Блюменфельдский комплекс на Южном Урале и памятники филипповского круга

В последние десятилетия XX – начале XXI столетия классическая схема эволюционного развития кочевнических культур Волго-Уралья становится предметом острых дискуссий, связанных с культурной атрибуцией и хронологией ряда памятников, не соответствующих традиционным представлениям о линейных эволюциях степных древностей I тыс. до н. э.

К настоящему времени в отечественной историографии можно выделить три основных подхода в изучении культур ранних кочевников скифского и сарматского времени. Как известно, основные принципы эволюционной теории в изучении савроматских и сарматских древностей были заложены Б. Н. Граковым и развиты в классических произведениях К. Ф. Смирнова, М. Г. Мошковой и ряда других исследователей. В их работах были сформированы основные идеи культурогенеза, хронологии в контексте эволюции савроматской и сарматских культур, которые, однако, к последней трети XX в. стали стремительно устаревать и требовать постоянного уточнения и модернизации (см. подробнее: Скрипкин , 2008; Стрижак , 2008; Сиротин , 2021).

В связи с активными работами 1970-х и начала 1980-х гг. в южной и юго-восточной (зауральской) Башкирии и накоплением археологического материала становится очевидным, что пути и механизм развития культуры кочевников Южного Урала были более сложными и иными, нежели в степях Волго-Донского междуречья. А. Х. Пшеничнюком и Б. Ф. Железчиковым была выдвинута идея о том, что в Южном Приуралье с рубежа VI–V вв. до н. э. до рубежа IV– III вв. до н. э. существует единая культура ранних кочевников, которая появляется здесь не ранее второй половины VI в. до н. э. в «готовом сложившемся виде» ( Железчиков, Пшеничнюк , 1994. С. 5–6). В рамках основного подхода к культу-рогенезу становится актуальным обоснование единой культуры ранних кочевников Южного Урала в контексте раннего вызревания раннесарматской культуры с рубежа VI–V вв. до н. э. и ее непрерывной эволюции до II–I вв. до н. э. В этой связи очень показательна идея выявления признаков раннесарматской культуры в комплексах конца VI – V в. до н. э., таких как южная ориентировка погребенных, подбойные могилы, круглодонная керамика и др., позволяющая трактовать их как ранние проявления прохоровской культуры в древностях савроматского времени ( Пшеничнюк , 1983. С. 128; Таиров, Гаврилюк , 1988. С. 143–148).

Попыткой модернизации данного подхода становится концепция культурно-хронологических горизонтов , предложенная Л. Т. Яблонским и поддержанная А. Д. Таировым ( Яблонский , 2007; 2012; 2016. С. 307–309; Таиров , 2016. С. 275– 276, 278). Вместе с тем ряд исследователей высказали ряд критических замечаний по поводу выделения культурно-хронологических горизонтов на материалах южноуральских номадов ( Мошкова , 2007; Малашев , 2007; Исмагил, Сунгатов , 2013).

Третий подход связан с развитием идей М. И. Ростовцева в работах В. Ю. Зуева о дискретном развитии культур ранних кочевников, в рамках которого было предложено для Южного Урала выделить гумаровскую культуру VIII–VII вв. до н. э. и филипповскую культуру конца V – IV в. до н. э. Этнокультурная ситуация представляется В. Ю. Зуевым следующим образом: в конце VIII – VII в. до н. э. на территории Южного Приуралья появляются кочевые группы, оставившие памятники гумаровского типа, в VII–VI вв. до н. э. сюда проникают группы среднеазиатских кочевников, с конца V в. до н. э. под воздействием импульсов с Алтая и из Южной Сибири начинает складываться филипповская культура ( Зуев , 1998; 2000).

Данные подходы при всех отличиях в интерпретации материалов объединяет принцип выделения археологических культур, которые различаются отдельными чертами погребального обряда и определенными категориями инвентаря.

