Чарлз Макилвейн, Уоллес Нотстейн и Константин Кузнецов – три «возделывателя поля парламентской истории» в начале XX века (и несравнимое сравнимо)

Acknowledgements

The study was carried out with the support of RFBR, project no. 20-111-50473

Kondratiev S. V. Charles McIlwain, Wallace Notestein and Konstantin A. Kuznetzov Are the Three “Cultivators of the Field of Parliamentary History” of the Early 20^th Century (And the Incomparable Is Comparable). Vestnik NSU. Series: History and Philology , 2021, vol. 20, no. 8: History, pp. 100–112. (in Russ.) DOI 10.25205/1818-7919-202120-8-100-112

Русская историческая школа на рубеже XIX–XX вв. заметно влияла на мировую историческую науку. Особенно это справедливо в отношении русских франковедов [Чудинов, 2017, с. 13–14] и византинистов [Медведев, 2006, с. 114–137]. Влияние русских ученых на британскую науку ограничивается, пожалуй, только П. Г. Виноградовым [Малинов, 2005] и, возможно, А. Н. Савиным [Винокурова, 2000, c. 144] и И. И. Любименко [Arel, 2019, pp. 3–16, 20] 1. Вместе с тем в начале XX в. в России была издана работа, которая опережала аналогичные зарубежные исследования, но осталась в мире незамеченной. Это книга Константина Алексеевича Кузнецова (1883–1953) «Английская палата общин при Тюдорах и Стюартах» (1915).

История английского парламентаризма в науке конца XIX – начала XX в. была одной из актуальнейших тем. И не только по академическим причинам. Пока европейские страны с конституциями и представительными органами власти переживали политические катаклизмы, а то и революции, как «Весна народов» (1848–1849) или Парижская Коммуна (1871), Британия, не имевшая писаной конституции, демонстрировала удивительную устойчивость, экономические и внешнеполитические успехи. Полномочия ее парламента не были прописаны в каком-то законодательном документе. Его устройство сложилось исторически, а полномочия были запечатлены в каких-то старинных актах и юридических трактатах, многократно реинтерпретированных, т. е. опирались на противную модернизму традицию.

Вероятно, британский опыт, где стабильность только единожды, в середине XVII в., была надломлена революцией, где монархия не исключала парламент, а дополнялась им, особенно привлекал русских либералов, которые видели в нем устойчивость, традиционализм, здравое постепенное реформирование.

Английские либеральные историки XIX в., преимущественно историки права, перечитывая и цитируя древние статуты и правовые трактаты, воспевали английскую конституционную модель, уходящую корнями в донормандские времена, заимствуемую другими народа- ми, центром которой и гарантом свобод был парламент. А сама английская история повсеместно представлялась историей становления этой модели и борьбы за свободы [Дмитриева, 2011, c. 36–37]. Эту концепцию поставил под сомнение основатель критического направления Фредерик Мэтланд, который показал, что парламент долгое время оставался инструментом королевской власти [Там же, с. 37].

Идеи Ф. Мэтланда использовал и развил американский исследователь Чарлз Ховард Макилвейн (1871–1968), опубликовавший в 1910 г. монографию «Высокий суд парламента и его супрематия», где попытался проследить становление представительного органа и определить время, когда законодательство (legislation) отделилось от судопроизводства (adjudication, litigation) [McIlwain, 1910, pp. 4–6, 148, 188, 219, 238].

