"Богословский либерал". О книге Ганса Кюнга "Христианский вызов"

В настоящее время в церковной науке наблюдается очевидное возрождение интереса к богословскому наследию архиепископа Михаила (Мудьюгина)2. При этом некоторыми исследователями высказывается мнение [Научная жизнь, 2019], что большее внимание следует уделять личности архиеп. Михаила, нежели его богословским трудам3. Справедливости ради отметим, что изучение богословского наследия архиеп. Михаила представляет известную сложность, поскольку, во-первых, владыка не оставил после себя какой бы то ни было целостной концепции; во-вторых, некоторая часть его богословского наследия не сохранилась, а то, что сохранилось, — не издано в форме систематического собрания сочинений. Эта ситуация усугубляется также тем, что в годы активной научной деятельности архиеп. Михаила возможности свободной, открытой публикации церковных исследований были ограничены наличием всего двух отечественных богословских журналов — «Журнал Московской Патриархии» и «Богословские труды» [Добыкин, Тарнакин, 2018a]. Отметим также, что значительная часть научных публикаций архиеп. Михаила написана в связи с участием владыки в Богословских собеседованиях [Добыкин, Тарнакин, 2018b].

На сегодняшний день изучение богословского наследия церковных ученых Русской Православной Церкви, живших во времена Советского Союза, по нашему мнению, только лишь начинается, что может свидетельствовать о возрастании научного интереса к данной области знания. В подтверждение приведем исследования, посвященные стилю православного богословия XX в. (в котором также рассматриваются труды архиеп. Михаила [Костромин, 2017]), рассмотрению личностей ученых того времени [Преображенский, 2005; Сафонов, 2006; Уваров, 2017a; Уваров, 2017b], трудам православных библеистов [Добыкин, Тарнакин, 2018c].

В развернувшейся полемике с указанным тезисом о незначительности богословского наследия архиеп. Михаила выделим применяемый нами метод своеобразной реконструкции его богословских построений, заключающийся в восстановлении гипотетического мнения архиеп. Михаила о богословии Г. Кюнга, исходя из содержания значительного массива церковных трудов владыки, с дальнейшим сопоставлением и сравнением по-

Архиепископ Михаил (Мудьюгин)

лученных результатов, что позволяет в итоге составить вероятностное представление о его богословском мировоззрении.

В ходе научно-исследовательской работы, посвященной анализу богословского наследия архиеп. Михаила, у нас возник интерес к трудам известного немецкого богослова, католического священника Ганса Кюнга. В первую очередь это связано с публичным возмущением архиеп. Михаила «богословским либерализмом» профессора Кюнга. Ранее мы выяснили, что богословские мнения архиеп. Михаила и Г. Кюнга по ряду вопросов достаточно сильно различались, а зачастую были диаметрально противоположны [Тарнакин, 2019b, 222–225]. Следовательно, пользуясь методом реконструкции, можно воссоздать своеобразную заочную полемику двух богословов. Разумеется, такая реконструкция имеет предположительный, вероятностный характер.

Также в целях настоящей статьи возникла идея применить еще один метод — метод обратной реконструкции, подразумевающий обращение к мнению, высказанному, например, Г. Кюнгом, и за счет этого дающий возможность реконструировать воззрения архиеп. Михаила. Конечно же, мы понимаем, что и такой метод также является условным и вероятностным4.

Напомним, что Ганс Кюнг (Hans Küng; род. 1928) является немецким теологом, католическим священником, профессором; он был теологом-консультантом на II Ватиканском Соборе (1962–1965), идеологом модернизации католицизма, за что подвергался критике со стороны Ватиканской Конгрегации Доктрины Веры. В 1979 г. был лишен права на выполнение образовательных функций от лица Церкви. Отметим, что из более чем 40 книг Г. Кюнга на русский язык переведено лишь восемь5.