На современном этапе культура ранних кочевников Южного Урала рассматривается в качестве сложной системы взаимодействия на определенном хронологическом этапе нескольких этнокультурных традиций ( Таиров , 1998; 2016. С. 276; Гуцалов , 2011а. С. 51–52). В рамках такого подхода культурно-генетические процессы в степной полосе Южного Урала к середине I тыс. до н. э. рассматриваются в контексте сложной этнокультурной мозаики, где отчетливо выделяются три компонента, имеющих в своей основе разные обрядовые традиции. Н. С. Савельев объединяет памятники, имеющие широкие овальные ямы, широтную ориентировку костяков, наличие как земляных, так и каменных насыпей и др. в мугоджарскую группу, связанную своим происхождением с сак-ским миром Центрального Казахстана ( Савельев , 2019; 2021). Вторая группа памятников представлена погребениями на горизонте, часто в деревянных конструкциях, нередко сожженных, а также погребениями в сырцовых и каменных мавзолеях. Носители данных погребальных традиций приходят в степи Южного Урала из восточноприаральских территорий ( Таиров , 2006; Мышкин , 2014). Третья группа памятников представлена широкими прямоугольными и подквадратными ямами, коллективными и индивидуальными захоронениями, плоскими надмогильными перекрытиями, т. е. теми чертами, которые характеризуют серию памятников, имеющих наиболее близкие аналогии в поволжских памятниках савроматской культуры ( Мышкин , 2011; Савельев , 2019; 2021; Сиротин , 2021). На современном этапе именно эта группа памятников определяется как блюменфельдская.

Выделенные культурные компоненты, ранее не имевшие конкретного терминологического определения, в дальнейшем будут обозначаться термином «культурный комплекс», содержание которого обсуждалось в ходе дискуссий на семинаре «Ранние кочевники Южного Урала, Волго-Донья и Северного Причерноморья», проходившего в ИА РАН 10.12.2024 (см. статьи В. Ю. Малашева, М. В. Кривошеева и Н. С. Савельева в данном выпуске КСИА)1.

В рамках историко-географической приуроченности основных массивов кочевнических памятников выделяется три условных локальных центра, которые начинают складываться на Южном Урале в конце VI – V в. до н. э. и окончательно оформляются в конце V – IV в. до н. э. Первый центр охватывает бассейн среднего течения р. Урал и бассейн р. Илек (Урало-Илекский), второй центр локализуется в бассейне р. Орь при слиянии ее с р. Урал (Урало-Орский), третий центр включает междуречье р. Урал и р. Сакмара в их меридиональном течении вдоль восточных предгорий Южного Урала, а также степное (Зауральское) левобережье р. Урал (Сиротин, 2017; 2024; Яблонский и др., 2023; Савельев, 2019; 2021). Общие тенденции культурно-генетических процессов позволяют рассматривать их в рамках единой гетерогенной культуры ранних кочевников Южного Урала, однако присутствие и взаимодействие выделенных трех культурных комплексов в этих локальных центрах происходило по-разному. К слову, выделение нескольких микрорайонов в мире савроматских древностей в свое время использовал К. Ф. Смирнов, который применительно к Южному Уралу выделил в качестве отдельных районов бассейны р. Илек и р. Орь, бассейн р. Урал между Оренбургом и Орском, северо-восток Южного Приуралья (к северу от верховьев р. Суундук, южная часть Челябинской области) (Смирнов, 1964. С. 79).

Основные признаки восточноприаральского (ВПКК) и мугоджарского культурного комплекса (МКК) в целом охарактеризованы в работах А. Д. Таирова, В. Н. Мышкина, Н. С. Савельева, как уже отмечалось выше. В этой связи есть необходимость подробнее остановиться на характеристике памятников, составляющих блюменфельдский культурный комплекс (БКК) на Южном Урале.

Блюменфельдский культурный комплекс на Южном Урале: обрядовые характеристики

Как известно, Б. Н. Граков, характеризуя савроматскую культуру, в качестве опорного комплекса рассматривает курган А12 у с. Блюменфельд, погребальный обряд которого становится диагностирующим для культурной атрибуции памятников ранних кочевников Поволжья и Южного Приуралья VI–IV вв. до н. э. Захоронения в широких прямоугольных либо квадратных ямах с плоскими перекрытиями определяются им как ведущая форма погребальной обрядности ( Граков , 1947. С. 102, 104). Рассматривая погребальный обряд савроматов, К. Ф. Смирнов вслед за Б. Н. Граковым также в качестве одного из типов могильных ям выделяет обширные квадратные или широкие прямоугольные ямы. К. Ф. Смирновым захоронения в квадратных или широких прямоугольных ямах классифицируются как погребения наиболее знатных представителей кочевого сообщества. В качестве примера приводятся погребения из больших курганов могильника Пятимары I ( Смирнов , 1964. С. 79, 81).

