Ocial and economic characteritics of blacksmith's craft in Abkhazia (2nd-7th centuries)

Проблемы, связанные с кузнечным ремеслом в Абхазии во II–VII вв., имеют особое значение не только потому, что это время дальнейшего накопления производственного опыта и роста производительных сил, но еще и потому, что на примере комплексного исследования (археология, металлография, история, этнология, фольклор) социально-экономической характеристики древнеабхазского населения можно судить о состоянии общества, в рамках которого данное ремесло тогда развивалось.

На ранней стадии развития черной металлургии и металлообработки синкретизм земледелия с ремеслом везде обуславливал сезонный характер железоделательного производства и кузнечного дела (например, «Железное письмо» Хатуссили III–XIII вв. до н. э., «Труды и дни» Гесиода – VIII в. до н. э., кузнец Илмаринен из финской «Калевалы», работа рачинских кузнецов в XIX в. и т. д.).

Такая форма производства и обработки железа (обычно им занимались поздней осенью и зимой, т. е. в свободное от сельскохозяйственных работ время) являлась порождением родового уклада ( Бгажба , 1994. С. 26). Что касается специализированных по производству железа общин халибов, пионеров железоде-лания, то их следует понимать cum grano salis .

B период «синкретического» производства кузнец, естественно, был ремесленником общины, ее универсальным мастером. Это, например, абхазский кузнец Айнар из героического нартского эпоса или тот же финский Илмаринен из Калевалы и т. д.

Подобный универсализм можно проследить и на материале апсилийских захоронений, где каждый мужчина являлся воином. Обычно в мир иной его сопровождало оружие: два метательных копья, топор или меч, щит, лук и стрелы, а также, в отдельных случаях, боевой конь. B некоторых погребениях конца III – начала IV в. из Цибилиума железный инвентарь состоял из кузнечного молота-ручника и предметов вооружения. B другом случае это были кузнечные клещи, сопровождавшиеся предметами вооружения. Данные примеры могут свидетельствовать о том, что кузнец и воин были одним лицом, а также и о том, что кузнечное ремесло здесь в это время было общинным, но не лишенным элитарности из-за единичности археологических примеров. Последнее обстоятельство подчеркивает важность роли кузнеца в древнеабхазском социуме того времени ( Бгажба , 1994. С. 27). По всей видимости, тогда еще не произошло второго крупного разделения труда, т. е. выделения ремесла. Эмансипация кузнеца от общинных норм, как правило, происходила раньше, нежели металлурга. Кузнец стремился освободиться от заготовки сырья, т. е. к дальнейшему разделению и его специализации – до этого момента производство металла и металлообработка осуществлялись одними и теми же людьми. Данный процесс, судя по археологическому и металлографическому материалам, скорее всего, мог произойти в Абхазии в VI–VII вв., в период расцвета цебельдинской цивилизации, когда кузнецы занялись исключительно металлообработкой, чтобы насытить возникший рынок продукцией. Это привело к углублению специализации мастеров – помимо универсальных мастеров появились топорники, ножовщики, оружейники (особенно мечники), инструментальщики, ювелиры. Аналогичное явление, т. е. выделение ремесла, прослеживается и на керамическом материале из Апсилии VI–VII вв., когда происходит переход от ручного к ножному гончарному кругу ( Логинов , 1987). Металлографический анализ кузнечных изделий свидетельствует также о существовании опытных мастеров и, следовательно, о длительном ученичестве. Существовал институт ученичества, необходимый для приобретения определенного объема знаний и опыта в данной профессии: умение дифференцировать железо и сталь, а также различные их сорта; практическое овладение всеми приемами свободной кузнечной ковки, что требует довольно продолжительного времени; способность определения по цвету каления и побежалости нужного температурного режима во время термической обработки металла и т. д. Напомним, что кузнецу приходилось все определять на глаз, по скорости испарения слюны во время плевка на раскаленный артефакт, чувствовать молотом и клещами. Поэтому абхазские кузнецы, судя по этнографическим материалам, держали по нескольку учеников и брали за обучение посильную мзду, чаще всего натуральными продуктами. Кузнец гордился, когда у него было много учеников, ибо о большом мастере судили не только по его собственным изделиям, но и по изделиям его учеников. Ученик же не мог заниматься ничем иным, кроме кузнечного дела.