о книге

Ганс Кюнг

Книга Г. Кюнга «Христианский вызов» (Die christliche Herausforderung) (Кюнг, 2012) представляет собой сокращенную версию его же книги «Быть христианином» (1974) и состоит из трех глав со своеобразным заключением в виде «20 тезисов о христианстве». Возможно, что изучение именно этой книги вызвало ранее упоминавшуюся эмоциональную реакцию архиеп. Михаила. Тем более что Г. Кюнг, будучи католическим богословом, высказывает идеи, которые, как ни странно, оказываются более близки к протестантскому богословию.

Русский перевод книги увидел свет в 2012 г., однако немецкое издание вышло в 1980 г., из чего можно предположить, что архиеп. Михаил мог иметь возможность познакомиться с этой работой6. Особо отметим, что книга вышла в свет во време- на существования т. н. социалистического лагеря, из-за чего в ней содержится большое количество весьма критических замечаний относительно социализма. Автор рассуждает о советском коммунизме (Кюнг, 2012, 23–24)7, марксизме-ленинизме (с. 32), упоминает сталинские репрессии (с. 36). Также Г. Кюнг подчеркивает, что «Иисус не был и социально-политическим революционером» (с. 97).

Далее в статье нами будет предпринята попытка рассмотрения книги Г. Кюнга с использованием вышеописанного метода обратной реконструкции. Для этого выделим несколько тем, которые, вероятно, могли заинтересовать архиеп. Михаила и даже «зацепить» его: 1) доказательство бытия Божия; 2) иерархия и монашество; 3) Таинство Евхаристии; 4) критика Церкви.

Первая глава книги, представляющая собой своеобразное введение, подводит читателя к изложению в дальнейшем учения Господа Иисуса Христа. (Книгу можно охарактеризовать как христологическую, поскольку в ней излагается взгляд автора на христологию в целом.) В этой главе в том числе затрагивается вопрос доказательства бытия Божия. Г. Кюнг рассуждает о существовании Бога, диалектически сталкивая противоположные точки зрения, отчего такой способ изложения напоминает алгоритм, следуя которому, читатель должен прийти к тому же выводу, к которому приходит автор. Отметим, что относительно веры в реальность Бога Г. Кюнг приводит различные точки зрения (атеизм, агностицизм, нигилизм, теизм). Существование Бога, в конечном счете, может быть принято лишь в доверии, укорененном в самой реальности… Это доверие называется верой в Бога (c. 45).

Далее Г. Кюнг в первой главе, которую можно назвать апологетической, поскольку она основана на логических выводах, приводит аргументы против атеизма. Тем не менее, автор отмечает, что вера в Бога («доверие Богу») — это скорее внутренняя рациональность, которая может создать внешнюю принципиальную уверенность (см. с. 51). Он утверждает, что «действительно не существует убедительного аргумента в пользу необходимости атеизма» (с. 44).

Таким образом, положительно отвечая на вопрос о существовании Бога, Г. Кюнг переходит к рассмотрению именно христианского Его понимания, и указывает, что оно «упраздняет… в христианском Боге „Бога философов“» (с. 52), а потому «совершенно неоднозначное понятие Бога общего человеческого разума и философии в христианском понимании Бога становится недвусмысленно и безошибочно однозначным» (с. 52).

Архиепископ Михаил в завершение введения книги «Введение в Основное богословие» приводит высказывание Блеза Паскаля: «Человек лучше убеждается теми доказательствами, до которых доходит сам, чем которыми убедились другие. Поэтому апологет должен поставить себя на место убеждаемого, понять его внутренний мир и направить его так, чтобы он самостоятельно продумал и принял возвещенную ему истину» (Мудьюгин, 1995a, 18). По нашему мнению, это говорит о том, что архиеп. Михаил не просто согласен с приведенным мнением Б. Паскаля, но фактически использует тот же метод алгоритма, который ранее мы отметили у Г. Кюнга.