В. Н. Мышкин, анализируя основные типы погребальных сооружений кочевой элиты Южного Урала второй половины VI – IV в. до н. э., такие погребения в квадратных и прямоугольных ямах относит к 1-му и 2-му типам. Основные отличия между ними составляют ориентировка прямоугольных ям (широтная для 1-го типа и меридиональная для 2-го типа), конструктивный характер перекрытий (более простые в виде срубов и плоских перекрытий в типе 1 и более сложные в виде срубов, шатров и настилов из радиально расходящихся плах для типа 2). Кроме того, важным признаком для разделения по типам является ориентировка погребенных (западная, иногда восточная в погребениях 1-го типа и южная в погребениях 2-го типа). В представленную В. Н. Мышкиным выборку включены 22 комплекса из 16 могильников. В выборке отмечается явное преобладание погребальных сооружений 1-го типа (17 погребений из 22) ( Мышкин , 2013. С. 219–221).

К настоящему времени количество известных комплексов подобного типа существенно выросло. В анализируемой выборке для Южного Урала блюмен-фельдский культурный комплекс представлен в 32 могильниках и курганных группах и насчитывает 61 комплекс. В Урало-Илекском локальном центре было учтено 42 комплекса (22 могильника), в 35 из которых размеры ям составили 9,4 × 8,25 – 2 × 2,1 м. В шести комплексах один или оба показателя (длина или ширина) были менее двух метров (размеры ям 2,7 × 1,6 – 1,75 × 1,2), однако их общее соотношение позволяет идентифицировать яму как квадратную либо широкую прямоугольную. В Урало-Орском – 9 комплексов (2 могильника) (размеры ям 7,5 × 9,5 – 3 × 2,9 м, в одном случае яма 2,45 × 1,8 м); в Урало-Сакмар-ском – 10 комплексов (8 могильников) (размеры ям 6 × 5 – 2,55 × 2,1 м).

Планиграфически погребения такого типа в большинстве своем являются центральными в курганах (96,7 %). Узкие прямоугольные ямы, как правило, впускные, хотя генетически связаны с широкими прямоугольными и квадратными ямами, однако являются малоинформативными (как по инвентарю, так и по планиграфии) для характеристики культурного облика блюменфельдского комплекса, поэтому в данной выборке не учитывались. Безусловно, их учет может внести определенные коррективы, например, для такого показателя как ориентировка погребенных или соотношения впускных и основных могил. Однако на общем характере распределения БКК по локальным центрам или характеристики материальной культуры их включение в выборку принципиально картину не изменит.

Исходя из показателей распределения погребений БКК, наибольшее количество погребений в квадратных и широких прямоугольных ямах сосредоточено в Урало-Илекской группе памятников, в таких некрополях, как Лебедевка (в группах II, III, V, VII), Кырык-Оба II, Мечетсай, Пятимары I, у хут. Веселый I близ с. Ак-Булак. Кроме того, такие погребения выявлены к юго-западу, в этом же микрорайоне в могильниках Таксай I, Урысай-2, Тара-Бутак, Покровка 2. К северо-западу от них, в правобережье р. Урал, в бассейне р. Бузулук погребения такого типа известны в могильнике Шиханы у с. Липовка. Восточнее, в среднем течении р. Урал, они выявлены в группе могильников у пос. Нежинский (Горбатый мост, «Башкирское стойло», Алебастрова гора), а также в некрополе Чкаловский. В меньшем количестве они зафиксированы в Урало-Сакмар-ском локальном центре в могильниках Ивановские III курганы, Переволочан 1, Альмухаметово, Сибай I, Сибай II, Тавлыкаево IV, Аландское II и Аландское III. В Урало-Орском локальном центре они выявлены в могильниках Новый Кумак и Три Мара.

