Цена реформ

— С одной стороны — инстинкт ученого, который пытается в своих исследованиях найти ответ на так называемые «проклятые вопросы». Но самое главное — это этический инстинкт. Мы столкнулись с жестокими вызовами. И самым жестоким является не столько падение уровня жизни, сколько сокращение ее продолжительности, физическое несбережение населения. Это вопрос о цене реформ. Если бы реформы проводились иначе, были бы живы и народились многие люди. Судьба российской экономики и ее финансового сектора, который играет очень важную роль в ней, — вызов не только академический, но и этический. И это вызов для человека, который стремится помочь обществу, в котором родился, живет, многие ценности которого разделяет.

Эта книга — продолжение многих попыток влиять на решения тех, кого на Западе называют decision maker, — принимающих решения. Повлиять на их понимание ситуации, их целеполагание. Попытка через анализ финансового рынка выйти на политику, в основе которой должно лежать, во-первых, сбережение населения. А во-вторых, при сохранении стремления к открытой, рыночной и развитой экономике, тщательное следование национальным выгодам. И главная выгода — это увеличение продолжительности жизни среднего человека в России, повышение качества этой жизни, при условии, что он добросовестно работает и вкладывает силы, знания в обустройство страны.

— За два десятилетия у нас сложилась общественно-экономическая система, которую вы описываете в книге. Процесс формирования этой системы был стихийным или целенаправленным?

— Российское общество склонно к экстремумам в своем развитии. Раз за разом выбираются самые затратные решения, которые проводятся с неукоснительной решимостью. Если кризисы, то разрушительные, если реформы, то шоковые, если революции, то сметающие с лица земли огромную часть населения, если свобода, то граничащая со всплеском самой темной энергии. Если потери — то растрата. Петровская и сталинская модернизации,

Октябрьская революция, шоковая терапия 1990-х. Жизнь России — эксперимент над собой, и кризисы — не исключение. Власть всегда «заносит» в стране, в которой население — лишь часть общего, а не общее частностей.

Кто в этом виноват? Мы сами — с нашей безоглядной влюбленностью в каждый новый рецепт лучшей жизни, с желанием достичь ее немедленно самыми радикальными средствами. Никто не заставлял нас в 1990-х так безоглядно следовать идеям и советам, относящимся к иной реальности. Никто не принуждал индустриальную машину, доставшуюся в наследство, пускать под откос, без всяких тормозов. Никто не заставлял отвергать голоса осторожности, голоса национальной выгоды. И наконец, никто не заставлял ставить во главу угла «рыночность», то есть средство, вместо настоящей цели — сбережение населения, улучшение качества его жизни, чему и должна подчиняться любая экономическая политика.

— Сейчас у нас многие винят Запад в разрушении советского социализма, говорят о «вражеском заговоре».

— Если бы Запад был решительно настроен на полную интеграцию России так же безоглядно, как это делалось в отношении переходных экономик Центральной и Восточной Европы и стран Балтии, если бы в Россию пролился поток инвестиций и при этом не выстраивались бы новые барьеры, то результат был бы намного мягче. Экономика и устройство общества были бы схожи с теми, что мы получили, но в этой модели было бы больше амортизаторов. Конфликты, встроенные в нее, были бы тише, расплывча-тее. Все постсоветские экономики — с концентрированной собственностью, расширенным участием государства, высокими рисками, особой ролью нерезидентов — это единый во многом кластер. Но все-таки степень жесткости, рисков, рыночности, централизма — разная. Это связано не только с разным уровнем зрелости и «рыночной памяти» обществ при переходе к капитализму, но и с вопросом «свои или не свои?» — и ответом Запада на рубеже 1990-х в виде «длинных» денег, преференций, присоединений и т.п.

Но не было заговора. Не стоит придерживаться конспиративных теорий. Было соединение экстремизма, поспешности и неумения, отчужденности от мира. И все это было приправлено изрядной дозой рыночного романтизма и огромного группового желания во что бы то ни стало получить и сохранить власть и собственность.

— А наша экономическая наука в 1990-х годах была готова ответить на вопросы, связанные с переходом к капитализму?

— Она совершенно не была готова дать ответ, как преобразовывать гиганта — советскую индустрию. Как ее, основанную на централизме, перевести в рыночную систему, не приводя в состояние убожества. Как не уйти в сырьевую экономику, имеющую много сходных черт с колониальным хозяйством (посмотрите на структуру российского экспорта и импорта, на размеры вывоза капитала). К началу 1990-х уже был накоплен мировой опыт в том, что называется «экономика развития» (development economics). Но в итоге весь поток рекомендаций, направленный в постсоветское пространство,

Иван Христофорович Озеров (1869–1942), русский экономист, проповедовал идеи культурного капитализма.