Отметим определенную корреляцию взглядов двух богословов относительно наук небогословских, в частности философии. Как отмечалось выше, Г. Кюнг говорил об упразднении «Бога философов». Архиеп. Михаил, в свою очередь, считал, что философия — а конкретно философия религии — самостоятельно не способна раскрыть свое богословское содержание, нуждаясь для этого в помощи христианской науки — основного богословия (Мудьюгин, 1995a, 11).

Ранее мы уже рассматривали своего рода заочную полемику архиеп. Михаила и Г. Кюнга относительно иерархического устройства Церкви [Тарнакин, 2019b]. В настоящей статье вновь обратимся к их аргументации8. Отметим, что в контексте полемики также возник вопрос отношения к институту монашества.

По мнению Г. Кюнга, Иисус Христос «мыслил, полностью исходя из лучшего будущего, из лучшего будущего мира и человека… Он критиковал словом и делом существующий порядок и радикально ставил под вопрос церковный истеблишмент» (с. 87). Поэтому «в Нем не было ничего от мудрого дипломата или церковного деятеля, готового на компромисс и стремящегося поддержать баланс» (с. 96).

Г. Кюнг высказывает тезис: «Иисус не был человеком церковного или общественного истеблишмента» (с. 82), и далее доказывает его, выстраивая образ пророка-мирянина, особо акцентируя внимание на том, что Христос — не священник и не богослов. Кюнг пытается показать ненужность или нецелесообразность существования института церковной иерархии, приводя аргумент о том, что Он проповедовал Царство Божие, приближающийся конец мира, его эсхатологическую перспективу (с. 87). Исходя из этого, иерархия представляется совершенно лишней, приземляющей или как бы закрепляющей Церковь на земле. Кюнг наводит на мысль — если уж и подражать Христу, то во всем, а Иисус не священник, Он мирянин (с. 83).

Отметим, что по мнению отдельных исследователей XXI в., Христос Г. Кюнга — «реформатор-индивидуалист, противопоставляющий себя религиозному истеблишменту своего времени, то есть — это подобие самого Кюнга» [Гренц, Олсон, 2011, 388]. Возникает вопрос: замеченная исследователями особенность есть объективно сформулированное Кюнгом мнение о Христе либо это художественное перенесение Кюнгом своей личности на Христа? Второе предположение более вероятно, поскольку книга Кюнга — не научная монография, а скорее популярная книга (с этим связаны литературные наименования глав, параграфов и пунктов книги, которые затруднительно назвать научными). Таким образом , возможно, мы имеем дело с осмыслением образа

Христа скорее Кюнгом-художником, нежели Кюнгом-аналитиком. Это особенно впечатляет, поскольку Кюнг сам вообще-то принадлежит к «церковному истеблишменту».

Совершенно другое отношение к «церковному истеблишменту» мы видим у архиеп. Михаила. Он, по свидетельству знавших его людей, внутренне очень органично воспринимал себя именно как епископа, т. е. как преемника апостолов, как звено в непрерывной цепи передачи благодатных даров Духа (Архиепископ Михаил, 2014). Соответственно, любые попытки поставить под сомнение правомерность существования института иерархии явно вызвали бы его негативную — и весьма эмоциональную — реакцию. Владыка Михаил до конца жизни, в любой ситуации и обстановке, воспринимал себя прежде всего как епископа, как архиерея, как власть имущего9.

Более того, архиеп. Михаил подчеркивал, что «догматическая разработка учения о всеобщем священстве значительно отстает от раскрытия сущности и значения священства иерархического» (Мудьюгин, 1980a, 105). В своего рода дискуссии с мнением протестантских Церквей о всеобщем священстве владыка говорил о «вполне понятном стремлении иерархически организованных Церквей предотвратить „размывание“ иерархического авторитета в результате гиперболизации принципа всеобщего священства» (Мудьюгин, 1980a, 106).

