Честь покойного монарха как предмет дипломатического спора: эпизод из истории российско-шведских отношений XVII в

В статье рассматривается один из аспектов проблемы титулов в отношениях между Россией и Швецией в 1640―1650-е гг. ― спор о правомерности употребления формулы «блаженные памяти» (Sahlig uthi åminnelse) в официальной документации только при упоминании усопших православных царей (в данном случае ― Михаила Федоровича). Настаивавшие на этом российские дипломаты допускали использование по отношению к покойным шведским правителям (Густаву II Адольфу) лишь калькированных формул «высокославные памяти» (Högloflig uthi åminnelse) либо «славы достоинеишии памяти» (Glorwärdigst uthi åminnelse). Прослежен ход переговоров и проанализированы стратегии аргументации обеих сторон. Показано, что в то время как русские стремились всеми способами закрепить символическое превосходство своих монархов и тем самым утвердить их исключительное право на посмертное вечное блаженство, стратегия шведов, прежде всего, состояла в отстаивании формального равноправия в отношениях с восточным соседом.

Опубликована: 20 декабря 2013 года

Систематическое изучение истории титулов московских государей было начато еще А. Б. Лакиером в 1840-х гг. [39]. Оно несколько приостановилось в советский период, поскольку, по понятным причинам, оказалось на периферии исследовательского интереса, что, впрочем, не означает отсутствия специальных работ по соответствующей проблематике, хотя они и создавались по большей части (хотя и не исключительно) за пределами СССР1. В последние же 15―20 лет эта тема переживает настоящий ренессанс и вновь привлекает активное внимание исследователей2. Очевидно, анализ изменений в титулатуре, а также рассмотрение перипетий дипломатических споров по поводу титулов и связанных с ними деталей словесного этикета вообще позволяет пролить свет на особенности российской политической культуры, особенно в эпоху Московского государства.

В настоящей статье3 речь пойдет о российско-шведском дипломатическом споре 1640-х гг., возникшем во время переговоров о подтверждении Столбовского мирного договора (1617 г.) после восшествия на престол Алексея Михайловича. Спор касался правомерности употребления в официальных документах выражения «блаженные памяти» по отношению к покойным монархам ― отцам нового российского царя и шведской королевы Кристины: Михаилу Федоровичу и Густаву II

Адольфу. Несмотря на то что этот сюжет может показаться маргинальным, он, на мой взгляд, весьма любопытен как пример столкновения двух фундаментально различных дипломатических стратегий, различных политических логик.

Все, по-видимому, началось с грамоты Алексея Михайловича, адресованной королеве Кристине и датированной 19 августа 1645 г.: в тексте Михаил Федорович последовательно именуется «блаженным отцом нашим», а Густав Адольф ― «отцом вашим славные (или великославные) памяти»4. Эта тонкость не осталась незамеченной в Стокгольме. В ответном послании от имени королевы, датированном 12 декабря 1645 г., «блаженным» (шв. Sahlig) назван везде только Густав Адольф, в отношении же Михаила Федоровича ― либо обоих монархов разом ― используется выражение «высокославные памяти» (шв. Högloflig uthi åminnelsse)5.

Собственно спор по указанному поводу разгорелся в 1646 г., когда в Стокгольм прибыло российское посольство во главе с Григорием Гавриловичем Пушкиным, привезшее подтвержденную грамоту от Алексея Михайловича на Столбовский договор6. В первых числах июня при сверке «образцов» текста ратификационной грамоты от имени королевы Кристины ― привезенного послами и представленного «свейскими думными людьми» ― выяснилось, что у обеих сторон имеются претензии друг к другу относительно написания монарших титулов. Послы возмутились тем, что в шведском тексте Михаил Федорович не назван «царем и всеа Руси самодержцем» и «имянованье» Алексея Михайловича «писано попросту коротким обычаем, а великим государем царем и великим князем Алексеем Михайловичем всеа Руси самодержцем нигде не написано». При этом Густав Адольф «написан с повышеньем»7. Как пояснили послы, «Густаву Адолфу королю в образцовом списке не написано велеможства, и в то место написано высокославные памяти, а вы прибавляете сверх мирного договору и вечного докончанья блаженнои второи…»8.

