Байкальская Сибирь. Фрагменты социокультурной карты: альманах-исследование

«Байкальской Сибири» — вплетение в сложную структуру текста четвертой составляющей, личностной.

Обращение каждого из авторов к теме Родины, неявно присутствующей в любом тексте альманаха, позволяет избежать штампов и стандартизации описаний, делает каждый текст по-новому построенным, особенным, а оттого и ярким. Благодаря тому, что не было стремления к единому стандарту, рецензируемая книга получилась «сочной»; интересно читать одну за другой все ее статьи, выискивая сходства и различия, отмечая удачные находки и досадуя на встречающиеся банальности.

Тексты книги и автономны, с одной стороны, и органично вплетаются в единую структуру исследования, с другой. Они действительно фрагменты социокультурной карты, разные даже по тематическому наполнению, но вместе составляют совокупность; причем каждый из них со своей «изюминкой», отчего во многом выигрывает книга как целостность. В «Байкальской Сибири» много «игр» с пространством — «игр» с тематическими сюжетами, много «вторжений» одних научных дискурсов в другие, иначе говоря — неординарных подходов и находок.

Пожалуй, квинтэссенцией нестандартности взгляда, примененного в «Байкальской Сибири», можно назвать две статьи Татьяны Тимофеевой об Ангарске. В обеих не просто рассматриваются пространственные представления, но это «пространство смыслов» (а не мест) переводится на более высокий иерархический уровень. «...Любое представление становится социальным с момента появления в нем некоего особого качества. Если попытаться найти это качество, рассматривая образ города, существующий в сознании его жителей, то оно будет характерно именно для этого города <...> и есть возможность увидеть некоторый вектор, по которому развиваются взаимоотношения жителей с городом и города с жителями» ², — так сама Тимофеева определяет свой подход.

Первый из ее специфических социально-психологических пространственных этюдов называется «Если бы Ангарск был человеком». Образ города здесь определяется и передается не через содержательные особенности самого города, не через его визуальные образы и не через портреты жителей... Ангарск представлен в виде социальной метафоры — как живой человек, существующий в сознании ангарчан. У человека-города есть свой возраст и профессия, свое образование, свои личные качества, мечты и надежды; он живет , воплощая, символизируя и изменяя изнутри самого себя.

Географические образы Ангарска — уже не просто «устойчивые пространственные представления, которые формируются в результате какой-либо человеческой деятельности» ³. «Образы — это не картинки в голове, а планы сбора информации» ⁴, географические образы мест, подобные сконструированным Тимофеевой, «переводят географическое пространство из области охватываемого восприятием в область охватываемого воображением » ⁵.

Другой срез мультидисциплинарной информации об Ангарске представлен в тексте «Психологическая карта Ангарска». Специфика этого материала актуализируется через «игру» с рассмотренным выше текстом. Методика исследования как бы выворачивается наизнанку: ангарчане теперь рисуют свой город — вернее, Свой Город, тот Ангарск, в котором они лично живут. «Психологические карты» Т. Тимофеевой — это положенные на бумагу, визуализированные когнитивные карты 6.

Среди других находок альманаха — географически выверенный и ярко поданный в социокультурном ключе очерк И. Голощаповой и В. Голощапова о Новой Игирме; красиво организованное, легкое, но принципиальное для альманаха эссе С. Галданова об Улан-Удэ; насыщенный образами текст С. Шмидта о пространственной структуре Иркутска; этнографически ориентированная и географически грамотная сравнительная характеристика сел Ей и Куйта в статье В. Куклиной; материал Е. Ложниковой о Шелехове, построенный как традиционное географическое описание, но «разбавленный» до неузнаваемости подхода «живыми голосами» опрошенных горожан.

Наверное, именно на фоне экспериментальных по духу исследований ряда авторов многие другие, хорошо сделанные, но выдержанные в традиционном стиле тексты проигрывают. Это своего рода плата, которую авторы «Байкальской Сибири» отдают за собственную смелость и открытость новым идеям. Тексты альманаха акцентируют внимание и на социальной структуре, и на пространственных особенностях, и на человеческих судьбах и личных переживаниях жителей описываемых местностей, и на экологических проблемах... список можно было бы продолжать и продолжать. Дело не только и не столько в междисциплинарности. Книга «играет» разными гранями взгляда на схожие процессы, судьбы, феномены; разрушаются барьеры между предметными областями наук; наконец, образы Иркутска, Ангарска и Улан-Удэ складываются из взглядов нескольких авторов — исследователей — жителей, каждый из кото- рых находит неизбежно что-то свое, особенное и неповторимое, в одном и том же городе.

Пожалуй, одного пласта в многослойности «Байкальской Сибири» все же не хватает — взгляда «извне», взгляда путешественника, «чужого», безусловного странника. Такой взгляд неизбежно предложил бы видение пространства как диковины . «Первопроходец не претендует на то, чтобы досконально выяснить, что за «неведомую зверушку» он повстречал <...> ему важно именно увидеть ее и тем самым засвидетельствовать факт ее присутствия в мире. По сути, в рассматриваемой ситуации найденная вещь интересна не сама по себе, а лишь как свидетельство (маркер) устройства персонального и/или коллективного (культурного) жизненного мира <...>. Дико-винность (в отличие от необычности или неизвестности) указывает не на незнание предмета, ана его неуместность в жизненном мире» ⁷. Путешественник находит в месте что-то, что «выдает» это место сразу; что-то, не совпадающее с образовавшимся до знакомства с местом представлением. Дополнить ряд разноплановых материалов «Байкальской Сибири» текстами внешних наблюдателей — значит столкнуть два означаемых одного и того же означающего в пространственном мифе , намертво скрепить две стороны медали.

Но и без взгляда «извне» географическое пространство в альманахе перестает быть плоской двумерной «картинкой», превращаясь в сложную многомерную структуру, которую следует «читать» под разными углами. При этом «Байкальская Сибирь» вовсе не энциклопедия региона — это только яркие и запоминающиеся срезы информации о месте, из которых читатель может сформировать свое видение. На самом деле, «восприятие города <...> складывается из ряда наслаивающихся друг на друга мысленных представлений о нем, каждое из которых строго индивидуально, но у всех формируется вокруг общих точек отсчета» ⁸.

Можно попытаться уместить «Байкальскую Сибирь» в прокрустово ложе одной научной дисциплины — только этого-то как раз и не надо делать. Книга удалась именно потому, что она построена заведомо шире, чем любая предметная область; она в этом смысле не меж-, а мультидисциплинарная. Важно, что от этого само пространство и само место только выигрывают: формируется их символический капитал, своего рода палимпсест множественных оценок, характеристик, пониманий, восприятий, даже воображений территории. Открываются пути для бесконечной интерпретации местностей, бесконечного семиозиса пространственных мифов ⁹.

В конечном счете с помощью исследований, подобных рецензируемому, формируется метапространство , пробуждающее интерес все большего числа наук, культур. а также отдельных людей не только к тематике пространства и места, но и к конкретным землям, в нашем случае — к Байкальской Сибири.

Иван Митин