Начав с истоков, Ч. Макилвейн пришел к выводу, что парламент в Англии появился после нормандского завоевания. Слово «парламент» находилось в правовом и административном обороте задолго до возникновения во второй половине XIII в. самого института и обозначало конференцию, встречу, место встречи, где Королевский совет (Curia, court, consilium), состоящий из феодальных магнатов, в присутствии монарха творил суд, обсуждал проблемы управления и финансов. В документах так и говорилось: «королевский совет в его парламенте» (King’s Council in his Parliament). Король в своем совете был законодателем. Экстраполяция понятия «парламент» на сословно-представительный орган происходит в середине XIII в. Функции (власти) в таком совете еще не были расчленены. Они были «слиты», «едины», «смешаны» (fusion). В XI–XII вв., после судебной реформы Генриха II Плантагенета, выделяются собственно суды – Суд Общих тяжб, Суд Королевской скамьи, Палата Казначейства и др., появляются королевские судьи. Королевский совет стоял выше других судов, сохранял функцию судопроизводства, но исполнял ее заметно реже. Он стал именоваться «королевский суд в его совете его парламента» (King’s Court in his Council in his Parliament), куда для выработки решений помимо баронов призывались судьи [Ibid., pp. 16, 25–38, 119, 122, 174, 175, 182–185, 188, 237–239, 290, 293].

Возникновение парламента в XIII в., по Ч. Макилвейну, было расширением королевского совета за счет представительства рыцарей от графств и горожан, в котором по-прежнему доминировала судебная функция, а он сам долгое время оставался «высоким судом». Деятельность обеих палат парламента всегда ассистировалась судьями королевства. В Средние века право было продуктом судов, а законы не принимались, а «декларировались» судьями как старинные обычаи. Сама идея законотворчества (idea of “making” of law) была чужда средневековому образу мысли. Парламент, наряду с другими судами, разбирая поставленные перед ним властью проблемы или петиции с мест, выносил решения, т. е. производил аналогичные декларации. Законодательство не было изначальным занятием парламента. Возникающие и не определенные нормы права интерпретировались и менялись в дальнейшем. Такими же декларациями были «вольности» (первоначально привилегии, франшизы), пожалованные королем и ставшие затем «главным наследием нации». В XVI в. из таких деклараций с многочисленными отсылками к обычаям, авторитетам и прецедентам вырастет идея «фундаментального», «незыблемого» права, которое выше королевской власти и статутов парламента. Звучащие со второй половины XIII в. заявления о том, что «право выше короля», относились к правовой традиции (общему праву), но не парламентским актам. Последние, как судебные решения, могли даже подвергаться коррекции судьями или объявляться противоречащими общему праву [Ibid., pp. 25–26, 42–49, 51–53, 70–72, 84, 185–187, 197–203, 327].

Отсутствие четкого водораздела между законодательством и судебной деятельностью придавало парламенту ту гибкость и адаптивность, которые позволили затем ему перехватить власть и полномочия у короны. Трансформация парламента из «высокого суда» («юридическое верховенство») в «законодательное собрание» («законодательный суверенитет») затянется до XVI в. и окончательно победит в годы Английской революции. По мере появления новых судебных институтов парламент превращался в стоящий над другими «важнейший» «экстраординарный», «превосходящий» остальные, «исправляющий», т. е. «лечащий»

(supreme court of remedial jurisdiction) и представляющий всё общество суд. Его законодательными актами первоначально были решения по исправлению собственных ранее вынесенных вердиктов и вердиктов других судов. Так он превращался в «законодательный орган» (legislature), в котором росло влияние палаты общин. Но в отличие от королевской власти, издававшей прокламации, и некоторых других советов его акты были достаточно редкими, поскольку монархи собирали парламент после длительных, в несколько лет, перерывов. Следствием редкости и непродолжительности парламентских сессий становилась деградация судебной функции парламента и повышение законодательной в виде принятия статутов и вотирования субсидий. Но только «шок» гражданской войны окончательно превратил парламент в «суверенный законодательный орган королевства», и закончил инверсию института [McIlwain, 1910, pp. 90–94, 109, 117–121, 131–133, 135–137, 145, 146, 156, 170, 191, 204–209, 212, 296, 315–317, 319, 356, 374, 376].

