2016). Участвовал он и в обсуждении поставленного тогда же рядом ученых (М. И. Ростовцев, О. Ф. Вальдгауер) вопроса о создании археологического музея (Ананьев, 2017). После революции Миллер входил в состав новых органов охраны культурного наследия Советского государства, а во время наступления Юденича на Петроград в том же 1919 г. его – как бывшего офицера царской армии – даже привлекали к отбору кадров для Красной армии (Дмитриев, 2019. С. 49). На той же конференции 1919 г. Миллер не только выступал с докладами (в том числе и одним из первых – программных), но и вел заседание общего собрания 16 февраля (ОПИ ГИМ. Ф. 54. Оп. 1. Д. 228. Л. 31). Как видим, его активная общественная позиция, готовность сотрудничать с новой властью и знание конкретного материала (как археологического, так и музейного) делали его практически идеальной фигурой для подготовки доклада, посвященного созданию археологического музея.

В силу трагических обстоятельств биографии ученого (он был репрессирован в 1932 г. и умер в лагере) архив Миллера фактически не сохранился. Лишь небольшой блок материалов отложился в архиве Института истории материальной культуры РАН (Рукописный отдел Научного архива ИИМК РАН. Ф. 24). Это не позволяет в полной мере реконструировать выступление Миллера на конференции – выявленная стенограмма содержит лишь обобщенный пересказ докладов. Приведем целиком фрагмент, связанный с интересующим нас выступлением:

«Доклад МИЛЛЕРА. Археологический Музей.

Музей будет заключать памятники бытовой археологии самого раннего времени, с периода появления человека. Временами может получиться аналогия с музеями этнографии, но разница в том, что этнографический музей собирается в местах нахождения предметов, берется из жизни, в живой среде, тогда как экспонаты археологического музея собираются в виде мертвых остатков и, в сущности, неизвестны по своему назначению. Метод собирания археологического музея – раскопки, метод изучения – сравнительный, определяющий эволюцию или вырождение определенных форм древнего быта. Отсюда мы можем выводить определенные заключения: о миграции народностей, о характере усвоения новых культур на месте старых. Материал для археологического музея – археологический фонд Эрмитажа и археологический фонд Музея Александра III. Оба в отдельности страдают пропусками и, соединив оба, мы получим основу, которую необходимо постоянно пополнять для возможности серьезной научной работы. Жизненность музея будет обусловлена постановкой совершенного технического аппарата, таковой мог бы быть получен из археологической комиссии» (ОПИ ГИМ. Ф. 54. Оп. 1. Д. 228. Л. 30).

Важным представляется отметить несколько моментов. Во-первых, это указание на близость археологического и этнографического музейного материала. Это была одна из наиболее актуальных проблем соответствующей области музейного дела, активно обсуждавшаяся (в том числе и с участием Миллера) и в 1920-е гг. Во-вторых, определение метода изучения материала (вероятно, и показа) как сравнительного, что уже задавало определенную парадигму организации музейного материала. Наконец, в-третьих, новый музей – как и почти все планируемые на конференции музеи – предполагалось создать на основе перетасовки частей музеев, уже существующих. В частности, в его фонд должны были войти археологические собрания Эрмитажа, эстетический подход к трактовке которых вызывал нарекания у ряда специалистов-археологов начала ХХ в.

Многозначность археологического предмета – как объекта интеллектуального познания и эстетического созерцания одновременно, вероятно, сознававшаяся специалистами как минимум на интуитивном уровне, была (и остается вплоть до настоящего времени) одной из причин отсутствия единства мнений относительно принципов его экспонирования и самого состава фондов археологического музея (что включать? где провести грань между археологией и историей искусства?). В дискуссиях по докладу Миллера это обстоятельство нашло отражение в выступлении антиковеда С. А. Жебелёва, возразившего как раз по поводу состава фондов планируемого музея. По его мнению, в него было «необходимо включить кроме бытовых и художественные памятники, не вошедшие в художественные музеи. Например, при раскопках Ольвии был найден ряд черепков ваз, значительных для истории искусств» (Там же). Жебелёв предлагал не только передать новому музею материалы Археологической комиссии, но и создать единый археологический фонд (Там же). В некотором смысле, здесь нашла отражение парадигма понимания археологии как разновидности истории искусств, в пользу которой Жебелёв высказывался и в ряде своих научных работ (по данному вопросу см. подробно: Ананьев, Бухарин , 2018. С. 268–286).

