Бунт как тип политического конфликта в традиционной политической системе

В кругу мыслителей-интеллектуалов нет единства в трактовке вопроса о глубинной сущности такого фундаментального феномена отечественного политико-исторического процесса, как бунт. Негативная оценка А.С. Пушкиным русского бунта остается распространенной и сегодня. Отсюда проистекает и общая негативная односторонность при изучении бунта в русской истории на протяжении многих десятилетий.

Бунт как тип политического конфликта формируется на определенном этапе развития политической системы традиционного общества. Он хотя и экстраординарный, но закономерный феномен отечественной истории, обнаруживавший себя наиболее интенсивно в XVII, XVIII веках. Предпосылкой, подго-

Не приведи бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный.

А.С. Пушкин тавливающей будущие конфликты между властью и самым многочисленным классом традиционного общества, стало перераспределение управленческих функций между традиционной общинной организацией и формирующимся государством. Раньше всего община утрачивает функции, относящиеся к решению военных дел, внешних сношений. Эти функции переходят к формирующемуся государству. Тем не менее и эти функции частично выполняются общиной. «Государственная власть использовала управленческий аппарат общины в организации сбора налогов, отправлении полицейских функций, суда и т. д. Кроме того, формирующееся государство на первых порах во многом воспроизводит организацию общины. Организация войска, суда, управления на ранних стадиях формирования государства осуществлялась на принципах, выработанных внутри общинной системы. Само государство на первых порах представляло совокупность подчиненных территориальных общин, управители которых составляли формирующийся господствующий класс» [4, с. 235].

Вплоть до ХVI в. государство не стремилось нарушать основы крестьянского самоуправления. «Черные волости, сотни, станы сохраняли значительную автономию, обладали самоуправлением и широким комплексом публично-правовых функций. Нормы обычного общинного права получили государственное узаконение. Выборная мирская администрация официально признавалась государственной властью» [там же]. Крестьяне были подчинены наместникам или другим служащим правительства и непосредственно от землевладельца не зависели. Они могли переселяться от частного землевладельца на государственные земли, и наоборот. За общиной законодательно закреплялись права на самоуправление, собственный суд, раскладку податей и т. д. Крестьяне были равноправными членами русского общества наряду с боярами и купцами. Соответственно, и конфликты, возникающие в этот период, не носили систематический и целенаправленный характер.

Бунт стал приобретать необходимую остроту и масштабность тогда, когда государство приступило к последовательному устранению всех общинных вольностей, стремясь закрепить за каждым сословием обязательные повинности. Так, в Московском государстве все население делилось на две категории – служилых и неслужилых, воинов, которые «собирают русскую землю», и всех прочих – тех, кто кормит армию во время походов, безразлично купцов или земледельцев: все они подчинены единому порядку, который возлагает на них прежде всего податное бремя. Крестьяне, таким образом, закреплялись на земле, они лишалась права покидать ее. Этот новый порядок, конечно, не устраивал крестьянскую общину. В результате значительные слои населения устремились туда, где могли реализоваться независимо от власти, где не было ни государственных податей, ни государевых слуг. Наступление государства на население сопровождалось массовым бегством второго от первого. Вторые бежа- ли в «дикое поле», пополняя ряды вольных казаков.

«Локальные вечевые миры, отстраненные от политики и вытесненные из городов, воспроизводились в казачьих кругах и сельских сходах, в том числе и на новых местах. Бывало так, что эти низовые миры удавалось – хотя бы отчасти и ненадолго – вписать в государство. Пример тому – передача при Иване IV некоторых государственных функций местным выборным органам. Но это движение верхов и низов навстречу друг другу было ситуативным и не меняло общей картины» [2, с. 125]. Отчуждение от государства, которое получит свой выход в смуте в начале XVII в., росло.

Развитие страны от простой социальной организации к более сложной, от локального к большому миру является закономерным для любого общества. Тенденция к расширению и укрупнению первоначальных человеческих сообществ связана с воспроизводственной деятельностью, с необходимостью выживания. Важной частью вновь возникающего сложного типа социальной организации является государство. Оно позволяет предотвращать дезинтеграцию, ставит барьер против внешних и внутренних угроз, требуя взамен выполнение государственных повинностей, несения государственного тягла и т. д. Это может означать, что ценности государства не могут быть имманентны для всех граждан данного общества. Общество неизбежно распадается на два конфликтующих между собой лагеря. На одной стороне – та часть общества, которая остается приверженцами прежних локальных форм жизни, а на другой стороне – активные участники формирования ценностей большого общества, государства.