Следует отметить, что погребения такого типа очень редко встречаются в гомогенных могильниках². На сегодняшний день мы можем с определенными оговорками указать на могильник Три Мара в Урало-Орском локальном центре ( Смирнов , 1981. С. 68–84) и могильник Жагабулак I в бассейне р. Эмбы ( Мамедов и др. , 2022. С. 26–31). Все остальные погребения выявлены в могильниках смешанного типа, в которых представлены погребения разных культурных комплексов.

Диаметры курганных насыпей, где выявлены квадратные и широкие прямоугольные ямы, варьируют от 45 до 8 м, высота от 3 м до 0,1 м. Подавляющее большинство насыпей земляные (78,7 %), вместе с тем, отмечаются насыпи, построенные с использованием камня. Смешанные каменно-земляные насыпи составляют 13,1 %. В редких случаях в насыпях фиксируется наличие каменных колец (8,2 %). Основная часть курганов имеет размеры от 18–20 до 40 м в диаметре и до 2,25 м высоту. Более крупным по диаметру насыпи отличаются в кургане 2 могильника Булдурта I (диаметр 45 м, высота 3 м) (Бисембаев, Мамедов, 2018. С. 69), кургане 2 из могильника Покровка 2 (диаметр 43 м, высота 2 м) (Моргунова, Трунаева, 1993. С. 15), кургане 12 могильника Кырык-Оба II (диаметр 42 м, высота 1,45 м) (Гуцалов, 2011б. С. 84). Причем наиболее крупные насыпи фиксируются в Урало-Илекском локальном центре.

В 22 курганах, имеющих в качестве основных захоронений погребения в квадратных и широких прямоугольных ямах, выявлены впускные или периферийные погребения (36 %). Основная часть из них имеет дополнительные захоронения в полах курганов, некоторые впущены в центральную часть.

Как правило, могильные ямы (49 комплексов) имели перекрытия из дерева, что составило 80 % от общей выборки. В подавляющем большинстве (47 комплексов) они имели простые плоские надмогильные перекрытия из бревен, плах, коры, иногда с опорой на столбы (85 %). В пяти случаях зафиксированы шатровые перекрытия (10 %), в двух случаях срубы (4 %).

Преобладающей ориентировкой широких прямоугольных ям является широтная – 25 комплексов (40,1 %), в 12 случаях ямы были ориентированы по линии С–Ю (19,7), процент широтной ориентировки с отклонением ССЗ–ЮЮВ, ССВ–ЮЮЗ – 3 комплекса (4,9%) и ВСВ–ЗЮЗ – 9 комплексов (14,8 %). Встречаются ямы, ориентированные длинной осью по линии СЗ–ЮВ – 4 комплекса (6,6 %), а также по линии СВ–ЮЗ – 8 комплексов (13,1 %).

Из 61 одного погребения индивидуальный характер удалось установить для 31 комплекса (50,8 %), лишь в 23 случаях зафиксированы коллективные захоронения (37,7 %). В 7 комплексах (11,5 %) характер захоронения проследить не удалось в силу тотального ограбления.

Любопытную картину дает анализ ориентировок погребенных. Безусловно, то обстоятельство, что значительная часть костяков оказалась разрушенной в результате ограблений, не позволяет с абсолютной точностью определить ориентировки погребенных для данного типа могил, однако в 38 погребениях из 61 ориентировка костяков прослеживается (62,3 %). В этих погребениях достоверно установлена ориентировка 85 индивидуумов.

Для тех случаев, где ориентировку костяков удалось установить достоверно, ситуация выглядит следующим образом (табл. 1).