В ответ шведы указали на аналогичные особенности русского варианта: «…в образцовом де вашем списку, какове быть королевине грамоте, государя их велеможнеишего Густава Адолфа короля свеиского и иных его королевского величества имянованье во всех статьях писано с умаленьем; велеможнеишим и свеиским и иных нигде не написано, а государя де вашего блаженнои памяти9 великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Руси самодержца его царского величества имянованье писано с повышеньем: великии государь царь и великии князь Михаило Федорович всеа Руси самодержец, а государя де их славные памяти Густава Адолфа короля во всех статьях велеможство и свеискои и иных прописано…» Кроме того, в паре с полным титулом Алексея Михайловича часто используется краткий титул Кристины. Все это нарушает паритет в отношениях между двумя государями и их государствами [3; 341―342]10.

Таким образом, позиция шведской стороны обусловливалась стремлением дать «симметричный ответ». И именно поэтому в шведском варианте ратификационной грамоты по отношению к Густаву Адольфу была употреблена формула «блаженные памяти». Как заявил царским послам секретарь Юхан Монссон, «государыня де ж их королева ставит в великое подивленье, что великого государя вашего блаженные памяти пишут блаженною памятью, а отца де ее Густава короля пишут высокославною памятью. И королева де о том з думными своими людми говорила, чтоб отца ее Густава короля писать против государя вашего блаженною памятью» [3; 348].

Однако послы, ссылаясь на предшествующую практику, отказывались использовать это выражение по отношению к покойному королю. По их словам, такое словоупотребление оскорбляет царскую честь, его «государское достоинство». Не соглашались они и на предложение именовать как Густава Адольфа, так и Михаила Федоровича «великославной памяти великими государями» [3; 595об. ― 600].

Шведы не без оснований усматривали в действиях российской стороны нарушение принципа паритета в дипломатических отношениях и тоже не желали уступать. Когда 11 июня русский и шведский переводчики занялись сверкой текстов очередного варианта грамоты, обнаружилось, что в шведском тексте в отношении Михаила Федоровича употреблена формула «великославные памяти», «а блаженные памяти во всех статьях почернено» [3; 636]. Последовал обмен прежними аргументами. В итоге послы пообещали «донести» царю, что шведская сторона недовольна «умаленьем» титула покойного короля, а секретарь Ю. Монссон сказал, что «привел» королеву к тому, чтобы Михаил Федорович был назван в шведской ратификационной грамоте «блаженной памяти великим государем» [3; 649 об. ― 650].

Однако, как оказалось, той же чести удостоился и Густав Адольф: в грамоте от имени Кристины он именуется «высокопочтенным блаженным государем отцом славы достоинеишим памяти» (Högstähradhe Salige Herr Fader glorwärdigst uthi åminnelse), а Михаил Федорович ― «вашего царского величества государем отцом блаженнои памяти»11. Таким образом, в этот раз шведской стороне удалось добиться соблюдения формального равенства обоих монархов.

С возвращавшимися в Москву послами было также отправлено датированное 30 июня письмо Кристины, в котором выражается недовольство отсутствием формального паритета при параллельном употреблении титулов шведских и российских монархов («…меншие титлы неровно писаны»), но в то же время высказывается мнение, «что то учинилося больше просмотреньем в его царского величества приказе, нежели нарочно или умыслом». Формула «блаженные памяти» (в том числе и вместе с формулой «высокославные памяти») в тексте письма употреблена по отношению как к Михаилу Федоровичу, так и к Густаву Адольфу12.

Но конфликт не был исчерпан. Во время очередных переговоров в Москве в сентябре ― ноябре 1647 г. (шведское посольство возглавлял Эрик Юлленшерна)13 шведам стало абсолютно ясно, что для российской стороны речь идет об особом статусе царей, который отнюдь не предполагает «терминологического паритета». Российские дипломаты настаивали на том, что выражение «блаженные памяти» может употребляться только по отношению к усопшим царям. Свою позицию они по-прежнему аргументировали существовавшим обычаем14, однако переводчик посольского приказа Вольф Якобссон («Ульф Яковлев») в частной беседе (25 октября) сообщил шведским послам, что «это…было бы против их [русских] религии и совести ― назвать отца ее королевского величества или кого-либо, исповедующего другую религию, блаженным» [19].