Русский бунт возникает как результат нарушения взаимопроникновения этих противоположных полюсов. Развитие государства в России, накопление государственных ценностей происходили лишь в ограниченной части общества, тогда как другая часть (более многочисленная) укреплялась в своих догосудар-ственных, локальных установках. Этот конфликт во многом был вызван также неумелой, жесткой модернизаторской политикой самого государства.

Крестьянская община как основная ячейка всех традиционных обществ имеет те же основные свойства, как и всякое локальное сообщество. «Крестьянская община принадлежит к соседскому типу общины, появившемуся с утверждением аграрной экономики как главной формы производящего хозяйства на доиндустриальных стадиях общественной эволюции. Непосредственная подчиненность хозяйства и всего крестьянского быта природе (с ее циклами, закономерностями и случайностями) объясняет слабую расчлененность природного и социального начал в крестьянском бытии. «Вся его жизнь протекала в непосредственном общении с природой и ограниченным кругом таких же землевладельцев, составляющих замкнутое сообщество» [5, с. 25–26].

Крестьяне, оставаясь изолированными от участия в делах большого мира, руководствовались своими представлениями о мироустройстве, которое в значительной мере не совпадает с реальностью. Это противоречие между «внутренним» порядком и «внешним», в целом враждебным (например, к государству), становилось причиной многих крестьянских выступлений. Представление о «своем» комфортном месте, где живут люди «моего племени», «моего рода», «мы», где господствует «порядок», «согласие между людьми», сконцентрировано в понятии «мир». Оно отделяется от того, что вне его, от других мест, вообще – от другого пространства, где живут «чужие» и неизвестные. В понятие «мир» включалось не только «мы», «свои», но и царь, и Бог. «В представлении крестьян Бог и царь были их союзниками, защитниками от всех и всяческих “они”. Это обстоятельство облегчало решимость крестьян выступать в защиту своих интересов. Законность своих выступлений крестьяне всегда обосновывали нормами религиозной морали или ссылкой на царские указы. Так, указ Павла I о приведении к присяге всех сословий, в том числе и помещичьих крестьян, послужил основанием для многочисленных и бурных выступлении крестьян против помещиков в конце XVIII века. Крестьяне восприняли указ весьма своеобразно: если царь призывает “нас” к присяге, следовательно, “мы” становимся его непосредственными подданными, а “они” – помещики – теряют право на «нас». Аресты некоторых помещиков, причастных к декабристскому движению, порождают уверенность крепостных в “законности” всех крестьянских выступлений против помещиков» [7, с. 186–187].

Вследствие синкретизма общественного сознания русского крестьянства образы государства и монарха сосуществовали в нем в тесном единстве и взаимозависимости. Отсюда требования защиты крестьянского земельного интереса, решения аграрного вопроса передавались не столько государству, сколько каждому из сменяющихся на российском престоле монархов. Поэтому и всплески политической активности крестьянства, как правило, приходятся на периоды смены монарха на престоле. Именно в эти моменты распространялись слухи о перемене быта крестьян [9, с. 97].

Царь на Руси представлялся не как носитель государственной воли, а как «царь-тотем», как некая «сакральная точка, несущая высшую правду-справедливость» (см.: [1, т. 1, с. 7]). Противоречие между внутренним и внешним, между сущим и должным разрешалось в крестьянском сознании через царскую власть. При этом царь всячески отделялся от чиновников государственного аппарата, поэтому монархизм крестьянства вовсе не исключал, а наоборот, предполагал нарастание в их среде антигосударственных настроений, выступлений против государства. Отчасти поэтому многие крестьянские бунты ограничивались решением местных, частных проблем и были направлены против действий местных чиновников и властей. Обретение локальным политическим конфликтом свойств всеобщего, охватывающего значительные территории страны происходило тогда, когда затрагивалось положение царя. Все известные крупные крестьянские выступления были связаны с решением вопроса: «Какой царь истинный?». Разинское крестьянское восстание получило свое развитие как движение, имевшее цель установить власть истинного царя. Пугачевское восстание прямо связано с именем царя Петра III. Крестьяне верили, что идут на Москву для того, чтобы восстановить на троне истинного царя. Власть царя была одновременно и источником порядка, стабильности и источником конфликтов.

Возникающие сомнения массы народа в справедливости действий царя вызывали движение самозванства. Как точно заметил А.М. Панченко, самозванство – это народная оболочка бунта. «На Руси самозванство ограничено четкими хронологическими рамками – от начала XVII в. до крестьянской реформы 1861 г., от Лжедмитрия до Лжекон-стантина... Русское самозванство возникло тогда, когда поколебалось относительное единство средневековой идеологии. Низы пришли к мысли о соперничестве с властью, хотя в той же монархической оболочке» [8, с. 28–29]. Самозванство перестает быть важнейшим источником конфликта только тогда, когда царь становится воплощением государственной воли, когда теряется представление о власти царя как сакральной ценности. Царь перестает быть тотемом, беспристрастным судьей, способным усмирять возникающие противоречия между различными социальными группами. «Самозванство, выражавшее идею “крестьянского царя” на завершающем этапе феодальной формации в России исчезло, его пережитки проявлялись в подложных “царских грамотах”, “указах” и т. д.» [7, с. 187]. Этот неизбежный кризис царской власти создавал условия для самого безудержного и радикального конфликта, иногда заканчивающегося социальной катастрофой.