Таблица 1. Распределение ориентировок погребенных в могильных ямах

Западный сектор (%)			Южный сектор (%)					Восток (%)	Северный сектор (%)
З	ЗЮЗ	ЗСЗ	Ю	ЮЮВ	ЮЮЗ	ЮЗ	ЮВ	В	С	СЗ
30,5	7	1,2	29,5	1,2	4,7	14,1	4,7	4,7	1,2	1,2
Всего: 38,7			Всего: 54,2					Всего: 4,7	Всего: 2,4

Итак, в центральных ямах блюменфельдского комплекса доминирует ориентировка погребенных в южном секторе. Можно сделать вывод о том, что для элиты «блюменфельдцев» изначально захоронения, ориентированные в южный сектор, имели большее распространение (применительно к выборке из достоверно установленных ориентировок), чем в западный. Последняя, вероятнее всего, в большей степени была представлена в погребениях более низкого социального статуса. По подсчетам С. Ю. Гуцалова, для комплексов конца VI – V в. до н. э. с установленными ориентировками доля погребенных, ориентированных в западный сектор, составляет 50 %, а в южный – 26 % ( Гуцалов , 2011а. С. 49). Как видим, анализ ориентировок среди центральных погребений дает нам иную картину.

В первой половине V в. до н. э. обряд захоронения в квадратных и прямоугольных ямах получает свое наибольшее распространение ( Смирнов , 1964. С. 81; Мышкин , 2013. С. 224). К IV в. до н. э. их количество существенно снижается в связи с общими тенденциями трансформации погребальной обрядности, смены и стандартизации вещевых наборов. Однако традиция захоронения в широких прямоугольных ямах доживает до второй половины IV в. до н. э. Одним из самых поздних комплексов данной традиции является центральное погребение в кургане 1 могильника Сибай I ( Васильев, Федоров , 2021. С. 13–25). Следует отметить, что такие захоронения лежат в основе ряда элитарных погребений с дромосами в курганах кочевой знати середины – второй половины IV в. до н. э. В некрополе Филипповка 1 среди курганов с дромосными могилами погребения в квадратных или широких прямоугольных ямах с дромосами выявлены в 8 курганах из 21, что составляет 38 % ( Яблонский и др. , 2023. С. 19). Погребения аналогичной формы с дромосами найдены в курганах некрополя «Курганное поле «Высокая Могила – Студеникин Мар» ( Сиротин и др. , 2024).

Вопрос о происхождении и истоках обряда захоронения в квадратных или широких прямоугольных ямах является темой отдельного исследования. В этой связи следует указать, что такой обряд широко представлен в савроматских комплексах Поволжья второй половины VI – IV в. до н. э., где они составляют довольно высокий процент от общего числа погребений. По наблюдениям П. М. Соколова, для второй половины VI в. до н. э. такие погребения в обширных подквадратных ямах составляют 21 %; для V в. до н. э. – 30 %; для IV в. до н. э. – 39 % ( Соколов , 2010. С. 22, 25–28). Захоронения в квадратных и широких прямоугольных ямах с перекрытиями, деревянными конструкциями или же без них зафиксированы в могильниках Приаралья, в скифских комплексах Поднепровья, Посулья, бассейна Ворсклы и Северского Донца ( Итина, Яблонский , 1997. С. 30–31; Петренко , 1967. С. 15–16; Ильинская , 1968. С. 81–86; 1975. С. 85; Ковпаненко и др. , 1989. С. 32–34; Гречко , 2009. С. 65). Они встречаются в ряде могильников на Северном Кавказе ( Прокопенко , 2014, С. 89–90). Не исключено, что такая обрядовая традиция была определенным образом связана с миграциями. Вместе с тем вполне вероятно, что распространение захоронений в квадратных и широких прямоугольных ямах происходило конвергентно в рамках общих культурных стереотипов степного и лесостепного населения на обширных пространствах Северной Евразии. Определенно ответить на вопрос о происхождении этого обряда у кочевников Южного Урала в настоящее время затруднительно.

Вопросы культурогенеза и памятники филипповского круга

Итак, специфика культурно-исторических процессов в степной полосе Южного Урала для периода конца VI – первой половины V в. до н. э. заключается в том, что здесь относительно синхронно сосуществуют и взаимодействуют три культурных комплекса (БКК, ВПКК, МКК), отличающиеся между собой в обрядовом отношении, однако обладающие сходным набором инвентаря, который выступает в качестве объединяющего компонента разных обрядовых комплексов. Отсутствие принципиальных отличий в его наборах среди погребений разных культурных комплексов позволяет рассматривать его в качестве объединяющей культурно-хронологической категории. Синхронное существование в рамках смешанных могильников, а также сходный погребальный инвентарь не дает оснований рассматривать выделенные культурные комплексы в качестве самостоятельных культур. Однако их объединение в рамках общей гетерогенной культуры позволяет более объективно воспринимать этнокультурные процессы в южноуральском регионе.

