А.П. Чехов глазами иракских критиков

Иракская критика обратилась к творчеству А.П. Чехова в середине ХХ в. К этому времени уже получила широкую известность изданная в Египте книга Наджати Сидки «Чехов», на арабский язык были переведены многие чеховские рассказы, повести и пьесы. Часто переводчики становились и критиками чеховского творчества, предваряя переводы обширными вступительными статьями. Иракский журнал «Эльтакафа Эльджадида» предпринял выпуск серии книг о великих писателях. Первой стала книга Ш. Хасбака «Антон Чехов», вышедшая в Багдаде в 1954 г. к пятидесятой годовщине со дня смерти русского писателя.

В обширном предисловии Ш. Хасбак подробно рассказал о жизни и творчестве А.П. Чехова, добавив таблицу с главными событиями чеховской биографии и датами выхода его известных произведений. Предисловие во многом следует за Н. Сидки. Сначала говорится о детстве писателя, когда тот страдал от бедности, жестокости отца и ответственности, которая рано легла на его плечи. Это распространенное мнение среди арабских критиков, вызванное, видимо, недостатком информации, отсутствием переводов писем А.П. Чехова и воспоминаний о нем, поскольку сам писатель далеко не так однозначно относился к отцу и к своему детству. Затем речь идет о человечности писателя, которую Ш. Хасбак связывает с врачебной деятельностью А.П. Чехова и его поездкой на Сахалин, где писатель изучал жизнь заключенных. Самой сильной стороной чеховского творчества Ш. Хасбак считает правдивость: «Чехов не писал обо всех этих социальных и психологических типах, сидя в кресле и не выходя из дома, как это делают многие наши писатели. Сила его творчества в честности и объективности. Он старался проникать в самую глубину общества и личности, умел обращаться к простым людям, знал, о чем они говорят и думают, тонко понимал их проблемы, обладал способностью замечать самые незначительные детали. Эта глубокая связь с людьми в сочетании с не менее глубоким пониманием жизни и человеческой натуры, юмором и сопереживанием делают творчество Чехова образцом высокой литературы, где нежные чувства соседствуют с самым тонким гуманизмом» [6, с. 8].

Иракских критиков прежде всего привлекали рассказы А.П. Чехова. Они считали его мастером рассказа, учителем молодых иракских писателей. По мнению Ш. Хасбака, А.П. Чехов сделал рассказ средством не развлечения, а отражения жизни и раскрытия секретов человеческой души. Поэтому его рассказы были далеки от «повествовательного шума» [6, с. 8]. Под «шумом» Ш. Хасбак понимает простую развлекательность, занимательность. Рассказы Чехова же – это реальные картины жизни, его герои – это не просто имена, написанные на бумаге, каждый из них – живой человек.

Привлекает Ш. Хасбака и оптимизм А.П. Чехова. При этом критик не различает точку зрения автора и его героев. Ш. Хасбак цитирует Петю Трофимова из пьесы «Вишневый сад»: «Обойти то мелкое и призрачное, что мешает быть свободным и счастливым, – вот цель и смысл нашей жизни. Вперед! Мы идем неудержимо к яркой звезде, которая горит там вдали. Вперед! Не отставайте, друзья» [7, с. 227] – и говорит: «Разве можно назвать автора слов о высоких идеалах пессимистом? Мы уверены, что выразители таких высоких ценностей не могут быть пессимистами. Чехов был глубоко убежден в победе человека в этой борьбе с жизненными обстоятельствами. Мы можем смело утверждать, что Чехов был великим оптимистом» [6, с. 19]. Убежденность в непреходящем оптимизме Чехова – свойство всей арабской критики. Однако в художественном мире Чехова все гораздо сложнее. Как писал В.Б. Катаев, авторская позиция А.П. Чехова «не сводится к утверждению собственного, заранее сфор- мулированного знания о жизни. Но она обязательно предполагает оценку чужих знаний, мнений, “правд”, сопоставление различных “правд”, исследование признаков, условий истины» [3, с. 45].