В ответ шведы не только постарались доказать, что Густав Адольф и раньше именовался «блаженным» в документах, принимавшихся российскими властями без возражений, но и отметили, что «его королевское величество исповедовал истинную христианскую веру, жил в этом мире по-христиански и похвально и затем во имя Господне блаженно и заслуженно почил; так что ни один христианин не может и не должен сомневаться в его королевского величества блаженстве, поскольку также ни один человек не должен осуждать другого» [8; 157―158], [25; 91]. То есть шведы всегда были готовы назвать Михаила Федоровича «блаженным» и тем самым признать его праведным христианином.

Русские, со своей стороны, попытались убедить шведов в том, что использование по отношению к усопшим царям выражения «блаженной памяти» не является признаком более высокого достоинства российских самодержцев. Как сообщается в отчете шведских послов, думный дьяк Назарий Чистой, даже заявил в ходе одной из встреч (27 октября), что по-русски «блаженный» (blasen ) означает «божьего человека, который отказался от всех мирских забот, ходит меж людей почти нагой и босой; он не нищенствует, но принимает то, что другие соизволят подать ему; и то, что каждый получает сверх самого необходимого для поддержания своей жизни, делит среди других бедняков; сидит всегда возле церкви и днем и ночью молит Бога за страну…» [19]. Очевидно, российская сторона была готова любым способом добиться сохранения указанного различия в употреблении титулов усопших монархов. Неоднократно предлагавшееся шведами решение вопроса на основе полного отказа от использования выражения «блаженные памяти» постоянно отвергалось русскими.

В тексте грамоты, врученной шведским послам по окончании переговоров 1647 г., Густав Адольф именуется только великим государем «великославные памяти», а формула «блаженные памяти» употребляется исключительно по отношению к Михаилу Федоровичу. Как выясняется из статейного списка российских послов во главе с Борисом Ивановичем Пушкиным ― которые в 1649 г. в Стокгольме тоже немало времени потратили на споры со «свейскими думными людьми» по поводу титулов (см. ниже), ― шведы в 1647 г. не хотели принимать это «ответное письмо», где по-прежнему не соблюдался паритет при титуловании усопших монархов Швеции и России. Но после «справки» с продемонстрированным русскими экземпляром «вечного докончанья» шведские послы все-таки приняли грамоту. Один из участников этого посольства в Москву, Ларс Кантерстен (вызванный во время стокгольмских переговоров риксканцлером Акселем Оксеншерной специально для того, чтобы он рассказал, как было дело в Москве двумя годами ранее) заявил, что тогда они были русскими «приневолены»15.

В 1649 г. спор разгорелся с новой силой. Российское посольство во главе с Б. И. Пушкиным обычно связывают в первую очередь с заключением договора о перебежчиках16. Хотя формально с российской стороны «началным главным делом», ради которого послы прибыли в Стокгольм, был вопрос об «умалении» царского титула: в тексте завершившего Тридцатилетнюю войну договора со Священной Римской империей и в новом шведском Таможенном уставе, которые были напечатаны в Швеции, царь именовался всего лишь «великим князем»17. Таким образом, проблема титулов с самого начала играла важную роль на переговорах 1649 г.

Здесь не место излагать все перипетии спора вокруг «умаленья» царского титула в «свейских печатных письмах». В конечном итоге шведам удалось убедить русских в том, что изменить текст договора с империей невозможно, поскольку он уже окончательно утвержден и для внесения каких бы то ни было дополнений и исправлений пришлось бы вновь собирать за одним столом дипломатов всех заинтересованных сторон. Что касается Таможенного устава, то шведы пообещали изменить текст в тех экземплярах издания, которые удастся «сыскать»18. Для нас в данном случае важно то, что именно в ходе споров по этому поводу вновь «всплыл» вопрос об употреблении формулы «блаженные памяти»19.

Ознакомившись с претензиями русских по поводу именования царя «великим князем» в «печатных листах», шведы постарались не ограничиться объяснениями своей позиции, а ответить ударом на удар: в письме от 18 июня «свейские думные люди» отметили, что в документах с российской стороны титул королевы тоже нередко искажается или «умаляется» [4; 99―99 об.]. Густав Адольф и Михаил Федорович в этом шведском послании названы «великими государи высокославные памяти» [4; 96]20.