На этапе конца VI – первой половины V в. до н. э. процесс взаимодействия приводит к сложившейся относительно устойчивой системе, выражением которой становится появление в Урало-Илекском локальном центре таких памятников как Пятимары, Лебедевка, Кырык-Оба II, Таксай I, Покровка 2, погребальные сооружения которых отличаются насыпями внушительных размеров, сложностью подкурганных сооружений, богатством инвентаря. В этот период на Южном Урале складывается военно-кочевое объединение, достаточно глубоко стратифицированное, о чем свидетельствуют указанные выше крупные и богатые курганные могильники. Блюменфельдский культурный комплекс занимает здесь доминирующие позиции. В Урало-Орском и Урало-Сакмарском локальных центрах блюменфельдский культурный комплекс представлен в меньшей степени, и роль мугоджарского и восточноприаральского культурных комплексов здесь существенно выше. Но и здесь фиксируются блюменфельдские комплексы с набором элитарных признаков, такие как, например, в могильниках Три Мара в восточном Оренбуржье или в Ивановке III в юго-восточной Башкирии. Во второй половине, к концу V – началу IV в. до н. э. наличие богатых крупных памятников заметно сокращается, однако внутренние процессы взаимодействия и выработки новых культурных стереотипов не прекращаются. В результате этого взаимодействия к середине IV в. до н. э. появляются новые памятники, имеющие в погребальном обряде определенные черты предшествующего времени и генетически связанные с выделенными культурными комплексами (БКК, ВПКК, МКК). Вместе с тем они отличаются от памятников конца VI – первой половины V в. до н. э. деталями погребального обряда и составом сопроводительного инвентаря. С одной стороны, между ними прослеживается общая линия культурной эволюции; с другой стороны, их явные различия не позволяют механически объединять памятники конца VI – V в. до н. э. и середины IV – начала III в. до н. э. в однолинейную схему. Решение этой проблемы исследователи видели либо в разделении на хронологические этапы савромат-ской культуры, либо в выделении этих памятников в отдельные культуры, либо в культурно-хронологические горизонты ( Сиротин , 2021).

В этой связи определение культуры южноуральских номадов конца VI – начала III в. до н. э. в качестве гетерогенной системы взаимодействия нескольких культурных комплексов выглядит на сегодняшний день наиболее оправданным. При этом есть необходимость в атрибуции серии памятников, которые сформировались в результате взаимодействия разных культурных комплексов к середине IV в. до н. э. Выделение их в ранг самостоятельной культуры большинством исследователей не поддерживается. Определение их как переходных от савро-матской к раннесарматской культуре также на сегодняшний день не выглядит убедительным. Такие признаки, как южная ориентировка, подбойные и катакомбные могилы, наличие круговой планировки периферийных погребений, вовсе не являются обязательными проявлениями раннесарматской культуры. Если сравнить архитектуру насыпей, контрастирующий характер центральных и периферийных погребений, основные категории инвентаря, то различия между этими и раннесарматскими памятниками очень показательны. Показательным является и то обстоятельство, что подбойные могилы IV в. до н. э. и классические подбои раннесарматской культуры отличаются своими параметрами и общей архитектурой.

Для понятийной и атрибутивной интеграции памятников середины IV – начала III в. до н. э. в систему древностей кочевников Южного Урала предлагается ввести дефиницию «круг памятников».

Термин «круг» успешно применяется в теоретических и прикладных исследованиях по отношению к культурам эпохи бронзы. Например, исследователями выделяется блок посткатакомбных культур, представленный культурным кругом Бабино и культурным кругом Лола, в которые входят ряд культур и их локальные варианты ( Литвиненко , 2011. С. 110; Мимоход и др. , 2022. С. 26; Ми-моход , 2023. С. 28–36).

