Беломорье как объект исторического, этнокультурного и ареального исследования сквозь призму языка

Важнейшим свидетельством процессов исторического и этнокультурного значения, происходящих с древнейших времен на западной территории Российского Севера, – миграционных потоков разных групп населения, социально-экономических изменений, обусловленных как природными условиями, так и социальными катаклизмами, межгосударственными отношениями, жизненного уклада местного населения, свидетельством своеобразия природы региона – является язык. Все находит отражение в языке, и особенно ярко это проявляется в лексике и ономастике региона.

Рассматривая вопрос о формировании говоров Беломорья, А. С. Герд приходит к выводу о том, что лексические данные беломорских говоров в их географических связях свидетельствуют об интенсивности славянского (новгородского) движения на север, при этом отмечает «обособление тех или иных зон, происходившее в условиях встреч и симбиоза с прибалтийско-финскими диалектами, в условиях многовекового этнографического и языкового смешения» [2: 99]. Выявляя этнолингвистическую историю говоров Беломорья с опорой на их ареальные лексические связи с другими зонами русского языка, А. С. Герд приходит к выводу о том, что на эту территорию в одинаковой степени проникали и новгородцы, и ростово-суздальцы, что, расселяясь по берегам Белого моря, в устьях больших рек, русские создали постепенно здесь тот особый, несколько обособленный этнолингвистический мир, который удивляет нас и сегодня [2: 101–102].

Ранее исследователь лексики беломорских актов XVI-XVII веков И. А. Елизаровский писал о хронологической многослойности беломор-ской лексики [6: 172], отражающейся и в живой речи жителей Беломорья в XX веке, в частно- сти в сохранении заимствований из карельского, вепсского, коми, ненецкого языков [6: 234–235]. Среди причин заимствований в севернорусские говоры, прежде всего из финно-угорских языков, А. И. Федоров отмечает необходимость обозначить понятия новой для русских переселенцев географической среды [15].

Материалы словарей, описывающих лексику Беломорья, отражают самые разные стороны жизнедеятельности человека и окружающего мира, мировосприятие поморов, во многом обусловленное историческими событиями прошлого, древними миграционными процессами, длительным соседством с народами Севера, своеобразием северной природы, суровыми условиями существования. Характеризуя обособленность лексического состава говоров Беломорья, выделим некоторые группы слов и отдельные лексические единицы, которые являются значимыми в историческом, этнокультурном и ареальном аспектах.

Природа края в вербальном отражении представлена разными по происхождению словами. Например, среди названий мелей наряду с русскими словами водопóймина , косá , намóй , осерéдок используется много финно-угорских заимствований: ню´ра , кóшка , чýра , кóрга , лýда и др. [14]. Внешне совпадающее с русским слово кошка ‘песчаная мель’ происходит из саамского ko s ke ‘сухой’, имеет производное слово, возникшее по русской модели, - закошечье для обозначения границы обсыхающей части суши при отливе. Речь жителей Терского берега не лишена образности: «Ми ´ лость Бóжья» – о сильном снеге, метели или дожде,« моряна запела », « кошка шумит » - о шуме приближающегося шторма [8], хотя последнее изначально не содержит образного компонента.

В речи поморов совмещается субстратная лексика разного происхождения, например, « Во время куйпоги по кечкаре ходили, и я чуть в няшу не провалилась » Сумский Посад: кýйпога – ‘отлив’ из фин. kuiva pohja «сухое дно» (Фасмер. Т. 2: 403) 1 , кéчкара ‘низкий топкий берег у моря, поросший травой и заливаемый водой во время прибоя’ Белом., Онеж. (СРГК. Вып. 2: 342)²; ‘песчаный некаменистый морской берег’ Арх. - из карельск. ketckera «небольшая возвышенность на болоте» (Фасмер. Т. 2: 227), ня´ша – ‘вязкий илистый берег или дно озера, реки и т. д.’ Белом. – из саам. норв. njǽšše , саам. тер. ńiešše ‘грязь, мусор’ (Фасмер. Т. 3: 95).