Данное выражение встречается в тексте письма лишь один раз, но на него моментально отреагировали российские послы. Подьячему Василию Старого, отправленному 20 июня к шведским переговорщикам, было велено, между прочим, заявить: «И в том ответном писме написано не против того, как годно писати обоих великих государеи; блаженные памяти великии государь наш царь и великии князь Михаило Федорович всеа Руси самодержец его царьское величество написан просто, блаженные памяти в начале не написано, а великии государь ваш написан высокославные памяти велеможнеишии и высокорожденныи князь Густаф Адолф король свеискои его королевское величество. И блаженные памяти великому государю нашему его царскому величеству написано перед тем его государскому имяни с умаленьем» [4; 103―103 об.].

С этого момента и до самого окончания переговоров стороны периодически возвращались к обсуждению данного вопроса. Уступать никто не хотел. То и дело послы протестовали против употребления в представленных шведами документах формулы «блаженные памяти» по отношению к Густаву Адольфу. Обе стороны апеллировали к прецедентам: шведы напоминали о письме Кристины, отправленном Алексею Михайловичу в 1646 г. с посольством Г. Г. Пушкина, русские ― об ответе, полученном в 1647 г. в Москве посольством Э. Юлленшерны (см. выше). Ссылались на Столбовский договор, однако выяснилось, что если в «посолскои договорнои росписи свеиских послов» и в ратификационной грамоте Густава Адольфа, как заявляли шведы, усопшие к тому времени монархи ― и российские, и шведские ― именуются «блаженной памяти великими государями», то, по словам русских, у них в текстах договорной записи и подтвержденной грамоты Михаила Федоровича эта формула применяется исключительно по отношению к царям [4; 121―122, 162 об. ― 164 об., 462 об. ― 467].

Здесь действительно имела место некоторая неточность перевода. В списках договорной записи российских послов Иван Васильевич и Федор Иванович, а также Борис Годунов, нередко называются «блаженные и высокославные памяти великими государями», шведские усопшие монархи ― лишь государями «высокославные памяти» [1; 21 об. ― 22, 32, 41―41 об.]. При этом в русских переводах шведской договорной записи сначала по отношению к одному Карлу IX, а затем по отношению к нему же вместе с Юханом III употреблено выражение «крестьянские и высокославные памяти» [1; 81―81 об., 118―119]. Но в оригинальном шведском тексте только в первом случае на самом деле написано «christeligh och höghlåffligh i åminnelse», во втором же — «salige och höglofflige i åmminnelsse», т. е. не «крестьянские», а именно «блаженные и высокославные памяти» [27; 242, 255―256]. Чем бы ни была вызвана указанная неточность, можно, по-видимому, констатировать, что русские и в 1617 г. избегали упоминаний о «блаженстве» шведских королей.

Заметим, однако, что, с другой стороны, не менее часто в Столбовском договоре покойные монархи обеих стран именуются просто «прежними бывшими великими государями» [1; 5―5 об., 83 об., 84 об. ― 85]. То есть отсутствие формулы «блаженные памяти» при упоминании покойных царей, видимо, не считалось в 1617 г. «умаленьем» царского «имянованья». Между тем, когда в сентябре 1649 г. российские послы получили от «свейских думных людей» письмо, в котором говорилось о «бывшем великом государе царе и великом князе Михаиле Федоровиче всеа Руси самодержце», они поспешили выразить свой протест по этому поводу: «…в том ответном писме написано непопригожу…в начале к его государскому имянованью блаженные памяти не написано… [4; 635, 641―641об.].

На стокгольмских переговорах опять возник вопрос о религиозной подоплеке позиции русских. Шведская сторона напрямую связывала отказ именовать Густава Адольфа «блаженные памяти великим государем» с отношением православных к протестантам и вообще к иноверцам. Так, 3 июля шведы заявили, что «они де думные люди почитают их [русских] православными християны, а толко де будет и они их почитают християны ж, и християнских де обоих великих государеи, как великого государя вашего царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Руси самодержца, так и велеможного государя их Густава Адолфа короля свеиского, надобного писать блаженною памятью, а во всех де християнских государствах ведетца так не толко что великих государеи цареи или королеи християнских от жития сего отшедших имянуют блаженными, но и простых людеи во християнстве от жития сего отшедших называют блаженными, и в том де слове, что писати блаженным, государскои чести повышенья и умаленья никакова не будет; а по указу де королевина величества им думным людем велено с ними царского величества великими послы говорити о том, чтоб они писали их велеможного государя Густава Адолфа короля против того, как они пишут великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Руси самодержца блаженною памятью для того, ведомо де королевину величеству учинилось от московские печатные книги, что в тои на их веру напечатана укоризна болшая21, и королевино величество хочет про то ведать подлинно, как они их почитают, християны ли их называют или нехристияны». В ответ «послы говорили, что они нехристияны их [шведов] не называют, а присланы… не о вере говорить» [4; 172―173]22.