Применительно к раннекочевническим древностям, в отличие от «круга культур», категория «круг памятников» будет являться таксоном более низкого порядка и охватывать определенные группы памятников, имеющие свою специфику в рамках гетерогенной культуры, достаточную для их выделения, однако недостаточную для определения их в качестве самостоятельного культурного комплекса или самостоятельной культуры.

В этом случае под «кругом памятников» понимается совокупность территориально и хронологически взаимосвязанных памятников, которые оформляются в рамках гетерогенной археологической культуры в результате взаимодействия двух или более культурных комплексов. Они составляют единую систему с типологически сходными вещевыми наборами и общими обрядовыми стереотипами. Круг памятников отражает определенный этап или фазу развития гетерогенной археологической культуры в рамках военно-политического и социального развития кочевнических объединений.

Круг памятников в обрядовом отношении базируется на синтезе элементов погребального обряда культурных комплексов, но не повторяет их полностью, а лишь использует его отдельные модифицированные проявления – формы обряда и их вариации, некоторые вещевые категории в той степени, которая позволяет говорить об их определенной стандартизации внутри круга и их генетическом сходстве. В качестве примера можно привести сосуществование разных обрядовых стереотипов как в рамках одного могильника, так и в рамках одного курганного сооружения, что хорошо иллюстрируется материалами таких некрополей как Филипповка 1 и Филипповка 2 (курганы 1 и 2), Высокая Могила – Студеникин Мар, ряда курганов некрополей Лебедевка, Новый Кумак, Перево-лочан 1, Сибайских могильников и др. Принципиальным здесь является то, что в отличие от механического наложения разных обрядов в одном могильнике или кургане, разнесенных хронологически по разным эпохам и периодам, в таких памятниках отмечается относительно узкий хронологический диапазон, погребальный обряд, имеющий культурно-генетические истоки в разных культурных комплексах, но оформленный в относительно единую систему, стандартный набор сходных категорий инвентаря.

В отличие от категории «тип памятников» категория «круг памятников» является таксоном более высокого порядка и объединяет памятники в границах одной археологической культуры. Дефиниция «круг памятников» применима к конкретной ситуации и территории, а также к определенному хронологическому периоду. Она обусловлена гетерогенным характером кочевнической археологической культуры в конкретном регионе. В данном случае применима к культуре ранних кочевников Южного Урала, однако может и не иметь своего выражения, например, в памятниках ранних кочевников других регионов.

В этой связи применительно к памятникам южноуральских номадов середины IV – начала III в. до н. э. предлагается ввести понятие «филипповский круг памятников» или «памятники филипповского круга». Следует отметить, что хронологический диапазон здесь не имеет жестких границ, что практически невозможно для кочевнических памятников. Для определенной части комплексов датировки вполне могут заходить в финальное десятилетие второй четверти IV в. до н. э., а верхняя граница для некоторых памятников этого круга может определяться первыми десятилетиями III в. до н. э. Однако наибольшее количество памятников, а также наиболее богатые комплексы датируются в пределах третьей четверти IV в. до н. э. и последних десятилетий IV – начала III в. до н. э. Название круга определено по наиболее известному памятнику – некрополю Филипповка 1. Принципиальные доводы против использования этого памятника как эпонимного приводятся в совместной работе Р. Исмагила и Ф. А. Сунга-това. Правда, их возражения относятся к культуре, выделяемой В. Ю. Зуевым и названной им филипповской, что в данном случае существа дела не меняет. Их суть сводится к неправомерности давать названия по наиболее известному и богатому памятнику на том основании, что «нет ничего невозможного в том, что через несколько лет в местечке N будет исследован памятник, более богатый (или менее ограбленный, что в данном случае одно и то же), чем Филип-повка 1. По логике мы должны будем номинировать в качестве эпонима культуры могильник N, что выглядит нонсенсом» ( Исмагил, Сунгатов , 2013. С. 102). Безусловно, определенная логика в такой аргументации присутствует. Однако выделение Филипповского некрополя в качестве эпонимного не связано только лишь с вещевыми комплексами. Богатство и разнообразие инвентаря здесь играют дополнительную роль, не более того. Прежде всего следует отметить, что некрополь характеризуется завершенными полевыми исследованиями, в рамках которых все курганы некрополя полностью раскопаны ( Пшеничнюк , 2012;

