"Цифровизация" преступности в Великобритании и Норвегии: краткая заметка

Современные компьютерные технологии уже прочно вошли в жизнь каждого человека. По данным финансово-аналитических групп, к 2020 году у более 75% населения Земли будут смартфоны1, обеспечивающие выход в информационно-телекоммуникационную сеть Интернет, а это означает, что почти каждый человек на нашей планете будет 24 часа в сутки в режиме online доступен для восприятия и передачи информации. Новая технология всегда может быть рассмотрена с двух сторон: с одной стороны – безусловно положительная, выражающаяся в облегчении бытовых условий, ускорении технологических процессов, сокращении расстояний и путей сообщения. С другой же – безусловно отрицательная, ведущая к деградации отдельных общественных отношений, негативному влиянию на окружающую среду и здоровье населения, использованию технологий для создания опасных и вредных ресурсов. Точно так же и развитие телекоммуникационных и цифровых технологий как облегчает нам жизнь (развитие сети электронных ресурсов, создание международных образовательных платформ, повышение уровня и качества транслируемой информации и т.д.), так и несет в себе тот самый негативный заряд, проявляющийся, прежде всего, в использовании средств телекоммуникации при совершении преступлений. Немногим более года назад мы были свидетелями «бу-ма»2 исследований среди ученых-юристов, посвященных проблематике оборота криптовалюты. С одной стороны, присутствовала точка зрения о полном запрете ее оборота и недопустимости ее использования на территории Российской Федерации, с другой же была высказана вполне здравая мысль, что невозможно противиться прогрессу, и следует изучить это явление, попытаться использовать его для нужд отечественной экономики, испытывающей огромное внешнее давление от наших «партнеров» от режима санкций. Представляется, что вторая точка зрения предпочтительнее, так как действительно невозможно противиться прогрессу, его нужно использовать в своих интересах.

Использование т.н. «высоких» технологий характерно, традицион- но, для совершения преступлений экономической направленности, а также для преступлений, сопряженных с различного вида хищениями1 (не можем же мы игнорировать «великую» реформу о мошенничестве 2012 года, когда у нас появился отдельный состав, посвященный мошенничеству в сфере компьютерной информации, – ст. 1596 Уголовного кодекса Российской Федерации). При рассмотрении иных составов преступлений, помещенных в Особенную часть УК РФ, мы встретим крайне незначительное число случаев указания на «высокие» технологии, используемые при совершении преступлений2. Но вместе с тем стоит признать, что использование цифровых технологий при совершении иных преступлений, в первую очередь против личности, должно находить отклик у законодателя и иметь материальное выражение в конкретной норме права. Для защиты этого тезиса мною будут приведены опыты двух государств: Великобритании и Норвегии. Спешим заметить, что указанные примеры, направленные на охват двух сфер – уголовно-правовой (в случае Великобритании) и криминологической (в случае Норвегии), – с целью обеспечения комплексного рассмотрения заявленной темы статьи.

Рассматривая опыт Великобритании, мы остановимся на преступлениях, сопряженных с оборотом «экстремальной» порнографической продукции.

Прецедентом, положившим начало реформе уголовного законодательства Великобритании в области криминализации владения экстремальным порно, можно считать дело R v. Coutts1. Учитывая обстоятельства дела, приведенные в примечании, в обществе началась масштабная кампания под лозунгом «Мемориал в память Джейн Лонгхерст»2 по введению детальной регуляции сети Интернет, в частности, по возможности размещения и демонстрации контента определенного содержания (подразумевается контент, носящий порнографический и жестокий характер)3, так как указанные изображения могут выступать катализатором развития у лица желания воплотить указанные сцены в реальной жизни (доминирование, БДСМ, связывание, удушение и т.п.). В ходе общественного обсуждения инициативы Правительством было предложено4 считать незаконным владение материалами, содержащими изображение:

• а)    полового акта или орального секса с животными;

• б)    манипуляций сексуального характера с человеческими трупами;

• в)    серьезного насилия с сексуальными подтекстом;

• г)    серьезного сексуального насилия.