Однако в первую очередь шведская сторона апеллировала к необходимости соблюдать принцип равенства в отношениях сторон. Например, в ходе встречи 4 сентября «свейские думные люди» заявили, что не согласятся на то, «чтоб царского величества имянованье увысить, а королевина величества имя унизить, и тому де николи не бывать, чтоб ровные чести не писать» [4; 591 об.]. 20 октября шведский секретарь «Петр Коет» говорил послам: «…в вечном докончанье написано, что обоим великим государем друг другу лутчего искати, и то де лутчее, что обоим великим государем ровная честь воздават». Однако послы на это ответили, «что сверх тое чести, которая написана в вечном докончанье государю их королевскому величеству, учинити им царского величества великим послом не мочно, потому что то вечное докончанье обои великие государи душами своими крестным целованьем закрепили; и толко что мимо того вечного докончанья прибавить или убавить, и тем на их государские души навести грех» [4; 901 об. ― 902].

Возможно, шведская и российская стороны вообще по-разному воспринимали проблему титулов как таковую. В самом начале переговоров, в июне 1649 г., королева в личном письме (за ее собственноручной подписью, но без «приписей» «думных людей») упрекала послов за то, что они «те ненадобные споры о титлах учали вчинать», тогда как «есть такие и опричь того иные и болши печали…» [4; 147 об. ― 148 об.]. (Послы, разумеется, заявили в ответ, что «то великое дело о государскои чести о титлах» назвать «ненадобным спором» может лишь тот, «хто ищет меж великими государи нелюбье и недружбу чинити…» [4; 158].)

Следует иметь в виду, что к середине XVII в. у Швеции был опыт разрешения титулатурного спора со своим извечным противником ― Данией ― на принципах, которые едва ли могли бы быть в то время применены в отношениях с Россией. По Кнередскому миру 1613 г. Густав Адольф и его потомки получили право на упоминание в своем титуле северной области Норланд и живущих там лопарей-саамов ― с тем, однако, условием, что это не будет рассматриваться как выражение притязаний шведской короны на власть над лопарями, проживающими в северных областях Норвегии и являющимися подданными датского короля. То есть соглашение определяло не возможность или невозможность употребления титула, а то, каким образом этот титул нужно трактовать. Тем же самым договором датскому монарху дозволялось использовать в государственном гербе три короны ― традиционный символ Швеции (он сохранялся в датском гербе с эпохи Кальмарской унии 1397―1523 гг., объединявшей все три скандинавских государства). И в этом случае для улаживания спора оказалось достаточным договориться о том, что само по себе использование герба с тремя коронами не означает наличия у короля Дании претензий на Швецию [56; 104, 170―171].

Поскольку российские переговорщики всегда придавали огромное значение букве договора и проявляли чрезвычайную чувствительность к нюансам оформления дипломатических документов, разрешение титулатурного спора подобным способом кажется невероятным в контексте российско-шведских отношений середины XVII в. В то же время стоит подчеркнуть, что наличие нерешенных проблем и взаимных претензий не мешало российским и шведским дипломатам достигать соглашений друг с другом.

Вопрос об использовании в официальных документах формулы «блаженные памяти» напрямую не увязывался российской стороной с решением проблемы перебежчиков, которую шведы всегда рассматривали как приоритетную. Напомним также, что и в заявленном как «главное началное дело» вопросе об исправлении царского титула в «свейских печатных листах» послы добились удовлетворения лишь части своих требований. Последний, выражаясь современным языком, обмен дипломатическими нотами по поводу употребления формулы «блаженные памяти» произошел уже после заключения 19

октября договора о перебежчиках23. 20 октября российские послы вернули шведам письма «о обидных делех» от 6 сентября и 17 октября, потребовав исправить в них «имянованье» Михаила Федоровича [4; 890 об. ― 96 об.]. Не отреагировать на «умаленье» царского титула послы не могли, но предпочли сделать это после того, как было достигнуто соглашение. В ходе очередной дискуссии стороны повторили старые аргументы. Шведы (в письме от 22 октября) вновь заявили, что усопшие цари будут названы «блаженные памяти великими государями», только если русские начнут использовать ту же формулу в отношении Густава Адольфа [4; 896 об. ― 906 об., 920―923 об., 925―925 об.]. Ответа от послов не последовало.