прежде всего в Россию, сводился к победе неоклассики, к идее «рынок выправит все» на основе ускоренных институциональных реформ и шоковой терапии.

Если это покрывается усиленным ввозом капитала (прямыми иностранными инвестициями), как это было в Чили, Чехии и ряде других «своих» малых экономик, то этот подход может сработать. Если нет, то выбранный способ лечения напоминает либо ампутацию всех конечностей ради выздоровления, либо выкачивание крови ради оживления организма. Это методы лечения на уровне экономической медицины средних веков.

Векторы, которые я перечислил, действовали в одном направлении. Поэтому стихийный процесс создания сырьевой экономики со спекулятивным финансовым сектором, основанной на сверхконцентрации собственности, выглядит таким целенаправленным.

Что касается российского общества, то оно немедленно почувствовало: то, что происходит, делается не ради него, и отозвалось вспышками насилия, глубоким падением рождаемости, эмиграцией, вывозом капитала. Самая успешная отрасль начала 1990-х — производство железных дверей. С середины 1990-х — индустрия заборов, достигающих рекордных высот по охвату территории, непроницаемости и высоте.

— За 20 лет в России сложился финансовый рынок, хотя были и годы бартерного обмена. Как вы оцениваете развитие финансового рынка?

— В основе российского финансового рынка — спекулятивная модель. Преобладающая часть инвестиций делается для быстрой прибыли. Таким рынкам свойственны «мыльные пузыри», быстрые подъемы капитализации с последующим бегством капиталов и рыночными шоками. Российский рынок акций — один из самых волатильных в мире, что доказывается ежедневно и что было полностью подтверждено кризисом 2008–2009 годов.

Но в целом, если оценивать путь, который пройден финансовым рынком за 20 лет, необходимо подчеркнуть, что несмотря на все его деформации — это качественно иная финансовая машина, чем в 1990-х. Хотя бы потому, что

— В России нет традиции, в рамках которой независимые ученые-экономисты могли бы оказывать реальное воздействие на решения властей. Для этого они сами должны идти во власть или же в крупный бизнес. Но это решение неизбежно приводит к тому, что они перестают быть исследователями, объективными экспертами, честными критиками. У нас нет ничего подобного Совету экономических консультантов Президента США, через который с 1946 года прошли десятки академических ученых, в том числе лауреаты Нобелевских премий (Штиглиц, Тобин). Нет традиции независимых парламентских расследований шоков в экономике, когда бы во главе группы экспертов стоял университетский профессор. Невозможна фигура «духовного отца» реформ — экономиста, советника, теоретика, стоящего рядом с властью, представляющего ее интересы, но не идущего служить в ее высшие эшелоны, каким был, например, Кейнс. Мы живем по правилу «нет пророка в своем отечестве». И коммунистическое и либеральное течения в идеологии заимствованы, но при этом доведены до крайности, до неразумности. Третий путь пока сводится к пропаганде различных форм азиатской модели («а давайте сделаем, как в Китае»).

У советника, настроенного на реформы, на взвешенность, на усиление шаг за шагом конкурентных позиций, на «золотое шитье», а не на революцию и рубку топором, в России, начиная с петровских времен, мало шансов быть услышанным. Мы ведем себя, как плохие копиисты. Копии, выполненные огрубленной, ученической рукой, всегда хуже оригинала.

Но от жизни никуда не деться. Она приводит власти к необходимости действовать правильно, когда дом уже наполовину сгорел. Поэтому, по моей личной статистике, расстояние между точкой во времени, когда высказывается идея, и точкой, когда она начинает реализовываться государством, примерно пять–семь лет. На этом пути, конечно, полностью теряется авторство. Академический ученый у нас — это «рыхлитель почвы», «сеятель» идей, книг, статей, находящийся в ожидании того, как при выполнении очередного срочного задания «сверху» государственный служащий возьмет в руки пухлый том и посмотрит: а что по этому поводу кто-либо когда-либо

В центре внимания должен быть человек, обладающий сердцем и отдающий обществу свои силы и знания.

писал и какие идеи есть на этот счет.

У ряда нобелевских лауреатов по экономике — российские корни. В отечественной экономической школе — чудесные имена. Профессор Иван Христофорович Озеров в 1905 году писал: «За последнее время и в литературе, и заинтересованные лица приходят к выводу, что застой в торгово-промышленных сферах коренится в малой емкости нашего внутрен- российская экономика значительно более монетизирована, лучше насыщена финансовыми инструментами и — с этих позиций — стала на порядок дальше от так называемого «рынка на фронтере», «дикого Запада». Цены на нефть, периодические девальвации рубля и ослабление курса доллара США в начале 2000-х — все это те инструменты, которые помогли не допустить деструкции финансового сектора.