Картина трансформации «высокого суда» и совета в суверенный законодательный орган, нарисованная Ч. Макилвейном, была стройной и логичной. Вот только его концепция, или, скорее, теория, опиралась преимущественно на литературу и небольшое число давно изданных и хорошо известных правовых источников. В работе практически не затрагивалась проблема представительства, выборности и отношений между депутатами и властью. Может быть, именно поэтому, получив известность, книга Ч. Макилвейна не оставила заметного следа в историографии.

Произошедшие в исторической науке сдвиги активно требовали расширения источниковой базы, введения в оборот эмпирического материала и архивных изысканий. Этот запрос уловил знаменитый вигский исследователь, выходец из семьи религиозных диссентеров, Самюэл Гардинер. Сочиняя 18-томную историю Англии первой половины XVII в., стремясь не упустить ни одной детали и ни одного события, историк обратился к архивным материалам, многие из которых он впервые ввел в оборот. Было очевидно, что в своем обширном политическом нарративе, центром которого была Английская революция (гражданская война, по терминологии автора), С. Гардинер затронул разные проблемы, в том числе парламент. Он использовал несколько «поденных записей», или дневников (diary), парламентских клерков и даже издал их [Gardiner, 1862]. Английская революция, по мнению вигско-либерального историка, была борьбой отстаивающего свободы подданных парламента и деспотической королевской власти [Кондратьев, 2010, с. 6].

Подлинная революция в изучении английского представительного института начнется с призыва, сделанного в 1916 г. американскими исследователями Уоллесом Нотстейном (Миннесота) и Роландом Ашером (Вашингтон), более детально исследовать историю островного права, государственных институтов и парламента [Notestein, 1919; Usher, 1919].

О необходимости изучать парламент в этой паре писал, собственно, У. Нотстейн. Воздав должное С. Гардинеру «как величайшему историку гражданской войны», описавшему ее с «позиции либерализма», он заметил, что скрупулезное хронологическое воссоздание событий не приближает ни к пониманию образа жизни и образа мысли людей, ни к пониманию «классовых различий» XVII в. Симпатии вигского историка были, очевидно, на стороне «парламентской партии», участвующей в гражданской войне, но его работы не привнесли какого-то знания о самом парламенте. С. Гардинер, по словам У. Нотстейна, был «пионером», который «вырубил деревья, расчистил кустарник, выкорчевал пни и подготовил землю к вспашке». Но на этом расчищенном поле можно получить результат только за счет его «интенсивного возделывания», т. е. за счет новых тематических направлений [Notestein, 1919, pp. 391–393].

По мнению У. Нотстейна, историю стюартовских парламентов следует рассматривать «в свете предшествующих веков», поскольку иначе невозможно понять устройство (constitution) Англии, относиться критически к широко известным парламентским журналам и речам видных депутатов, но главное расширить источниковую базу за счет введения в оборот ранее неизвестных («открытых после Гардинера») «дневников», других «записей» (notebooks)

клерков и сделать источники доступными исследователям, т. е. кропотливо заниматься изданием парламентских материалов времен правления ранних Стюартов. И далее, У. Нотстейн приводит на трех страницах перечень того, что следует издавать. В заключение он упоминает еще две важные проблемы: изучение самих депутатов (membership), исследование их интересов и «рост организованной оппозиции» в парламентах предреволюционной Англии [Notestein, 1919, pp. 394–399]. Подготовленное к «вспашке» парламентское поле на долгое время станет главным приложением сил для У. Нотстейна, который позднее издаст многотомные дебаты палаты общин за 1621 и 1629 гг. [Tyacke, 2013, pp. 532–533].

С концептуальной точки зрения У. Нотстейн останется в русле вигско-либеральной традиции. В 1924 г. он будет говорить, что в течение всего XVI в. палата общин процедурно укреплялась и всё решительнее претендовала на статус главного законодательного органа. Она превращалась в оппозиционную силу, реализовавшую, в конце концов, свою «победоносную инициативу» и «сковавшую» цепи, обуздавшие королевскую власть [Notestein, 1924].