Также Г. Кюнг задается вопросом о справедливости ссылок на пример Христа в обоснование существования института монашества, отвечая на него: «конечно, не совсем несправедливо» (с. 106). Говоря о монашестве, он употребляет понятие эмиграции, характеризуя ее так: «внешне локальная или внутренне духовная, организованная или нет, путем замкнутости и изоляции или путем выхода и нового поселения» (с. 105). Справедливости ради отметим, что хотя Г. Кюнг, называя данный пункт «Эмиграция?», ставит знак вопроса, как бы оставляя пространство для дискуссии, он, тем не менее, обозначает свое отношение к монашеству фразой «аполитичный радикализм». Любопытно отметить, как категоричен Кюнг-целибат, говоря, что «само собой разумеется, что безбрачие Иисуса не является аргументом в пользу закона о целибате» (с. 107). Ставя точку и явно желая быть однозначно понятым, Г. Кюнг заявляет: «Иисус не был аскетическим монахом» (с. 108).

Относительно мнения архиеп. Михаила об институте монашества отметим следующее: во-первых, будущий владыка принял монашество в возрасте 54 лет, будучи вдовцом и отцом двух дочерей; во-вторых, он принял монашество не вполне добровольно — на его постриге настоял митр. Никодим (Ротов) [Костромин, 2015, 51]. Следовательно, можно предположить, что в своих суждениях об институте монашества — если таковые вообще существуют — архиеп. Михаил должен быть весьма сдержан. Возможным подтверждением этого является то, что в своей магистерской диссертации владыка, например в таких главах, как «Понятие о святости, достигаемой в пределах земной жизни», «Феноменология святости (вера, надежда, любовь)» (Му-дьюгин, 2010, 139–175), вовсе не упоминает о монашеской практике.

Касаемо Таинства Евхаристии довольно интересными представляются рассуждения Г. Кюнга об условности описываемых евангельских событий. Так, например, он задается вопросом: «может быть, сам Иисус не совершал такой трапезы, но так поступала послепасхальная община, празднуя ее „в Его воспоминание“, в понимании и в духе, и тем самым по поручению Иисуса?» (с. 248). В русле этой условности находится повторяемое Г. Кюнгом существующее в богословской науке мнение об исторической принадлежности перу ап. Павла слов Христа на Тайной Вечере [Ткаченко, 2008, 544]: «в какой-то мере можно сомневаться в том, что Иисус „устано-вил“ Евхаристию; находящееся у Павла двойное повеление о повторении отсутствует даже у Марка» (с. 248). Г. Кюнг допускает, что «прощальную трапезу Иисуса можно правильно понять только на основании длинного ряда трапез, которые были продолжены Его учениками и после Пасхи. Отсюда можно понять, что Иисус этой трапезой не желал установить новое богослужение» (с. 248).

Следует отметить, что Г. Кюнг, опять же скорее как художник, отмечает определенный психологический момент в переживании Иисусом Христом последних дней перед казнью: «в ожидании грядущего царства и своего прощания Иисус хотел разделить эту трапезу со своими учениками» (с. 249).

Архиеп. Михаил в отношении к Таинству Евхаристии придерживается гораздо более традиционных представлений10. Так, в статье «Евхаристия по учению Православной Церкви» владыка сразу же говорит о совершении прощальной трапезы Христом совместно с апостолами именно как о Евхаристии (Мудьюгин, 1980b, 71). В целом отметим, что архиеп. Михаил в своих догматических взглядах был консервативен, оригинален же только лишь в форме их выражения.