Яблонский , 2013; Яблонский и др. , 2023). Тем самым мы располагаем полной картиной его погребальных сооружений. На современном этапе таких полностью исследованных могильников на Южном Урале всего несколько, что, конечно же, не исключает их увеличения их числа в будущем. Но наиболее важным аргументом здесь является не определение некрополя Филипповка 1 как полностью раскопанного, а наличие в его курганах практически всех типов погребальных сооружений, которые могут быть объединены в круг памятников середины IV – начала III в. до н. э. Такого полного сочетания могильных сооружений и типов погребального обряда больше на сегодняшний день не наблюдается ни в одном из исследованных южноуральских могильников. Если гипотетически представить наличие более богатого по вещевым комплексам памятника, вряд ли мы получим в нем какие-либо принципиально новые формы погребальной обрядности и погребальных сооружений. Более чем столетний период раскопок раннекочевнических памятников на Южном Урале в этом отношении весьма показателен. С этой точки зрения определение Филипповского некрополя в качестве эпонимного, на мой взгляд, вполне оправдано.

Памятники филипповского круга в рамках погребальной обрядности сочетают традиции разных культурных комплексов (ВПКК, МКК, БКК) и являются результатом их взаимодействия. Вместе с тем они обладают устойчивым набором признаков, которые позволяют рассматривать эти памятники в контексте относительно устойчивой культурной, территориальной и хронологической системы ( Савельев , 2024; Сиротин , 2024). В то же время не во всех комплексах филипповского круга мы видим абсолютно повторяющийся набор признаков. Например, не во всех могильниках есть дромосы и шатровые конструкции, однако ряд других признаков, таких как определенные типы погребальных сооружений, стандартизированные вещевые наборы и др., позволяет относить их к памятникам филипповского круга. Примерами могут служить курганы некрополя Пе-револочан 1 (присутствие дромосных могил с деревянными конструкциями, но без огня в курганах 10 и 12; сгоревшая деревянная конструкция, но погребение без дромоса в кургане 11, и др.), одиночный курган Яковлевка 2 (отсутствие дро-моса при наличии деревянной конструкции, кольцевого валика, периферийных погребений в подбоях и катакомбах) и ряд других некрополей и одиночных курганов. Для вещевых наборов этого круга памятников отмечается не только стандартизация, но и резкая смена основных категорий в сравнении с предшествующим временем конца VI – V в. до н. э. Прежде всего это касается комплекса вооружения, конского снаряжения, керамики, украшений и др. Отличительной особенностью сопроводительного инвентаря является наличие большого количества импортов с Северного Кавказа, Среднего Дона и др., а также предметов ахеменидского круга.

Таким образом, в рамках культуры ранних кочевников конца VI – начала III в. до н. э. в результате сложных трансформационных процессов к середине IV в. до н. э. формируется особый комплекс памятников, атрибутируемый как памятники филипповского круга, имеющий устойчивый набор признаков. Их истоки в обрядовом отношении восходят к трем культурным комплексам (блюменфельдский, восточноприаральский и мугоджарский), носители которых населяют южноуральские степи в конце VI – V в. до н. э. Однако при этом погребальные сооружения и сам обряд характеризуются рядом отличительных особенностей и появлением новых элементов, что, с одной стороны, было обусловлено общими этноэволюционными процессами у южноуральских номадов, с другой стороны, нельзя исключать и наличие новых внешних импульсов. Комплекс материальной культуры, отличающейся большей стандартизацией, имеет существенные различия с инвентарем более раннего времени, что не позволяет рассматривать его, за исключением отдельных элементов, как результат прямой эволюции, тем более что некоторые категории, такие как, например, конское снаряжение, имеют принципиально иной облик, явно привнесенный извне. Апогея своего развития кочевое военно-племенное объединение, оставившее памятники филипповского круга, достигает в третьей четверти IV в. до н. э. На рубеже IV–III вв. до н. э. это объединение распадается и позднее на обширных пространствах южноуральских степей происходят изменения, связанные с появлением новых культурных стереотипов.