У. Нотстейн не знал, что в России уже была напечатана книга, автор которой отчасти начал реализовывать изложенную им годом позже программу. Этим автором был К. А. Кузнецов, профессор Новороссийского университета. До того, как попасть в Одессу, К. А. Кузнецов успел закончить юридический факультет Императорского Московского университета (1907). Когда революционной зимой 1905–1906 гг. занятия в Москве прервались, К. А. Кузнецов отправился в Гейдельбергский университет (Германия), где «кончил курс <…> по философскому факультету» и написал под руководством Георга Елинека работу «Применение двухпалатной системы в Северной Америке», посвященную, очевидно, Конгрессу США, за которую получил степень доктора философии 2. В 1907 г. К. А. Кузнецова оставили при Московском университете, в 1908 г. он сдал магистерский экзамен и был отправлен в заграничную командировку в Лондон, где пробыл не менее 2,5 лет, с февраля 1908 по сентябрь 1911 г. 3 В декабре 1911 г. К. А. Кузнецова принимают приват-доцентом по кафедре государственного права в Московский университет 4, откуда он отправляется во Владивосток, где между октябрем 1912 и декабрем 1913 г. работает профессором Восточного института, читая курсы по международному и государственному праву. Здесь он подготовил и опубликовал книгу «Опыты по истории политических учений в Англии (XV–XVII веков)», которую 12 октября 1913 г. защитил в Московском университете как магистерскую диссертацию [Березкин, 2005, с. 151–153].

С начала 1914 г. ученый перебирается в Новороссийский университет, где был принят на кафедру энциклопедии и истории философии права исполняющим должность экстраординарного профессора 5. И здесь, в Одессе, через год он издает книгу о парламенте «Английская палата общин при Тюдорах и Стюартах», которую позднее защитит в Харькове как докторскую диссертацию. Очевидно, что центральными в правоведческой карьере ученого были 2,5 года, проведенные в Лондоне, где он собрал материал и на магистерскую, и на докторскую диссертацию. Особенно много отсылок к архивам было в его докторской диссертации. «Палата общин», писал он в предисловии к книге, была написана «внутри Британского Му- зея и <…> внутри Государственного Архива (Record Office)» [Кузнецов, 1915, c. VII], т. е. во многом на тех самых архивных материалах, которые планировал вводить в оборот и издавать У. Нотстейн. За год до У. Нотстейна К. А. Кузнецов ставил аналогичную задачу. Он констатирует, отдавая должное С. Гардинеру, что «государственные учреждения и политические идеи» Тюдоров и Стюартов изучены «крайне экономно». И пишет: «Я поставил себе целью просмотреть те муниципальные отчеты, дневники и т[ому]. под[обное], которые так или иначе связаны с внутренней жизнью палаты общин. Улов оказался немалым, и я убедился, что есть целый ряд источников, которые настоятельно требуют опубликования». В первую очередь, отмечает он, «следует поставить систематическую обработку и критическое издание парламентских дебатов. Нельзя ограничиваться несколькими сборниками <…> нужно взрыть поглубже и пошире наличные хранилища документов; на основании целого ряда отчетов и дневников попытаться реконструировать день за днем жизнь парламента, чтобы таким путем заполнить отсутствие удовлетворительных «официальных» журналов. Но программа, сформулированная К. А. Кузнецовым, оказалась шире обозначенной спустя год в США. Он указывает на необходимость «издания детального словаря членов парламента». И далее: «Я не вижу, чтобы в науке ясно осознавался подобный пробел, а без его заполнения нельзя дать общей картины тех колебаний, какие претерпевали социальные ингредиенты парламента» [Там же, с. VII–IX]. Отметим, что последняя задача, пусть не идеально, найдет воплощение только спустя почти столетие в 6-томном издании на 6,5 тыс. страницах [History of Parliament…, 2010] 6. Сочиняя книгу о «законах и учреждениях», К. А. Кузнецов не забывал, как сказали бы сегодня, об антропологии – «о людях с их убеждениями» [Кузнецов, 1915, с. XII]. И в этом он тоже опережал время.