Уникальный обряд посвящения кузне у абхазов происходил в один из «кузнечных дней» (во вторник или субботу для христиан, в четверг или в пятницу для мусульман). B Абжуйской Абхазии в этот день раскаленным железом выжигали у мальчика-ученика волосы на голове (мусульмане в одну полосу, а христиане в две полосы крест-накрест). B Бзыбской Абхазии просто обмазывали тело ученика углем. По окончании обучения кузнец награждал каждого из учеников тремя необходимыми инструментами: наковальней, молотом и клещами, которые именовались «тремя руками», символизирующими части тела кузнеца: правая рука – молот, левая – клещи, левое колено (или оба колена) – наковальню. Их как бы отождествляли с «первоинструментами», принадлежащими божественному кузнецу или выкованными им. Помимо института ученичества, существовал институт «бродячих мастеров», свободных от нормативного фактора, широко распространенного на Кавказе с глубокой древности, что также нашло отражение в этнографическом материале (Деген-Ковалевский, 1935. С. 238).

Загадочный процесс превращения руды в железо, ковка докрасна раскаленной полосы, тайна закалки в воде и струе воздуха, смелое обращение кузнеца с огнем и многое другое – вся эта необычная производственная обстановка ставила кузнеца в глазах людей в обособленное положение. С одной стороны, кузнец выглядел в глазах соплеменников благодетелем, каким-то сверхъестественным необычным существом, чародеем, с другой – опасным человеком, как и все чародеи. Именно поэтому народ окружил творцов металла множеством различных легенд и поверий. Помимо настоящих кузниц, были в Абхазии и сакральные («заклятие кузней»), являвшиеся местами почитания, не менее важными, чем церковь. Сакральные действия производились на наковальне, которая являлась алтарем для ежегодных молений. Такое тесное переплетение производственных функций с культовыми, а также особое положение кузнеца как сакрального члена коллектива отмечалось многими исследователями кузнечного ремесла абхазов и адыгов ( Ардзинба , 1988. С. 263; Аджинджал , 1969 и др.).

К сожалению, оба этих аспекта кузнечного ремесла, производственный и сакральный, не воспринимались как связанный между собой единый процесс, поэтому они и изучались в отрыве друг от друга. У меня возникло предположение, что не все древнеабхазские кузнецы участвовали в хозяйственно-производственном процессе общества, какая-то их часть вполне могла бы составлять подобие своеобразной касты («жрецов кузни») – ведь сохранились и ныне у абхазского народа почитаемые кузнечные фамилии: Ажиба, Чкадуа, Гулария, Дзидзария и др.

Итак, на примере социально-экономической характеристики кузнечного ремесла в Абхазии (II–VII вв.) можно проследить тот факт, что местное древнеабхазское общество развивалось далеко не однозначно. До V в. еще не произошло выделения кузнечного ремесла из общины. Только в VI–VII вв. начались определенные сдвиги – происходит постепенная эмансипация кузнеца и его специализация. Тогда же делаются попытки оружейников из Эшеры произвести сварочный дамаск (бракованные мечи из «дамасской стали»).

Но такой довольно высокий уровень железообработки в то время (уровень римлян, а затем византийцев и их провинций) далеко не является достаточным основанием для утверждения существования тогда у древних абхазов настоящего государства, т. е. царства, как считают некоторые абхазоведы и местные историки. Здесь еще сохранились основные черты родового строя. Например, каждый из населенных пунктов Апсилии, по наблюдениям Ю. Н. Bоронова, объединял большое число (до несколько сот) людей, находившихся в разной степени родства. Правда, в окрестностях Цебельды некоторые поселения уже даже приобретали городской облик, в то время как родовая община вступила в период распада. На местных могильниках хорошо видно, что общие участки, принадлежащие большим патриархальным семьям апсилов, уже прочно поделены между малыми семьями.

Между тем уже тогда существовало подобие трехступенчатой власти, иерархии: вождь (у апсилов – «базилевс» во II в., «патрикий» – в VII–VIII вв.), знатные (уважаемые) люди, «логимой» и простой люд (воины и ремесленники). У абасгов «цари» упоминаются в одно и то же время в VI в. под разными названиями: «царьки», «властители», «начальники», «правители».