На основе такого отношения к царю сформировалась в дальнейшем авторитарная модель власти, которая уже на собственной основе создавала условия для неустойчивости и конфликтности. Если первоначально авторитаризм является методом борьбы против всевозрастающей дезорганизации, то в последующем он в конечном итоге превращается в свою противоположность, то есть сам порождает дезорганизацию, общую нестабильность. Он парализует возможность принимать самостоятельные решения на всех уровнях, включая решения внутри локальных миров. Это ведет к кризису самого авторитаризма, инициирующего затем различного рода политические конфликты.

Самодостаточной, замкнутой на себе крестьянской общине государству не было нужно или было нужно в качестве регулятора отношений, гаранта или защитника крестьянских прав владения и собственности. Поэто- му любое насильственное государственное вмешательство вызывало стойкое сопротивление. В свою очередь, для государства крестьянство было «неудобным классом» (К. Маркс) в силу особенностей его мироустройства и мировосприятия, но и необходимым в качестве производителя. Отсюда возможность самостоятельности крестьянства вызывала со стороны власти реакцию жесткого контроля и подчинения.

Из этого, конечно, не следует, что отношение крестьянской общины и государства представляется только как непрерывный рост, с одной стороны, гнета власти, а с другой – крестьянских выступлений. В этой связи «уместнее говорить о пульсации крестьянского недовольства и вспышках его в критические моменты истории» [6, с. 148]. По мере втягивания крестьянских миров в систему новых общественных связей с городом, церковью и т. д. для них возрастало и значение государства. «Если в XI–XIII вв. крестьянские и городские восстания на Руси были направлены против княжеской власти, олицетворявшей собой формировавшуюся государственность, то в конце средневековья и в новое время – при всем значении архаических форм сознания и норм поведения и сохранением локализма – государственное начало становится постоянным и существенным элементом крестьянского мировоззрения. Убедительным доказательством этого является решающая роль черносошных крестьянских миров в восстановлении российской государственности, разрушенной в смуте начала XVII века. Крестьянство воспринимало княжескую власть и представлявший ее государственный аппарат на местах в качестве неизбежной социальной реальности, своего рода природной предопределенности» [5, с. 36].

Крестьянство восставало против государства в тех случаях, когда, во-первых, государство чрезмерно вторгалось в сферу крестьянских интересов, посягая на принципиальные основы его жизненного существования; во-вторых, когда государство явно не оправдывало конкретных ожиданий крестьян; в-третьих, когда государство в силу каких-либо внутренних или внешних факторов обнаруживало свою слабость [6, с. 148]. Стремясь защитить традиционные ценности своего сооб- щества, крестьянская община никогда не стремилась к распространению и установлению порядка по образу и подобию самой общины. Повышение роли и значения государства перед миром вызывало расширение и увеличение масштабов конфликтности. Не случайно поэтому, что крестьянские войны под предводительством С.Т. Разина и Е.И. Пугачева приходятся на XVI и XVII века. Это время укрепления государства.

Но, кроме этой основной причины политических конфликтов в российском обществе, нельзя игнорировать и иные достаточно разнообразные причины крестьянских выступлений. Так, например, Ю.П. Бочкарев утверждает, что «многие крестьянские выступления провоцировались распространяемыми в их среде слухами, попытками властей заставить крестьян действовать против сложившихся убеждений, выполнять не столько плохие или хорошие, сколько непонятные крестьянскому менталитету указы. Известны, например, картофельные бунты. Они связаны с тем, что по крестьянским представлениям картофель есть то самое яблоко, которое надкусил Адам в Эдеме, за что был изгнан Богом из рая. Скажем, неурожаи или усиление помещичьего гнета были явлением обычным и не вызывали возмущений, но стоило только появиться слуху о том, что по укрытому от крестьян распоряжению в случае смерти помещика крестьянам должны давать вольную, так сразу же начиналось их упорное сопротивление вступлению во владение законных наследников» [3, с. 170]. По мнению автора, причины многих политических конфликтов в средневековой России следует искать в менталитете крестьянства – главного участника конфликтов в этот период.

Но все-таки, по нашему мнению, одна из главных причин политических конфликтов коренится в нарушении равновесия, в противоречии между крестьянской общиной и государством.