Первый отдел книги К. А. Кузнецова посвящен тому же, о чем была книга Ч. Макилвейна. Он так и называется «Высокий суд парламентский». Но в отличие от Ч. Макилвейна, который, как мы видели, полагал, что парламент изначально был судом, а история парламента была движением от судебной функции к законодательной и процессом обретения суверенитета, русский ученный мало писал о законодательной власти парламента и настаивал на том, что параллель между парламентом и судом возникает только в эпоху Тюдоров, а утверждается вообще в конце XVI в. ⁷ Законодательная же власть и суверенитет, подчеркивает он, принадлежали парламенту и никем не оспаривались, поскольку депутаты представляли всю «землю» (мы бы сегодня сказали «страну». – С. К. ), а король считался членом парламента, его частью. «“Высший” судебный характер парламента и его суверенное положение <…> не выступают в качестве начал, друг друга вытесняющих». Но доктрина суверенности парламента с трудом пробивала себе дорогу в умах самих парламентариев, поскольку над ними нередко довлел дух ограниченного корпоративизма, противоречащий базовым интересам подданных, отсюда злоупотребления депутатов парламентскими привилегиями, зависимость депутатов от отдельных лордов, членов Тайного совета и короля [Там же, с. 6, 7, 9, 164, 165, 209].

Инициатором и главной заинтересованной стороной доктрины о парламентском суде, по мысли К. А. Кузнецова, выступала палата общин. Признание за нижней палатой судебных функций уравнивало ее с палатой лордов и придавало ей относительную «самостоятельность» перед лицом монарха. Признание парламента судом, во-первых, делало его государственным учреждением, а во-вторых, возвышало над другими институтами и судами. Сформулированная «к концу XVI в. доктрина о парламенте и в частности о палате общин как о суде <…> спаивала прочной юридической связью» массу депутатов, вырабатывала корпоративное единство, «противопоставляло внешнему миру в качестве компактного государст- венного органа», утверждала «идею народного представительства» [Кузнецов, 1915, с. 14, 19, 20, 27, 28, 34–36, 50, 55, 62, 63, 86, 165]. В XVI и XVII вв. вес палаты общин растет. В XVI в. он усматривает это в том, что многие советники короны, раньше заседавшие в палате лордов, переместились в нижнюю палату, а XVII в. – в том, что нижняя палата, спокойно при Тюдорах относившаяся к их присутствию, теперь требует удаления королевских поверенных [Там же, c. 166–174, 217]. Судебность нижней палаты историк видит также в становлении ее процедур и делопроизводстве. Именно в XVI в., по аналогии с другими судами, в палате регулярно начинают протоколироваться прения и вестись журналы [Там же, c. 37–40]. Судеб-ность палаты подтверждается автором многочисленными примерами преследования должностных лиц графств и Лондона, отказывающихся выполнять решения и распоряжения общин [Там же, c. 134–152]. Корпоративизм – «целостность» – палаты видна в отстаивании ею своих привилегий, прежде всего свободы слова и свободы от ареста, в борьбе с абсентеизмом и другими уклонениями депутатов [Там же, c. 57–65, 94–105, 110, 111].

Но название книги К. А. Кузнецова, оговорим это, в значительной степени шире, чем ее содержание, что заметил еще Н. И. Палиенко [1916, c. 7], выступающий оппонентом на защите К. А. Кузнецовым докторской диссертации. Она еще очень далека от «реконструкции день за днем жизни парламента». В ней отсутствует описание процедур созыва парламента, открытия сессий, выборов спикера, разбираемых во всех парламентах Тюдоров и Стюартов вопросов, нет характеристик комитетов, принятых законов и вотированных субсидий, нет даже попытки проследить горизонтальные и вертикальные связи депутатов и много другого. Все эти вопросы будут поставлены позже, вызовут шумные споры и найдут своих многочисленных исследователей [Дмитриева, 2011, с. 43–93].