При этом знатные, уважаемые, «разумные» люди чаще всего выступали против своих «царей», а простой люд внимал их выступлениям на народных сходах, что является одной из важнейших черт родового строя. Низложение и избрание абасгами себе «царьков» – это отнюдь не переход к феодализму, а протест рядовых общинников против нарождавшегося классового строя. Bыступление Фартаза и Аиэта, «самых разумных» среди лазов, после убийства византийцами их царя Губаза, печальная миссия «самых знатных» мисимиан Хады и Туаны к посланнику Юстиниана Сотериху, трагически закончившееся посольство «самых разумных» апсилов к мисимианам – все эти события происходили в середине VI в.

Да и само богатство некоторых захоронений говорит о том, что их владельцы жили в период формирования господствующего класса, когда драгоценности были еще не столько средством власти, сколько ее атрибутом и зарывались в землю вместе с усопшим (золотые изделия, такие как голова оленя с ветвистыми рогами, кольца, амулеты; серебряные сосуды; бронзовые украшения; мозаичная бусина; кесарийские монеты и, конечно, изделия кузнецов-оружейников: мечи, кинжалы из «дамасской» стали и т. д.).

К числу привилегированных общин относились военизированные жители Цибилиума, специализировавшиеся на охране Даринской дороги через Апси-лию (одно из древнеабхазских ответвлений Bеликого шелкового пути), а также община в Шьапкы ( Воронов , 2013. С. 302; Мастыкова, Казанский , 2009. С. 25). Данный памятник¹ соответствует Рогатории, упоминавшейся у Менандра. Показательно, что здесь в женских захоронениях отсутствовали орудия труда, такие как мотыжки и глиняные пряслица от веретен, при наличии различных украшений: колец, серег, фибул, геральдических поясных пряжек, даже туалетных наборов – копоушки и пинцета. Судя по некоторым предметам кузнечного производства (имеются в виду предметы вооружения – длинные мечи, в том числе из «дамасской» стали) и конским захоронениям с сопровождающим убором и без него, в V–VI вв. на территории Абхазии (конкретно – у апсилов) появляется дружинная аристократия ( Воронов , 2013. С. 302; Нюшков , 2014. С. 140). B VII – в первой половине VIII в. в Абасгии, как и в Апсилии, существовала наследственная власть («Диван абхазских царей», составленный в начале XI в. Багратом III, первым царем абхазских Багратидов).

Bсе эти и иные факты могут свидетельствовать о том, что древняя Абхазия во II–VII вв., минуя рабовладельческий уклад (продажа правителями абасгов своих соплеменников в рабство еще ни о чем не говорит), от родового строя («военная демократия») перешла прямо к раннему феодализму. Этот важный процесс мог произойти, скорее всего, в VIII в., когда в силу объективных и субъективных факторов внутреннего и внешнего порядка образовалось первое в Западном Закавказье независимое раннефеодальное государство – Абхазское царство.

Подобного мнения придерживались Г. А. Меликишвили (1973. С. 53), А. П. Новосельцев (1980. С. 68), Ю. Н. Bоронов (2006. С. 415) и др. Согласно другой точке зрения, феодальные отношения в Колхиде начали складываться в III–IV вв. и установились к VI в. Так полагал С. Н. Джанашиа (1949. С. 67), его поддержали З. B. Анчабадзе, М. М. Гунба и некоторые другие историки и археологи.

Первые исследователи, на основе данных Прокопия, Агафия и Менандра, считали, что у населения Колхиды (апсилы, абасги и др.) еще в VI–VII вв. господствовали своеобразные формы раннеклассовых отношений, основная масса общинников пользовалась личной свободой, а власть находилась в руках военно-родовой знати и церкви², процесс феодализации шел крайне медленно и начал проявляться лишь в VIII в. Собственно говоря, данная концепция нашла отражение в учебном пособии «История Абхазии» (1991), а также в «Истории Абхазии с древнейших времен до наших дней» ( Бгажба, Лакоба , 2007).

Итак, социально-экономическая характеристика кузнечного ремесла Абхазии во II–VII вв., приведенная в настоящей статье, наряду с другими фактами, дала возможность судить о состоянии древнеабхазского социума, который в конце данного периода времени подошел к порогу своей полнокровной государственности в VIII в.