Важные мысли, связанные с восприятием русской литературы и творчества А.П. Чехова в Ираке сформулировал в рецензии на книгу Ш. Хасбака Мухаммед Шарара. «Дух русской литературы отличается от остальных литератур мира, – пишет М. Шарара. – Главная черта этого духа – свобода от злобы и насилия, гуманизм. В русской литературе нет идей Ницше, у которого между строчек чувствуется зверь. Ницше прославляет силу зверя и борьбу против слабых. Нет в русской литературе и идей Киплинга, которого англичане называют поэтом империи, а мы называем поэтом колониализма. В этике других стран редко найдутся писатели, как Толстой и Пушкин, у которых сердце бьется любовью к человечеству. Яркий пример – тот же Ницше, который сказал, что Достоевский – единственный, кто поведал ему кое-что о человеческой душе. Если всего один из великих русских писателей так повлиял на Ницше, какие же сокровища скрыты в этой литературе и в этих писателях!» [8, с. 144].

Рассуждения М. Шарара далеко выходят за пределы искусства. Говоря о литературе, он говорит о политике – это очень характерно для иракских критиков. Сетуя на то, что количество переводов произведений русской литературы ничтожно мало по сравнению с французской или английской, он утверждает: «Нет сомнения, что политика играла важную роль в этом заговоре молчания и старалась скрыть от арабского читателя великую русскую литературу. Заговор молчания стал сильнее после Октябрьской революции, потому что русская литература участвовала в дестабилизации престолов тиранов и уничтожении реакционных крепостей во всем мире. Поэтому реакционные силы боялись влияния русской литературы на дух людей. Эти силы возвели плотину между русской литературой и арабскими читателями. Плотина ослабела только после Второй мировой войны. Стойкость Советского Союза перед средневековыми варварами – бандами Гитлера вновь обратила все взгляды на русскую литературу. Люди захотели узнать, что за литература у такого народа, потому что литература – это зеркало, в котором отражается дух нации. Потом появилась книга Максима Горького “Мать”, и нашему народу открылся новый мир. Другие переводы только усилили жажду знакомства с русской литературой» [8, с. 145].

В книге Ш. Хасбака критика привлекает мысль, что Чехов по характеру близок к бедным, к революции. Чехов хорошо знал жизнь и людей, поэтому так верно отразил их переживания. Ш. Хасбак представил Чехова как любящего оптимиста, глубоко верящего в людей. Эта вера является основой творчества русских писателей и сохраняется даже во время исторических потрясений или поражений. М. Шарара делает вывод, что, несмотря на недостатки перевода, книга Ш. Хасбака остается одним из главных источников, сыгравших роль в восприятии арабами творчества Чехова.

Появление все большего количества переводов и критических статей о творчестве Чехова в Ираке вызвало острый интерес к личности писателя. Не только к фактам его биографии, но и к его внутренней жизни. К сожалению, сами письма Чехова в полном объеме в Ираке так и не переведены, но в 1978 г. журнал «Эльаклям» поместил перевод Абдулсаттара Джуада небольшой статьи ирландского политика и писателя Монтгомери Хайда «Письма Чехова», автор которой приводит фрагменты писем и говорит, что Чехов писал очень просто и непосредственно, без обмана и фальши [5, с. 100].

В этом же ряду находится и опубликованная в иракском журнале «Финун» в 1980 г. статья «Антон Чехов с точки зрения Толстого» в переводе Али Эльхилли. К сожалению, автор статьи в журнале не указан. В статье подробно изложены высказывания Толстого о Чехове, рассказано о творческом диалоге русских писателей, о неприятии Толстым чеховской драматургии [1]. Надо сказать, что Толстого очень высоко ценят в Ираке не только как писателя, но и как философа, учителя жизни. Джалиль Кама-льэльдин так охарактеризовал Толстого и Чехова: «Толстой считается одним из семи золотых столбов, на которых держится русская литература XIX в. Эти семь великих – Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский и Чехов» [2, с. 227]. Обращение к Толстому характеризует и отношение к Чехову.