Другой вопрос, привлекший внимание участников дискуссии, был связан с разграничением в музее археологического и этнографического материала. Архитектор Л. А. Ильин, один из создателей петроградского Музея города, подчеркнул их близость, указав на то, что, «не отстаивая идеи одного общего музея, все же следовало бы поставить археологический музей в ближайшее соседство с этнографическим» (ОПИ ГИМ. Ф. 54. Оп. 1. Д. 228. Л. 30 об.). Фактически это было фиксацией существующего положения дел, при котором и Этнографическое отделение Русского музея, и Музей антропологии и этнографии РАН обладали представительными археологическими собраниями. Гораздо интереснее, чем замечание Ильина, были замечания, высказанные специалистами смежных гуманитарных дисциплин: фольклористики и истории культуры. Фольклорист Б. М. Соколов, в 1918–1919 гг. возглавлявший Русский отдел Этнографического отделения Румянцевского музея в Москве, заметил: «Обязательно следует соединить памятники искусств и быта с памятниками живой старины. Сейчас работающие по фольклору не знают, куда направлять собранный ими материал» (Там же). Тем самым задав вектор, связанный с актуализацией археологического наследия посредством обращения к живому фольклорному материалу. Но наиболее полно эта установка была выражена в предложении Н. Я. Марра, конечно, известного своими раскопками Ани – древней столицы Армянского царства, но все же едва ли принадлежавшего к числу археологов в узком смысле этого слова. Область его научных интересов была гораздо шире, она включала историю культуры как таковой. К концу 1910-х гг. предложенная им яфетидология еще не трансформировалась в полностью квазинаучное «новое учение о языке», и как раз широта научных интересов позволяла ученому видеть обсуждаемый феномен в общем контексте. В стенограмме отмечено: «МАРР, разделяя положение докладчика, предлагает расширить археологический музей теми вещами, которые не могут быть выставлены. Таковы звуки и мотивы, к собиранию которых надо приступить. Так, например, на Кавказе есть возможность собирать комбинации звуков очень древних, к которым ныне подобрано несоответствующее содержание. Собирать придется при помощи фонографа и следует поставить на должную высоту технику записывания звуковых аппаратов» (Там же. Л. 30). Едва ли можно считать излишней модернизацией признание этих слов первым (возможно, и в мировой практике) предложением по музеефикации нематериального культурного наследия, к важности сохранения которого международное музейное сообщество придет лишь в конце ХХ в. (см.: Климов, 2012), а соответствующая конвенция будет принята ЮНЕСКО в 2003 г. Поддержки это предложение не получило, и сам Миллер, согласившись относительно возможности соединения в археологическом музее предметов искусства и быта, собирание живого материала (звукового и песенного) отнес к числу задач этнографического музея, указав на необходимость в качестве технических средств не только фонографа, но и кинематографа (ОПИ ГИМ. Ф. 54. Оп. 1. Д. 228. Л. 30 об.).

В итоге по докладу Миллера была принята резолюция следующего содержания: «1. Признать желательным создание археологического музея в Петрограде на основании указания докладчика, со сделанными им дополнениями и 2. Желательно дело организации музея поручить Государственной археологической комиссии» (Там же. Л. 29 об.). Как известно, уже через несколько месяцев Археологическая комиссия была упразднена и на ее основе создана Российская академия истории материальной культуры. На рубеже 1910–1920-х гг. ее сотрудниками предпринимались определенные попытки воплотить на практике решение конференции 1919 г. Это, впрочем, является сюжетом самостоятельного исследования.