Больше об этой проблеме в материалах посольства Б. И. Пушкина не упоминается. 25 октября послы покинули Стокгольм. Стороны остались каждая при своем мнении. Никаких дополнительных соглашений относительно использования титулов, несмотря на предложения шведов, заключено не было.

Трудно сказать, продолжался ли данный спор открыто после 1650 г. Я не нашел в источниках соответствующих свидетельств. Однако не приходится сомневаться, что отмеченная тонкость в употреблении формул «блаженные памяти» и «высокославные памяти» сохраняла свое значение и на нее обращали внимание. Ярким примером в этом отношении является текст грамоты Карла X Густава от 30 июня 1655 г. с подтверждением Столбовского договора. Михаил Федорович здесь везде последовательно именуется «Sahlig uthi åminnelße», а Густав II Адольф ― «glorwärdigst uthi åminnelße» либо «Högloflig uthi åminnelße», но притом с добавлением (правда, не абсолютно во всех случаях, но в их подавляющем большинстве) «wår (Högstährade/Kongl. Maij:tz) Sahlige Morbroder», т. е. «наш (высокопочтенный / королевского величества) блаженный дядя»24, точно как в процитированной выше грамоте королевы Кристины 1646 г. (см. сноску 11) [12]. То есть о «блаженстве» Густава Адольфа все же упоминается.

Кроме того, вообще в материалах переговоров середины 1650-х гг. Михаил Федорович упоминается в шведских оригиналах обычно только как «högloflig i åminnelse» (либо вообще без этой формулы), причем в русских переводах указанное выражение везде аккуратно передается как «высокославные памяти». С другой стороны, естественно, в подготовленных российскими дипломатами документах по отношению к покойному отцу Алексея Михайловича используются исключительно слова «блаженные памяти» [7; 11, 28, 29, 33, 43, 73]. В общем, отмеченные расхождения в формулировках никуда не исчезли, но признаков открытого спора, каких-то протестов с той или иной стороны именно по этому поводу в документах 1650-х гг. не обнаружено.

Правда, в тот период для шведских и российских дипломатов гораздо актуальнее и важнее была иная, более острая титулатурная проблема ― расширение титула Алексея Михайловича в связи с территориальными приобретениями в результате войны с Речью Посполитой. Одним из камней преткновения в этом споре ― но не единственным! ― было появление в царском титуле слов «и Белыя Росии / России»25. В тех условиях, вероятно, вопрос о том, как упоминать в официальных документах усопших монархов, отступил на второй или даже третий план.

Но вот в шведском переводе грамоты российских послов от 5 апреля 1662 г. по отношению к Михаилу Федоровичу везде употреблено выражение «högloflig i åminnelse» [20; 139v], тогда как в русском тексте в соответствующих местах стоят слова «блаженные памяти» [21]. Видимо, мы не слишком ошибемся, если предположим, что к 1662 г. вопрос так или иначе потерял свою былую актуальность. По крайней мере, шведский переводчик, судя по всему, не видел здесь проблемы и переводил свободно.

Возможно, свою роль здесь сыграла 2-я статья нового (заменившего прежний Столбовский), Кардисского договора между Россией и Швецией (1661 г.). По ней признание титулов, используемых каждой из сторон, должно было стать автоматическим [26; Ajv], [6; 535], [16]. Характерно, что как раз на положения этого договора и предшествовавшего ему Валиесарского перемирия (1658 г.), где уже содержалась соответствующая норма [6; 470], [13], [14], [15]26, сослался в вопросе о титулах российского и шведского монархов и Григорий Котошихин ― знаменитый автор самого подробного и авторитетного из дошедших до нас комментариев современников относительно практики написания титулов в московском Посольском приказе: «Зри против того в Валиэсарском и в Кардиском договорех: чтоб обоих великих государей титлы, с обе стороны, воздаваны были по их государскому достоинству, как они сами себя описуют» [5; 38].