В 80-е гг. иракских критиков и читателей особенно интересуют вопросы личной жизни Чехова и его места в русском литературном процессе. Поскольку литературы на эти темы в Ираке было мало, авторы журнальных публикаций переводят работы зарубежных ученых (например, книгу Анри Тру-айя «Антон Чехов» или статью Л. Плоткина «К вопросу о Чехове и Тургеневе»), обращаются к мемуарным источникам. Так, в 1986 г. в Ираке печатаются воспоминания Л. Авиловой о Чехове. В предисловии к этим воспоминаниям переводчик Наим Бадауи настаивает на их правдивости, подкрепляя свою уверенность ссылкой на слова И. Бунина об искренности Авиловой. Несмотря на спорность этой точки зрения, публикация воспоминаний говорит о внимании к внутренней жизни Чехова, о его отношениях с начинающими писателями, что особенно важно в Ираке, потому что именно в это время стало очевидным влияние Чехова на иракских литераторов [4].

Книга М. Юниса, вышедшая в 1985 г., – одна из немногих в Ираке, где системно рассмотрены связи русской и арабских литератур. В предисловии к книге автор так сформулировал причины обращения к русской литературе: «Особенности русской литературы XIX в заключаются в том, что в ней отразились яркие интеллектуальные и человеческие типы. Глубина ее содержания определялась общественными проблемами. Секрет гения русской литературы и бессмертия русских писателей в том, что они говорят о русском человеке не только как о русском, но прежде всего как о человеке. И это всегда находит отклик у других народов. Очевидно, что русская литература близка душе арабского читателя, потому что процесс взаимодействия русского и арабского начал идет быстрее, чем арабского и какого-то другого европейского» [9, с. 3]. Причины этого взаимодействия М. Юнис объясняет сходством исторических процессов России и Ирака: социальная отсталость, деспотизм, закрепощение крестьян. Эти процессы в Ираке продолжались до середины ХХ в.

Главной своей задачей М. Юнис считает разрушение западных буржуазных стереотипов в отношении русской литературы. Это касается и творчества Чехова. Буржуазные критики, говорит М. Юнис, видят в героях Чехова уныние и отчаяние, слабость и ожидание смерти. Это поверхностный взгляд, вызванный неумением читать между строк. А переводы произведений Чехова с иностранных источников определяются социальным положением переводчиков, которые смотрят на Чехова глазами своего класса. Но и сам великий писатель дает возможность увидеть его мир по-своему, так, как его никто не видел. В этом секрет его гения. По мнению М. Юниса, «Чехов – художник прозрачного и нежного слова, точной мысли и сатирического стиля. Он вызывает тихую улыбку на усталых и печальных лицах. Он гуманист, последователь “смеха сквозь слезы” Гоголя» [9, с. 105]. Мотивы отчаяния и тоски в произведениях Чехова М. Юнис объясняет тем, что Чехов верил в счастливое будущее, но не знал, когда оно наступит.

Критик спорит с западными исследователями, утверждающими, что Чехов смеется над своими героями. «Каждая буква, которую написал Чехов, – говорит он, – полна любовью и уважением к человеку» [9, с. 106]. Ирония Чехова, по мнению М. Юниса, направлена не на героев, а на обстоятельства их жизни. Чехов понимал экономическую и социальную отсталость русского общества, хотел это изменить, но не видел пути. Это отразилось на его героях и их пессимизме.

Другая точка зрения, против которой возражает М. Юнис, касается места Чехова в русской литературе. Западные критики утверждают, что гений Чехова меньше гения Достоевского и Толстого, а язык Чехова не так чист, как у Достоевского и Толстого. Это просто лишено логики, замечает иракский критик. Ведь главная особенность стиля Чехова – это способность раскрытия большой темы на одной странице. А воздействие на читателя не меньше, чем Достоевского и Толстого. Весь мир до сих пор читает его произведения и учится по ним жизни [9, с. 106, 112].

В 1990-е гг. иракская чеховиана замедлила свое движение в связи с политическими событиями, экономической блокадой и войной. После распада СССР Россия перестала поддерживать русскую культуру за рубежом, тогда как в настоящее время, с развитием русско-иракских связей, этот пробел постепенно восполняется.