В некоторых семантических группах преобладает русская по происхождению лексика, например, ветер обозначается разными словами в зависимости от мотивировочной основы: востóк , голомя´нник , зáпад , заморóзник , лéтник , моря´на , обéдник , огибня´к , отрывнóй , поберéжник , пóветерь , полунóчник , рýсский вéтер , сéвер , шелóник . С названием попутного ветра фордевинт (из голландского voor de wind ‘под ветром’ (Фасмер. Т. 4: 202)), известного морякам Белого моря, связано выражение дать фóрдовень ‘побить, наказать’ (СРГК. Вып. 6: 686).

Для решения вопросов о путях формирования лексического состава говоров Беломорья, как и других говоров Севера, показательным является наличие или отсутствие в говоре начальных кеи це- в словах одинаковой семантики, имеющих единый этимон (типа кедить и цедить, кеп- и цеп-). Отсутствие слов с начальным це- в языке (не только в говоре) - примета иноязычного происхождения слова, наличие – признак принадлежности к славянской лексике. В связи с этим важно выявить состав слов с начальным ке- в словарях, описывающих лексику Беломорья. По данным А. Подвысоцкого, к беломорским относятся слова: кебрик (и его производные), кегоры, кеж, кейкала, кекос и кесос, кекур, келить и кялить, келк, келок, кентать, керёжа, керечана, керч, керча, кехтать, кечкара – 1885 год3. С ними частично совпадает лексика словаря И. М. Дурова: кебрюшка, кере-жа, керча, кехтать, кечкара, в него включены образования от ранее зафиксированных слов: кережник, кережничанье и новые слова: келейка, кепать, керейдать – 1934 год [5: 166–167]. И. С. Меркурьев своими материалами показал устойчивость многих слов с конца XIX века: ке-брик, кегора, кеж, кейкало, керёжа, керёжка, керчак и добавлено керкуй, – 1979 год [11: 64–65]. Из СРГК, содержащего значительно большее количество слов с начальным ке- (среди них и кеж, с обширной в пределах Карелии географией, но не охватывающей Беломорье), приведем только те, что относятся к говорам Беломорья: известные по ранним словарям – кебрик, кегора, кейкала, кентать, кережа и керёжа, керёжка, керпач, керча, керчак, кехтать, кечкара, новые – кеба-ло, кежня, кезровый, кейва, кемча, кеньги, кера (вариант к керчак), керчи, керогаз, керогазка, керосинник – 1995 год (СРГК. Вып. 2: 338–342). С. А. Мызников, помимо ономастических единиц с ке-, отметил лексемы: кебрик (и вариант кебряк), кегора, кентать, керёжа, керкуй, керпач, керча и керчак, керчи, кехтать, кечкара, добавил кей-товать, келья, кеньги-упаки, керзовый – 2010 год [13: 146–148]. И. И. Мосеев приводит всего 5 слов: кебрик, кегора, кедовьё, кежа, керёжа – 2005 год [12: 170]. Н. Д. Кушков дает кебрик, кегора, кейвы, кейкало, кейтовать, кельчик-мельчик, кентовать, керёжа, керёжка - 2011 год [8: 48-49]. В «Сказе о Беломорье» К. П. Гемп удалось обнаружить несколько слов с начальным ке-: кекур, кечкара, кеньги, кеж, - всего 4 слова - XX век [1: 289, 450].

Преднамеренная подача относительно полного списка лексем с начальным ке - в лексикографических источниках по беломорским говорам с указанием года их выхода дает возможность исследователю определить степень устойчивости лексических единиц, с одной стороны, и увидеть обновление диалектной лексической системы в описываемом сегменте, с другой, наблюдать динамические процессы в говоре на уровне лексики. При этом, разумеется, надо иметь в виду некоторую несоразмерность материалов лексикографических источников, обусловленную избранной территорией описания, например, Терский берег и Беломорье в целом, а также количеством собирателей лексики для словаря (ср. авторские словари и СРГК).

Представленные выше сведения показали, что среди устойчивых с середины XIX века по настоящее время лексем большинство иноязычного происхождения, только слово кеж и производное, опосредованно связанное с ним кежня´ , служащее для обозначения толстого неповоротливого человека (от кежня ‘квашня’) в беломорских говорах (СРГК. Вып. 2: 339), относятся к славянским, не испытавшим общее славянское изменение - вторую палатализацию. Связь данного слова с псковскими говорами очевидна, хотя и не является непосредственной. Древность данного явления не подлежит сомнению.