Если первый отдел повествует о росте значимости нижней палаты парламента и самосознания депутатов как представителей «нации», то остальные ²/ 3 книги посвящены избранию депутатов палаты общин от городов и графств. Двести страниц монографии наполнены многочисленными, часто непохожими друг на друга избирательными казусами. Их много, но все-таки недостаточно, чтобы подвергнуться какой-то определенной типологизации. К тому же они очень разные. Автор иронизирует в адрес тех исследователей, в трудах которых история становится красивой теорией – по его словам, «математически-прямолинейной». В подлинной же истории наличествует «пестрота», «скрупулезное учитывание конкретных фактов – порой убийственно мелких, нудно-унылых, но без которых не правомерно никакое, в том числе историческое, обобщение» [Кузнецов, 1915, с. 251, 281]. Второй и третий отделы исследования К. А. Кузнецова можно назвать «микроисторическими», где историк, как писал в своей рецензии А. Н. Савин, «дозволяет себе роскошь обстоятельности», представляет «сочные картины быта», «стремится прорваться в гущу действительности» [Савин, 1916, с. 102], и одновременно, добавим от себя, в отличие от современных нам микроисториков пытается вывести некие генерализации.

Из приводимых многочисленных, «пестрых», а иногда и повторяемых казусов им рисуется следующая картина.

• 1.    В палате общин при Тюдорах и Стюартах формируется и крепнет идея свободы депутатского избрания. Идея, как говорит К. А. Кузнецов, «свободных выборов» регулярно поднимается в ходе проверки этих самых выборов и при получении различных жалоб. По мнению автора, раннестюартовская Англия была ближе к реализации этой идеи, чем Англия времен революции, когда политические партии старались любыми способами обеспечить прохождение своим кандидатам и всячески исключить чужих. К. А. Кузнецову удается в жалобах с мест и выборных разбирательствах палаты услышать идею «общего избирательного права» и предложения о реформе избирательной системы. Он говорит о «демократизме» палаты общин, о демократических устремлениях депутатов, которые были выражены даже отчетливее, чем у выступающих какое-то время в годы революции за всеобщее избирательное право левеллеров. Этот «демократизм», оговаривается он, используя при этом слово «идеалистический», депутаты высказывали неосознанно: «подсознательная сила толкала их на-

  встречу <…> “народу”» [Кузнецов, 1915, с. 133–149, 192, 195, 212–214, 215, 216, 222, 225, 231–243, 246–255, 286, 287].

• 2.    В отличие от Средних веков, когда парламентские выборы больше были делом короны и элиты страны, о чем свидетельствуют факты представительства от нескольких мест одного и того же депутата, при Тюдорах и особенно при Стюартах существенно вырастает вес представительства и депутатского звания. Появляется конкуренция, или, по выражению К. А. Кузнецова, «“раскрепощение” избирателя», «“пробуждение” инертного городского избирателя». Претенденты подчас дают взятки, или покупают необходимые в королевской канцелярии приказы, чтобы были объявлены дополнительные выборы в месте, которое лишилось по каким-то причинам депутата. При ранних Стюартах в ряде городов проходят конкурентные «параллельные выборы» – от организованной олигархии или администраторов и от низов (общин), причем палата, проверяя выборы, сплошь и рядом утверждает оба состава. Города, утратившие по каким-то причинам избирательное право и забывшие о нем, вдруг его вспоминают, проводят изыскания в архивах старых хартий и даже иногда возвращают себе возможность избирать депутатов [Там же, с. 111, 129, 144, 186, 187, 195, 263, 264, 265, 271, 272, 278, 291, 292, 294, 297–302, 308, 309, 311, 315–319].

• 3.    К. А. Кузнецов не согласен с представителями критического направления, считавшими парламент послушным инструментом в руках королевской власти. Он приводит примеры отстаивания палатой своих прав, сопротивления палаты общин, отказов выполнять даже королевские директивы, пишет об «оппозиции» короне [Там же, с. 114, 123–126, 267, 268, 239].