И тем не менее рассмотренная традиция, несмотря на некоторые отступления от нее, не ушла окончательно в прошлое, хотя, кажется, уже не становилась предметом дипломатических споров. Так, в ратификационной грамоте Карла XII от 1 февраля 1699 г. с подтверждением Кардисского и Плюсского

(1666 г.) договоров про умерших к тому времени Карла XI и Алексея Михайловича сказано соответственно «Glorwijrdigst i åminnelse» и «Höglåflig i åminnelse» [17]. Казалось бы, тема закрыта. Однако в аналогичной грамоте Петра от 20 ноября того же года по отношению к покойному шведскому королю последовательно используются лишь слова «высокославные памяти», тогда как по отношению к Алексею Михайловичу ― во всех случаях ― «блаженные памяти» [18].

Таким образом, в рассмотренном нами дипломатическом споре второй половины 1640-х гг. о том, в какой форме следует воздавать честь покойным монархам России и Швеции, стратегия российской стороны была направлена на утверждение символического превосходства царей над шведскими королями. Поэтому было важно создать соответствующий прецедент, который впоследствии мог бы быть использован уже в качестве аргумента. Притом что шведские дипломаты хорошо понимали правила этой игры, их стратегия все же состояла в отстаивании формального равноправия, паритета в отношениях с восточным соседом.

Отмечу также в заключение «несимметричность» восприятия обеими сторонами вероисповедания друг друга: шведы были готовы без долгих обсуждений и раздумий признать в официальной переписке за православным царем равные с лютеранским королем шансы на вечное блаженство (хотя богословские претензии лютеран к православным, конечно, оставались в силе), в то время как, с точки зрения русских дипломатов, признание такого равенства православного и лютеранского государей перед лицом Господа могло представляться проблемой.

Работа выполнена при финансовой поддержке Программы стратегического развития ПетрГУ на 2012―2016 гг.

ПРИМЕЧАНИЯ

• [1]    Здесь необходимо прежде всего отметить исследования В. Водова, А. Поппэ и М. Шефтеля, а также Г. Алефа, Дж. Джираудо, Г. Штёкля (см. ссылки на статьи всех перечисленных авторов в: [49; 6―7, 58―59, 63―64], И. Й. Илиевой [35] и др. Наиболее известные тексты Г. Алефа и В. Водова (в русском переводе) плюс принципиально важные с точки зрения изучения титулатуры работы историка-эмигранта А. В. Соловьёва (об эволюции терминов «Великая Русь», «Малая Русь» и «Белая Русь») и А. Золтана (об истории русского термина «государь») были сравнительно недавно переизданы:[31], [32], [33], [34], [47].

• [2]    См. в первую очередь первое в историографии монографическое исследование А. И. Филюшкина по истории титулатуры российских правителей (до XVI в. включительно): [49]. Там же см. литературу вопроса. В дополнение к указанным в монографии А. И. Филюшкина работам отмечу также публикации: [29], [30], [37], [40], [42], [43], [44], [45], [46], [53].

• [3]    Предварительные выводы данного исследования были ранее опубликованы в виде тезисов: [46].

• [4]    См. список грамоты: [2; 28―37 об.].

• [5]    Шв. текст: [28;. 1―5]; рус. пер.: [2; 52―62].

• [6]    См. об этих переговорах: [51; 369—370]. О торговых аспектах: [54; 90―97]. Оригинал привезенной послами ратификационной грамоты Алексея Михайловича хранится в Государственном архиве Швеции [10].

• [7]    См. «отписку» послов, отправленную ими в Москву по прибытии в Печоры 21 июля (список): [3; 338―338 об., 339 об].

• [8]    См. список статейного списка: [3; 560].

• [9]    Любопытно отметить, что даже при пересказе речи шведских переговорщиков (но, конечно, не в переводе грамот) послы, как правило, использовали по отношению к покойному российскому царю выражение «блаженной памяти», а по отношению к королю Густаву Адольфу ― «высокославной памяти». Точно так же обстоит дело и в материалах других российских посольств, рассматриваемых

ниже.

• [10]    В привезенном послами из Москвы «образце» ратификационной грамоты от имени Кристины (см. список: [3; 210―236]) шведская королева действительно именуется полным титулом реже, чем Алексей Михайлович.