В последней главе Г. Кюнг задается вопросом: можно ли поставить знак равенства между человеком уверовавшим (курсив наш. — Н. Т. ) и его выбором конкретной Церкви (с. 336). Тем более, что «сегодня существует больше, чем когда бы то ни было, христиан… вне Церкви… к сожалению, не без вины Церкви» (с. 336). Одной из причин этого Г. Кюнг считает амбивалентность самого феномена «Церковь» (с. 337), а также то, что «Церковь далеко отстала не только от эпохи, по прежде всего — от своей собственной задачи» (с. 340). Отсюда следует вопрос, что делать с Церковью: «Восставать? Реформировать? Сдаваться?» (с. 340). Г. Кюнг рассуждает следующим образом: во-первых, «как члены сообщества веры мы сами являемся Церковью и не должны путать Церковь с аппаратом и администрацией, тем более предоставлять им оформление этого сообщества» (с. 342); во-вторых, «альтернативы — другая Церковь, никакой Церкви — не убеждают: побег ведет к изоляции индивидуума или же к новой институционализации» (с. 343). Такие достаточно категорические рассуждения Г. Кюнга ведут его к не менее категоричному выводу: «определенно мы можем и должны оставаться в Церкви, поскольку мы убеждены в деле Иисуса Христа и поскольку церковное сообщество, несмотря на все свои ошибки, все же осталось и должно оставаться служением делу Иисуса Христа» (с. 344). Далее автор приводит своеобразный алгоритм, или формулу рассуждений христианина: «нельзя сказать: я остаюсь в Церкви, хотя я христианин. Я не считаю себя более христианским, чем Церковь. Но поскольку я христианин, я остаюсь в Церкви» (с. 346).

Во времена написания Кюнгом этой книги архиеп. Михаил, будучи епархиальным архиереем и участником Богословских собеседований, скорее всего, вступил бы в достаточно эмоциональную полемику относительно рассуждений о церковном аппарате и администрации. Хотя весьма вероятно, что с выводом Г. Кюнга он бы согласился. Тем интереснее посмотреть, как изменились суждения архиеп. Михаила, переставшего быть епархиальным архиереем и, по сути, превратившегося в «вольного богослова на покое».

«Церковь в лице своих деятелей чрезвычайно склонна к несправедливому триумфализму, самоуспокоенности и зазнайству», — пишет архиеп. Михаил в 1995 г. в книге «Русская православная церковность. Вторая половина XX века» (Мудьюгин, 1995b, 124). И далее он замечает, что «Церковь не хочет замечать свои „болячки“. Уверенные в своей неодолимости как Тела Христова церковные люди легкомысленно распространяют эту уверенность и на церковную структуру, в которой, кроме Божественного одухотворения, со всей силой проявляет себя и действует человеческое начало, подверженное искушениям, грехопадениям и отпадениям» (Мудьюгин, 1995b, 124). Обратим внимание, что первая цитата является скорее личным оценочным — и довольно эмоциональным — суждением владыки. Вторая цитата уже показывает его рациональные и довольно резкие, категорические суждения. Как говорилось выше, эти рассуждения принадлежат архиерею на покое. Однако можно ли утверждать, что к этим выводам владыка Михаил пришел только перестав быть действующим «церковным администратором»? Скорее, он и раньше осознавал имеющиеся в Церкви проблемы, но в силу своего воспитания, характера и своих представлений о Церкви не считал для себя возможным публично обсуждать эти «болячки»11.

заключение

Таким образом, сопоставив мнения Г. Кюнга (по книге «Христианский вызов») и архиеп. Михаила (Мудьюгина), приходим к следующим выводам.

• 1)    Оба богослова рассуждают о существовании Бога, диалектически сталкивая противоположные точки зрения, что дает нам основание назвать такой способ изложения алгоритмом. Также наблюдается определенная корреляция взглядов обоих относительно гуманитарных, небогословских наук, в частности философии.

• 2)    Относительно церковной иерархии мнения Г. Кюнга и архиеп. Михаила расходятся. Так, если для первого она представляется нецелесообразной и даже лишней, то для второго она естественна и даже необходима. В своих рассуждениях Г. Кюнг предстает скорее художником, нежели аналитиком. Он задается вопросом о справедливости ссылок на пример Христа в обоснование существования института монашества. Архиеп. Михаил в аналогичных рассуждениях весьма сдержан — он монах и действующий архиерей.