• 4.    Очевидно, книга К. А. Кузнецова посвящена тем же сюжетам, о которых в 1980-х гг. будут писать Джон Грюнфельдер [Gruenfelder, 1981] и Марк Кишлэнски [Kishlansky, 1986]. Как бы ни хотелось К. А. Кузнецову видеть в риторике парламентариев рост демократизма, но подавляющее число собранных им казусов говорит о пассивности избирателей и предре-шенности избраний или даже о фактических назначениях. Корона, королевские советники, должностные лица, влиятельные люди сплошь и рядом предписывают городам, кого им избирать, либо добывают для городов хартии для избрания своих людей [Кузнецов, 1915, с. 133, 136, 137, 177, 199–201, 218, 261–263, 267–273, 296]. Королевские советники и чиновники – очень часто члены нижней палаты [Там же, с. 162–172]. Патроны городов, они же, как правило, их благотворители, имеют одно из мест, принадлежащее городу, а выборщики просто утверждают номинантов [Там же, с. 230, 231, 236, 237, 263, 264]. Депутатские места удерживаются отдельными семьями и передаются по наследству [Там же, с. 197, 208, 301, 302]. Нередко депутатов избирают только городские советы [Там же, с. 178–181, 193, 230]. Приведены примеры рассылки городами пустых бланков, в которые патроны просто вписывают имена нужных людей [Там же, с. 266]. Повсеместно за городскими мэрами и рекордерами (протоколисты, судьи. – С. К. ) городов закреплялись фактически депутатские звания. Иногда к ним добавляются шерифы графств [Там же, с. 118, 119, 160, 162, 163, 274–278, 283– 289]. Часто депутатами становились «малолетки», имеющие именитых и влиятельных родителей [Там же, с. 208, 240–242, 312, 313]. В книге есть и другие примеры выборных манипуляций. Иначе говоря, приведенные кейсы часто говорят противоположное тому, что писал автор, а именно: в Англии Тюдоров и ранних Стюартов в целом (но при наличии исключений) имели место не выборы, а то, что М. Кишлэнски назвал позднее «парламентской селекцией» (parliamentary selection) [Kishlansky, 1986, p. 12], т. е. отношениями патроната – клиентелы и подтверждением имеющегося личного или группового превосходства и доминирования.

Вероятно, чувствуя шаткость своих построений, К. А. Кузнецов мало пользуется термином «оппозиция», поскольку тогда предстояло обнаружить организованную силу с программой, повсеместно старающуюся провести в парламент своих кандидатов, чего в то время просто не было.

Кроме упомянутых выше, книга К. А. Кузнецова содержит еще несколько ценных наблюдений, также опережающих время. К. А. Кузнецов, во-первых, задолго до основателя Кем- бриджской школы исследователей политической мысли Джона Покока [Pocock, 1957] обратил внимание, что коммонеры, антиквары и юристы мыслят установками общего права, которое ведет начало с «незапамятных времен», «времен, лежащих по ту сторону памяти». Но оно подвергалось интерпретациям и меняло первоначальный смысл [Кузнецов, 1915, c. 184, 185, 194]. «Перед нами, – говорил К. А. Кузнецов во время защиты диссертации, – нация, которая <…> оборачивается без стыда на прошлое и свои новые требования стремится вложить в старые формулы» (Южный край, 1916, 12 окт., л. 4). Во-вторых, он упоминает, что политическое размежевание в тюдоровской и раннестюартовской Англии проходило между «двором и страной» [Кузнецов, 1915б с. 219], о чем позднее будут писать Хью Тревор-Ропер и Перец Загорин [Trevor-Roper, 1951, p. 45; Zagorin, 1969, p. 32].