• [11]    Шв. текст: [28; 16―23]; рус. пер.: [3; 751―768 об.].

• [12]    См. рус. пер.: [3; 782―787].

• [13]    См. об этих переговорах: [52; 506―508]. О торговых аспектах: [54; 97―106].

• [14]    Вопрос о титуле был поднят 23 октября. См.: [19].

• [15]    См. список статейного списка: [4; 169―171 об., а также 467―470, 903―904].

• [16]    Об этих переговорах см.: [36]. О торговых аспектах: [54; 107―120].

• [17]    См. список наказа послам: [4; 51―55 об.].

• [18]    См. список статейного списка: [4; 175 об. ― 176, 179 об. ― 180 об., 200 об. ― 201, 859 об. ― 862, 925 об. ― 926].

• [19]    Излишне напоминать, что в материалах российского посольства Густав Адольф с самого начала и систематически именуется максимум «высокославные памяти» государем (если только речь не идет о переводе шведских грамот).

• [20]    В тексте буквально говорится о договоре между «обоими великими государи высокославные памяти велеможнеишего высокорожденного князи и государя Густава Адольфа короля Свеиского его королевского величества и великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Руси самодержца его царского величества…». Судя по всему, выражение «высокославные памяти» здесь относится к обоим монархам. Однако российские послы восприняли эту формулу как относящуюся к одному лишь Густаву Адольфу (см. ниже).

• [21]    Речь в данном случае идет о так называемой «Кирилловой книге» (по имени Кирилла Иерусалимского, которому приписывалось авторство). В окончательном своем виде она возникла в обстановке прений о вере, связанных с известными переговорами о браке датского принца Вальдемара и дочери Михаила Федоровича Ирины. «Кириллова книга» содержала отрывки из православных полемических сочинений и была опубликована в Москве в 1644 г. См. о ней и обстоятельствах ее создания: [41; 212―243]. Там же см. ссылки на литературу об этих российско-датских переговорах и прениях о вере.

• [22]    См. также [22]. Свой протест по поводу «Кирилловой книги» шведы выражали повторно 20 и 22 октября: [4; 918об. ― 920, 926―927], [23]. Кроме того, см. в публикации К. И. Якубова, который издал ряд фрагментов статейного списка посольства 1649 г.: [9; 260].

• [23]    Содержание договора не предполагало постоянного параллельного упоминания Михаила Федоровича и Густава Адольфа: [6], [11], [24].

• [24]    Мать Карла Густава Катарина Карлсдоттер Васа была сестрой Густава Адольфа, который, таким образом, приходился ему дядей по матери.

• [25]    Как отметили 23 декабря 1655 г. участники переговоров с российской стороны: «А в государеве имяноване и титлах свеиские послы не говаривали Белыя России и великого князя литовского и волынског[о], и подолского, и витебского, и мстисловского и многих государств и земель восточных и западных и северн[ых], отчича и дедича и наследника и государя и облаадателя. И бояре о

  том послом выговарива[ли], для чего они, послы, царского величест[ва] в ыменоване и в титле многово не г[о]ворили» [7; 24]. См. о том же и в других документах этих российско-шведских переговоров: [7; 13, 20―21, 40, 41, 54―56 (введение С. Дальгрена к публикации материалов из Государственного архива Швеции), 75―77, 80―83, 88―89, 90―93, 97―98, 101, 103, 107, 109―110, 113―114, 117―118]. Об упомянутом титулатурном споре в контексте истории российской дипломатии 1650-х гг. см. прежде всего новейшие исследования: [38]; [50; 49―50] (в этой же работе см. ссылки на весьма богатую литературу о российско-шведских отношениях 1650-х гг. вообще). Об истории элементов, вошедших в царский титул в 1654 («всея Великая и Малая Росии/России») и 1655 («и Белыя Росии / России») гг., см.: [55], [47] [37; 111―116].

• [26]    Кстати, в последнем случае (это шведский текст перемирия в составе ратификационной грамоты регентского правительства от 25 августа 1660 г.) по отношению к покойному королю Карлу X Густаву не использованы ни формула «sahlig i åminnelse», ни формула «högloflig i åminnelse». Сказано только, что он был «велеможнейшим, высокорожденным князем и государем» и т. д. «прежде» (fordom).