• 3)    Говоря о Евхаристии, Г. Кюнг рассуждает об условности евангельских событий, повторяя существующее в науке мнение о принадлежности ап. Павлу слов Христа на Тайной Вечере. При этом он особо отмечает психологический момент в переживании Иисусом Христом последних дней перед казнью. Архиеп. Михаил, в свою очередь, придерживается консервативных догматических взглядов, говоря о совершении прощальной трапезы Христом совместно с апостолами именно как о Евхаристии.

• 4)    Г. Кюнг рассуждая о проблемах Церкви как внутри, так и вне ее, говорит о правомерности тождества между верующим человеком и его выбором конкретной Церкви. Ставя вопрос об амбивалентности самого феномена «Церковь», Г. Кюнг приходит к выводу о том, что «мы можем и должны оставаться в Церкви». Архиеп. Михаил, по нашему мнению, с этим выводом Г. Кюнга несомненно бы согласился. Будучи правящим архиереем, он знал о проблемах в Церкви, однако не считал для себя возможным публично их обсуждать.

Обратим внимание на характерные особенности стиля обоих богословов, проявившиеся в их трудах. Так, работы архиеп. Михаила, получившего в свое время степень кандидата технических наук, отличает строго логическое, последовательное изложение мыслей. В свою очередь, в рассмотренной книге Г. Кюнг предстает скорее как художник, а затем уже аналитик, излагающий свою мысль ярко и образно, но при этом ясно и последовательно. Приведенные отличия, по нашему мнению, объясняются принадлежностью этих двух ученых к традициям разных богословских школ. Также, как представляется, можно говорить о более легком восприятии трудов архиеп. Михаила и о трудах Г. Кюнга как более интересных.

Что касается рассмотренной книги Г. Кюнга, хотелось бы отметить еще несколько моментов. Во-первых, несмотря на ряд достаточно спорных утверждений, книга представляет значительный интерес, поскольку содержит рассуждения и выводы, которые не противоречат православному богословию. Во-вторых, указанные рассуждения Г. Кюнга, несомненно, представляют интерес с точки зрения расширения кругозора восприятия и понимания христианства. В-третьих, хотя книга написана в научно-популярном стиле и рассчитана на широкий круг читателей, она содержит положения, которые скорее можно ожидать встретить в научно-богословской, нежели в популярной литературе. Учитывая год выхода книги Г. Кюнга (1980), можно предположить, что на Западе уже в то время начался процесс адаптации сугубо научной литературы к восприятию широкого круга читателей, в то время как в России аналогичный процесс сегодня еще только начинается12.

Отметим, что по стилю изложения труд Г. Кюнга (в особенности его заключение) напоминает мотивационную книгу или, по современной терминологии, «христианский коучинг». Возможно, что книга воспринимается таковой постольку, поскольку автор использует специфические приемы: «вопрос-ответ», алгоритм (метод, чаще используемый в научной литературе, однако в данном случае наполняемый адаптированным содержанием). При этом Г. Кюнг задается такими вопросами, которые предполагают апологетические ответы или своего рода проповедь. Также отметим, что еще одним поводом для использования вышеуказанных приемов могло стать желание профессора сделать книгу более доступной и легкой для восприятия13.

В заключение приведем вопрос, которым Г. Кюнг открывает свою книгу: «Почему необходимо быть христианином?» (с. 3). «Чтобы быть истинным человеком!» (с. 408) — отвечает он сам, подводя итог. По нашему мнению, вся книга «Христианский вызов» есть ответ-размышление на заданный вопрос. Вероятно, и у архиеп. Михаила был свой ответ на этот вопрос, однако, по нашему мнению, он ответил на него скорее своей жизнью, деятельностью и служением.