Человек и машина: концепт "творческое понимание" в переводоведении

Оригинальная статья / Original article EDN:

Любая культура неизменно отражает себя в зеркале художественного перевода, а перевод, в свою очередь, способствует обогащению и творческому развитию принимающей культуры и ее языка, представляя собой, по словам О. Р. Демидовой, «некий интеллектуально-деятельностный континуум, осциллирующий на грани культур, субкультур и индивидуального экзистенциональ-но-культурного опыта личности» [5, с. 21].

Творческое понимание в переводоведении трактуется как: 1) решение ситуативных задач (талантливое изобретение), 2) создание уникальных культурных объектов (гениальное озарение), 3) созерцание вечных ценностей (мудрое обобщение). При этом переводческая деятельность понимается как умение производить культурный продукт, не уничтожая великих ценностей прошлого. Как справедливо отмечал М. М. Бахтин, если бы понимание исчерпывалось одним лишь вживанием в чужую культуру, «то оно было бы простым дублированием и не несло бы в себе ничего нового и обогащающего. Творческое понимание не отказывается от себя, от своего места во времени, от своей культуры и ничего не забывает» [3, с. 456–457].

Известный специалист в области художественного перевода П. И. Копанев подчеркивает важность слов И. В. Гёте о том, что перевод, встраивающийся в знакомую обстановку местной культуры как нечто новое и прекрасное, в сущности, лишь присваивает чужие мысли и чувства, интерпретируя их «на свой манер», в некоторой степени пародийно [7, с. 192]. Проблема перевода привлекает внимание исследователей в области сравнительной культурологии, где транслатологические процессы рассматриваются как трансфер не просто «чистых текстов», а культур. Переводчик своим «коммуникативным поведением» обогащает родной язык и способствует сближению народов [см.: 10, с. 4].

Линию философско-культурологического осмысления перевода продолжает В. Беньямин, отмечая, что задача переводчика заключается в освобождении чистого языка, в превращении символизирующего в символизируемое, в возрождении творческого слова: переводчику необходимо проникнуть в самые существенные элементы языка и, освоив способ мышления ори-

RUSSIAN JOURNAL OF BAKHTIN STUDIES . Vol. 6, no. 2. 2024

гинала, транслировать произведение через века – так, чтобы в переводах, «как в осколках, можно было узнать части сосуда или части великого языка» [12, с. 15]. Сходное видение проблемы находим в трудах немецкого писателя и философа Р. Паннвица, который рассматривает перевод «не как слепое подражание и лишенное смысла копирование оригинала, но как орудие обогащения смыслами через намеренное сопротивление застывшим формам, как способ познать себя и расширить границы собственного языка и культуры за счет глубокого постижения чужой схемы мысли, что придает новый виток движению и открывает истинную свободу» [14, с. 240–242].

Если прежде основным предназначением искусственного интеллекта считалась обработка больших массивов данных, то сегодня разработчики ставят перед собой более амбициозные задачи и стремятся раскрыть «код творчества», превратив математические операции в искусство. Однако реализуемо ли в полной мере это «искусство будущего»? Известно высказывание П. Пикассо в интервью, взятом у него американским писателем У. Фифилдом (впервые опубликованном в The Paris Review летом–осенью 1964 г., затем включенном в ряд книг писателя). о бесполезности «механических мозгов» (вычислительных машин, в современном понимании – компьютеров), которые, по мнению художника, «могут лишь давать ответы» [цит. по: 13, с. 40]. Согласно Бахтину, диалогическое общение предполагает вопрошание [см.: 2, с. 351 и др.].

Алгоритмы сами по себе не страдают сомнениями и вопросами, не разделяют ценностей, не боятся смерти, не мечтают, у них нет устремлений. Самостоятельно осуществленный нейросетью перевод пока не идет ни в какое сравнение с работой реального переводчика, задача которого в том числе создать прагматические пресуппозиции у реципиента, восполняя пробелы фоновых знаний, необходимые для адекватного восприятия текста. Маловероятно, что вычислительные методы смогут развить в машинах социальный интеллект или способность к самостоятельному суждению, им не хватает других важных характеристик человеческого разума, таких как любознательность и способность к саморефлексии.

Существенным ограничением речепроизводства нейросетей выступает отсутствие вербальной эмоциональной глубины, что проявляется, в частности, в трудностях понимания и передачи словесной образности. В центре творческой деятельности человека всегда были его эмоции, чувства, переживания (в явной или завуалированной форме). По словам немецкой исследовательницы М. Шварц-Фризель, в своей речи люди склонны использовать изобразительно-выразительные средства, транслирующие определенный уровень эмоциональной вовлеченности – в отношении не только затрагивающих их событий и явлений, но и вполне конкретных, не подразумевающих множественной интерпретации объектов действительности [см.: 16, с. 5].