К. А. Кузнецова отличало еще и то, что он специально отказался от марксизма и уже вошедшей в моду теории классовой борьбы. На его взгляд, политическая борьба, в том числе за более свободные конкурентные выборы, делила людей иначе. Как правило, одну и ту же позицию занимали лучшие и обычные люди графств и городов. По его мнению, размежевание происходило не по социальному признаку. Людей объединяло единство умонастроений, приверженность общим идеям и ценностям.

Видимым недостатком монографии была ее композиционная рыхлость, хаотичность и беспорядочность приводимых казусов, к некоторым из них автор обращался по нескольку раз. В 1913 г. А. Н. Савин отмечал у К. А. Кузнецова трудолюбие, способности, литературную одаренность, умение «двигать исследование вперед» и тем «представлять немалый интерес для англичан». И одновременно он же писал о «возбуждении досады у компетентного читателя», называя кузнецовскую манеру писать «безостовной, беспочвенной, случайной, отрывочной <…> эскизной, капризной и полукритичной» [Савин, 2015, c. 342, 347].

В ходе защиты докторской диссертации К. А. Кузнецова в Императорском Харьковском университете, которая состоялась 9 октября 1916 г. (Южный край, 1916, 6, 12 окт.), оппонент профессор Н. И. Палиенко отметил, что избранная автором тема «сравнительно мало освещена в научной литературе», и высоко оценил привлеченный диссертантом архивный материал. Но, по его мнению, в диссертации явно преувеличен демократизм палаты общин в области избирательного права [Палиенко, 1916, c. 6, 7, 9] (Южный край, 1916, 12 окт., л. 4). Профессор А. Н. Фатеев назвал диссертацию К. А. Кузнецова о парламенте «последним словом науки» (Южный край, 1916, 12 окт., л. 4). Присутствующий при защите известный анти-ковед В. П. Бузескул счел необходимым выступить и подчеркнуть, что К. А. Кузнецов «подошел к теме как историк». «Мы, историки, – заключил он, – должны быть особенно благодарны за то, что К. А. Кузнецов такую тему разработал именно на основании источников, и теперь я выражаю всю радость и всю благодарность за это» (Южный край, 1916, 12 окт., л. 4).

Таким образом, очевидно, что написанная К. А. Кузнецовым диссертация, изданная в 1915 г. в Одессе в виде книги, учитывала все достижения англо-американской историографии и была лучшей для конца 1920-х – 1930-х гг. Сочиняя ее, он оставался в русле вигско-либе-ральной традиции, но значительно превосходил британских и американских историков по охвату исследуемого материала и постановке проблем. Думается, что Октябрьская революция, которая изолировала отечественных историков от мировой науки, а самого К. А. Кузнецова заставила сменить научный и исследовательский профиль, были основными причинами незаслуженного забвения и периферийности проведенного русским историком права исследования.

Получив степень доктора государственного права, К. А. Кузнецов продолжал преподавать в Новороссийском Императорском университете, на Одесских высших женских курсах 8 и в Одесской консерватории, где читал лекции по истории, как писал сам, «преимущественно русской музыки» 9. На юридическом факультете университета он всё больше отдавался фи- лософии права и настаивал на введении специализаций. Свои семинары он посвящал античной Греции и даже публиковал об этом специальные работы 10. После Февральской революции 1917 г. историк принимает активное участие в общественной жизни Одессы. Он пишет и издает проект Конституции России [Кузнецов, 1917]. Сохранилось упоминание о том, что в конце 1917 г. он участвовал в написании Конституции Одессы 11. После Октябрьской революции он сотрудничает с Одесским Народным университетом (1917–1920) [Корнюш, 2015, с. 218]. В 1919 г. историк покидает Одессу и два года проводит у родителей в Новочеркасске 12. В 1921 г. К. А. Кузнецов переезжает в Москву и, навсегда оставив историю права и историю Англии, полностью отдается изучению и преподаванию истории музыки [Тетерина, 2020].

List of Sources

Yuzhnyi krai [South Region], 1916, Oct. 6, 12. (in Russ.)