— Ваши взгляды на социально-экономическое развитие совпадают с высказываниями многих российских ученых. Но почему ни одна из этих разумных идей не воплощается в жизни?

него рынка, малой покупной способности нашего населения… Фиск (фискальные органы. — РЕД.) не принимал никаких мер по расширению внутреннего рынка. Все заботы его были направлены на то, чтобы дать возможность заинтересованным сферам выбрасывать продукт на иностранные рынки… но, как опыт показал, такого рода рынки имеют для нас значение только относительно небольшой группы продуктов, а в общем и целом наше производство должно основываться на внутреннем рынке». Под этими словами я был бы готов подписаться и сегодня. Главные причины политических переворотов

РИА-НОВОСТИ

в России и в 1917 году, и на рубеже 1990-х — экономические. Нерациональная политика государства в экономике, бедность населения.

— Одну из глав книги вы посвятили «человеку финансовому» (homo financial). Поясните,

Настоящая цель экономики — улучшение качества жизни населения. Ей должна подчиняться любая эконо-

какова здесь связь с финансовой системой, рын-

мическая политика.

ком и прочими экономическими параметрами, которые кажутся далекими от жизни обычных людей?

— Деньги и имущество — это свобода, состоятельность — это независимость. Быть человеком финансовым, уметь управлять своими активами — такая же привычка, как спортивный образ жизни. Ключевой инстинкт. Любовь, здоровье, состоятельность — все это основа уверенного бытия. Способ жизни, в котором личные финансы, управление имуществом семьи, взгляд на самого себя как на товар на рынке труда, имеющий денежную оценку, которую нужно холить и лелеять, капитализировать, — все это должно впитываться с молоком матери, иметь длительную традицию и, конечно же, поддерживаться системой образования и семьей с самых первых шагов. Не знать, что такое акция, — примерно то же, что не понимать, где у тебя находится сердечная мышца.

«Естественная» доля людей (может быть, 5%), в силу своего рационального склада, всегда нацелены на монетизацию, прибыль, рост имущества, посредничество. Эти финансовые, или торговые, люди всегда есть, так же, как «люди армии», «люди власти», «люди технического склада», «люди спорта» и т.п. Выйти за пределы этих 5% возможно только через семейное воспитание, образование, в том числе религиозное, через весь склад рыночной экономики, которая доказывает каждому, что финансовый успех — это такой же принцип состоявшейся личности, как выдающаяся семья, профессиональная карьера или служение обществу.

У нас традиция финансового человека была прервана на 70 лет, насильно прекращена на рубеже 30-х годов прошлого столетия. Еще 20 лет назад вопрос «сколько я стою» вызвал бы недоумение. Денежные инстинкты были подавлены административной экономикой и воспитанием в духе «служения государству» и коллективизма в его экстремальных значениях.

В 1990-е годы при первоначальном накоплении капитала вперед вырвались самые агрессивные, именно те 5%, у которых быть денежным — в крови. Но мы перегну- ли палку. К 2011 году все поры общества монетизированы. Слишком многое стало измеряться в деньгах и происходить через деньги. Мы создали мир дикого homo financial, сплошь и рядом переступающего через все законы этики. При этом огромная часть общества отделена от денег и имущества, финансово безграмотна, инстинктивно ненавидит тех, кто состоятелен, хотя была бы готова любыми способами встать на их место.

Все это — золотая лихорадка, подобие тех агрессивных старательских сообществ, для которых важно намыть свой песок и быстрее удалиться в светлую жизнь. Более рискованных обществ, рождающих огромные политические и социальные риски, не существует. Так происходит, когда экономика, рынок, судьба отданы на волю обстоятельств. Сами болеют, сами исцеляются, подчиняясь только «невидимой руке» саморегулирования или рецептам неудачных докторов.

Поэтому очень важно, чтобы маятник качнулся, чтобы мы нашли, не без помощи просвещения, ту золотую середину, в которой человек финансовый встретился бы с человеком, обладающим сердцем, человеком, готовым отдавать свое время, умения и эмоции бесплатно. Именно тогда в центре российского общества встанет цивилизованный человек.

Все обстоятельства и исторические привычки России, где многое делалось временно, не на века, показывают, что до места этой встречи нас ожидает долгая дорога, где, конечно же, вместе c разбойниками с посвистом должен на перекрестках стоять кто-то, объясняющий, что только дорога прямо (а не влево и не вправо) ведет в места, где homo financial может достойно обитать. Где он не живет в окруженных трехметровыми заборами резервациях и не грудится на границах, пытаясь их пересечь. Вот эти «кто-то», наверное, и называются образованием, или финансовым просвещением, так же необходимым (а может быть, и бесполезным), как обучение искусству вести здоровый образ жизни.