Сам процесс языковой категоризации мира несет в себе определенную творческую составляющую, поскольку в ходе номинации проявляется элемент художественности (нем. Schmuckkörbchen, Herbstzeitlose, Vergissmeinnicht, Buschwindröschen и др.), о котором нельзя забывать при переводе. То, что является для нас частью повседневной дискурсивной практики, может стать камнем преткновения для искусственного интеллекта. Как подчеркивает немецкий журналист, художественный критик и писатель Х. Раутерберг, опасность кроется в том, что интенсивное развитие искусственного интеллекта ведет к фундаментальным структурным изменениям в понимании перевода, растворяя в водовороте цифровых технологий такие основополагающие категории, как «оригинал», «автор», «идея», «копия», «подлинность» [см.: 15].

Как подчеркивает Е. Д. Кузнецова, машина «бросает вызов переводчикам высокотворческих направлений», она не в состоянии подобно человеку пережить текст в феноменологическом смысле [8, с. 63]. Серьезная проблема для цифрового перевода кроется в исключительно информационном характере восприятия текста, в то время как человеку зачастую свойственно фасцинативное восприятие сообщения, проявляющееся, по словам В. И. Карасика, как «его эмоциональное переживание, эмпатическое слияние с текстом, ощущение его значимости для личности» [6, с. 44]. Подобное восприятие сообщения раскрывает его многомерные символические (эйдетические, энигматические, эмпатические) смыслы.

RUSSIAN JOURNAL OF BAKHTIN STUDIES . Vol. 6, no. 2. 2024

«Нечеловеческие» переводы эстетически насыщенных текстов привлекают аудиторию (подобно произведенным нейросетью текстам литературы, живописи или музыки) не качеством получаемого продукта искусства, а его внешней броскостью и провокационным для общественного восприятия происхождением. Современный человек ценит все, что на первый взгляд кажется непонятным и экзотичным, все, что отличается от устоявшейся нормы, признанной традиции, в чем проявляется свобода выбора и «бунтарский дух». Искусственный интеллект, мастерски жонглируя малопонятными заимствованиями и странными кальками в создаваемых текстах, бросает вызов принятой логике изложения и нормам речи, что делает их эпатажными и гарантирует повышенное внимание к ним со стороны реципиентов. Например, машинный перевод постепенно получает признание в контексте современного искусства: буквализм инициирует творческий поиск, а в стремлении установить первоначально вложенные автором смыслы в предложенной машиной чрезмерно броской или, напротив, безликой форме активируется внутренний взор читателя, способный порой разглядеть нечто более масштабное и глубокое, чем предполагал создатель произведения. Подобная интеллектуальная провокация в целом свойственна эпохе метамодерна.

Очевидно, что результаты работы нейросетей, сгенерированные ими тексты могут интриговать воображение человека, выполняя роль пускового механизма его собственной лингвистической креативности, пробуждать в нем исследовательский интерес. Формализм и буквализм цифровых переводов способны вызвать «взрыв ассоциаций», поскольку машинный перевод более точен, математизирован, механистичен. По мнению Д. Х. Булатова, вместо того чтобы продолжать уклоняться от использования новых технологий в переводе, необходимо пересмотреть идеи тотального антропоцентризма, присущие эпохе Возрождения и особенно ярко проявившиеся в наши дни, необходимо сосредоточиться на исследовании тех моделей взаимодействия человеческого и искусственного разума, которые развивают их гармоничное единство во благо обществу [см.: 4, с. 60].

Следует также учитывать, что сама когнитивная деятельность переводчика в некоторой степени согласуется с механизмами работы «искусственного мышления». Активное воображение начинающего переводчика можно активизировать коротким словесным описанием, сравнимым с промптом для нейросети. Как подчеркивает архитектурный критик А. Острогорский, в процессе формирования своей общей начитанности переводчик пропускает через себя тысячи текстов, готовит большой объем образцов, из которых «склеивает» собственные тексты, выбирая из нескольких вариантов перевода наиболее близкий к некоему идеалу, воспитанному в нем культурой [см.: 11, с. 76].

Таким образом, цифровой перевод, не претендуя на «творческое понимание» в бахтинском смысле, определяет сегодня не только технологические процессы, но и саму философию перевода, требующего в контексте новейшего времени обновленной этики и эстетики текста. XXI в. как век цифрового гуманизма предполагает сотрудничество и сотворчество интеллектов машины и человека во благо стремительно меняющемуся обществу, хотя и представляет определенный вызов для классического понимания авторства и привычных ожиданий уникальности продукта перевода.

RUSSIAN JOURNAL OF BAKHTIN STUDIES . Vol. 6, no. 2. 2024