Северо-западному и северному слову кеж противостоит общерусское цеж ‘жидкий процеженный раствор овсяной муки, на кисель’; цéжа пск., твер. ‘забелка, или приправа ко щам, из за-болтки овсяной муки’ (Даль. Т. 4: 576)⁴.

Ареальное противопоставление древненовгородского начального ке - ( кѣл-, кѣд-, кѣв-, кѣп-, хѣр -) и южного/юго-восточного начального це- ( ц№л-, цпд-, цпв-, цпп-, спр -) в пределах восточнославянского диалектного континуума [7: 221] основано на отсутствии преобразования индоевропейского сочетания заднеязычного согласного с гласным ѣ дифтонгического происхождения, объясняемом влиянием соседних прибалтийско-финских языков [4: 42].

Слово кеж ‘овсяный раствор для киселя’ относится к собственно псковским из *knditi, в говоры Ладого-Тихвинской группы северного наречия проникло из псковских диалектов [3: 189], как и в некоторые другие севернорусские говоры. О связях беломорской территории с древней новгородско-псковской землей, безусловно, слово кеж выступает как неопровержимый свидетель. Во второй половине XX века кольские поморы слово кеж ‘приготовленный на холодной воде мучной раствор’ воспринимали как устаревшее [11: 64].

В поморских говорах семантика слова кеж несколько изменилась, хотя и сохранила основную сему: кеж ‘сок из брусники, клюквы, черники, употребляемый для приготовления киселя, желе’ [6: 193]. Кеж ‘сок ягод’ стало основой новой лексемы – кéжный ‘приготовленный из ягодного сока’:

Кежный чай – кипяток с ягодным соком, ране вместо китайского пили. Кежный кисель – кисель из сока ягод. Кеж малиновый – перво лекарство. Брусника для кежа больно хороша, не бусеет она. Кежный кисель из ягод смородинных да из клюквы хорош [1: 464].

Большинство беломорских слов на ке- относятся к субстратным, ср. данные М. Фасмера:

кéбрик ‘поплавок, свернутый из бересты’ из карел. käbrü , фин., käprü ‘то же’, кéгора ‘пастбище для оленей’ из фин., карел. kiekero ‘то же’, кейкало ‘деревянная дощечка со знаком владельца, висящая на шее оленя’ из саам. kéuγal ‘то же’, кéреж, керёжа, кéрес ‘саам. сани’ из саам. kierres ‘то же’, кéхтать ‘иметь желание, охоту к чему-л.’, ‘смекать, понимать, уметь’ из карел. kehtoa -, фин. kehdata ‘считать достойным труда, заботиться’ (Фасмер. Т. 4: 220–227).

Привлекает внимание своеобразный земледельческий термин чищемéнь ‘площадь из-под срубленного и очищенного от корневищ леса, подготовленная под пашню или луговину’ [1: 383], свидетельствующий о подсечно-огневом земледелии в Беломорье. Данное слово инте-ресно в словообразовательном отношении, так как совмещает в своем составе русский корень и формант, имеющий прибалтийско-финскую этимологию [10: 203–206].

Кемским говорам известно слово бáндить ‘быть мягким, хорошо поднявшимся (о пропеченном хлебе)’ (СРГК. Вып. 1: 37), связанное корневой морфемой и семантикой с белорусскими словами банды, бандэ, банда ‘булочка из пшеничной муки, обычно круглая; печеный хлеб’, с польским bonda ‘буханочка хлеба, булочка’, которые, в свою очередь, восходят к литовскому banda ‘буханка, каравай хлеба’ [9: 9-10]. Надо полагать, что с псковско-новгородским колонизационным потоком литовское слово с сохранившейся семантикой дошло до говоров Беломорья.

Печига ‘длинная продолговатая ладка для запекания рыбы’: В печиге рыбу с головой и хвостом запекают, без потери рыбьего скусу поспевает [1: 457], по имеющимся данным, не отмечено другими словарями.

Саженик ‘женский головной убор: головная повязка, украшенная, кроме вышивки, еще и жемчугом и драгоценным каменьем’ известно было в Беломорье в начале XX века [1: 453]. Производным является слово сажать ‘вышивать, отделывать чем-н.’ Севмор. (СРГК. Вып. 5: 622), ср.:

У деревенских-то девиц головны повязки сажены жемчугом. Старинны они, от баушек. – Сюзьма, 1910 год; У кого жемчуга в семье есть, те не скупятся невесте саженик украсить. Сажают и жемчужок, и каменья. Сюзьма [1: 453].

Некоторые данные позволяют расширить сведения о географии бытования слова: лопотúстый ‘имеющий много одежды’ Перм., Урал., Вят., Сиб. (СРНГ. Вып. 17: 140)⁵, ср. беломорское лапотистая ‘обеспеченная одеждой’: Лапотистая она, да нехозяйственная, дом не в приборе. Лапотье, видать, родители наживали, за их спиной жила [1: 451].

К. П. Гемп приводит лексемы прихохотье – о ком-, чем-либо любимом, нравящемся, приглянувшемся и прихохотьице – об избранном:

Прихохотье-то мое не торопится сватов слать, то и тоска мне, батюшка поглядыват строго, Парень мне давно глянулся, а он и посватался. Теперь он прихохотьице мое, все знают. Зарученье будет, женихаться станем [1: 527].

В селе Сумский Посад Беломорского района И. М. Дуров зафиксировал фонетический вариант: прихахóтьё ‘незадачливый жених, не нравящийся родственникам ухажер или жених’, ‘сожитель у замужней женщины, женатый ухажер у девушки’ [5: 341]. В слове прихохотье (прихахотье) предположительно выделяется приставка при- и суффикс -( о ) тj -, корневая морфема вызывает затруднения как в формальном, так и в этимологическом плане. В поиске ответа помогает наличие в прибалтийско-финских диалектах слов prikosa , priha - вариантов заимствования русского слова пригóжий ⁶, употребляющегося преимущественно в народной поэзии. Наблюдается непосредственная связь слов прихохóтье и priha , однако очевидны сложные процессы адаптации русского слова в прибалтийско-финской языковой среде и возвращения его в родную стихию (обратного заимствования). При вхождении в неродственную языковую систему слово обычно меняет форму, подчиняясь структурным законам языка – реципиента. Нельзя исключать влияние дополнительных факторов, способствовавших изменению корня - гож - > - хох-. Появление слова прихохотье ярко свидетельствует о сложных лингвистических процессах в зонах длительного этнокультурного взаимодействия, к которым относится Карельское Поморье.

При описании семантики, словообразования и этимологии отдельных слов обнаруживается своеобразие и некоторая обособленность лексической системы говоров Беломорья. Приведенные материалы в какой-то степени подчеркивают неповторимость Русского Севера, частью которого является Беломорье. Проникновение в историю, этимологию беломорского слова, явившегося результатом многовекового этнокультурного взаимодействия русского, прибалтийско-финских и других народов, населяющих Беломорье, является одной из неотложных задач лингвистической науки.

* Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ, проект № 18-012-00810.

BELOMORYE AS AN OBJECT OF HISTORICAL, ETHNOCULTURAL AND AREAL RESEARCH THROUGH THE PRISM OF LANGUAGE*

Analyzing lexicographical materials and studies of the White Sea dialects peculiarities, the author describes certain word groups and individual lexical units that are significant in terms of historical, ethnocultural and areal aspects. The focus is on the vocabulary reflecting the unique nature and life of the inhabitants of Belomorye (a geographical area in Russia, comprising the entire coast of the White Sea and the surrounding areas), determined by long-term linguistic and cultural contacts of the Russian population having arrived to the White Sea mainly from Pskov and Novgorod lands. To solve the problem of the White Sea dialects vocabulary formation a significant group is singled out, i. e. a group of Russian words with an initial combination ke- , which is often a sign of a word’s foreign origin. An example of Russian кеж , equivalent to цеж , vividly demonstrates the historical ties between Pskov and Belomo-rye. Among many words that indicate the isolation of the White Sea dialects, the word прихохóтье ( prihohotye ) is interesting from the etymological point of view. The task of studying Belomorye vocabulary in different aspects is posed.

* The research is sponsored by Russian Foundation for Basic Research as part of project No 18-012-00810.