Итогом данной кампании стало принятие в 2008 году Акта об уголовном правосудии и иммиграции, где в части 5 «Уголовный закон», разделе «Порнография и прочее», параграфы 63-71 были описаны случаи запрета на владение экстремальными порнографическими изображениями1, а также вид и размер наказания за указанное деяние. Согласно Акту, выделяется две категории изображений:

• 1.    «порнографическое», т.е. это такое изображение, которое позволяет разумно предполагать, что оно было сделано исключительно или в большей степени с целью сексуального возбуждения;

• 2.    «экстремальное», т.е. такое изображение, которое содержит определенные сцены², либо же оно носит характер абсолютно оскорбительного, мерзкого или непристойного изображения.

Вид и размер наказания дифференцируется в зависимости от режима уголовного преследования и изображения. Так, если лицо обладает изображением, не содержащим сцен, описанных в пар. 63 (7) (а) и (b)3, то оно может быть приговорено к лишению свободы на срок до 2 лет или штрафу, при разбирательстве дела в режиме суда присяжных. В случае же, если разбирательство происходит напрямую через магистратский суд, то срок лишения свободы не может превышать 12 месяцев для Англии и Уэльса, а также 6 месяцев для Северной Ирландии.

Несмотря на благую цель Акта, попытку оградить несовершеннолетних от возможного просмотра указанных изображений в сети Интернет, пресечения практики изготовления таких изображений, все же в научной литературе имеются и скептические взгляды на указанный Акт. Так, если мы обратимся к статье Джонтана Клафа⁴ (Jonathan Clough), то можем заметить, что автор задает вполне резонный вопрос: а есть ли вред от указанных из ображений в реальной правоприменительной практике?

Так ли обоснована криминализация указанного деяния? Вполне резонным выглядит его аргумент о том, что указанная криминализация не соответствует принципам определения человеком своей сексуальности и права на частную жизнь. Подчеркнем, что это относится только к сфере владения такими экстремальными изображениями, но не к производству порнографической продукции определенной направленности, а равно совершение сопутствующих преступлений (незаконная миграция, похищения людей, работорговля и т.п.) – все эти преступления чудовищны по своей сути и не могут быть оправданы. Но вместе с тем стоит согласиться, что криминализация владения указанными изображениями требует дополнительного криминологического и правового обоснования.

Обращаясь же к опыту Норвегии, стоит сделать некоторую оговорку. В основу излагаемого материала в рамках настоящей статьи будут положены данные, собранные нашими коллегами из Университета Осло – профессорами Сандбергом (Sandberg) и Угелвиком (Ugelvik)1.

Их исследование базируется на анализе 51 приговора судов апелляционной инстанции Королевства, где возможно было найти указание на современные средства телекоммуникации, прежде всего, смартфоны с доступом в информационно-телекоммуникационную сеть Интернет, а также где преступление было сопряжено с использованием различных социальных сетей.

Традиционно мы знаем, что осуществление съемки в процессе совершения преступления может выполнять различную роль: с одной стороны, преступник собирает т.н. «архив» для последующего просмотра и удовлетворения различного рода парафилий2. Одним из ярких примеров в отечественной криминологической практике может служить печально известный Сливко А.Е., проводивший съемки курсов т.н. «обучения и воспитания» с участниками детского лагеря «ЧЕРГИД»3. С другой стороны, это может совершаться с целью устрашения окружающих или трансляции своих требований (к примеру, в случае террористического акта, захвата заложников, а также похищения человека с целью выкупа). Но в последнее время мы также можем наблюдать случаи, когда съемки и фиксация преступления осуществляются виновными лицами именно с целью привлечения внимания к своим противоправным действиям, для получения своеобразной славы и отклика среди просматривающих, пусть и негативной в 90% случаев1. Также можно выделить случаи совершения съемки преступных деяний (пытки, сцены физического и психического принуждения и т.п.) для создания личного архива, но преследуя иные цели: бахвальство перед окружающими, повышение внутригруппового статуса в различных социальных группах и общественных объединениях (к примеру, случаи пыток и издевательств над заключенными тюрьмы Абу-Грейб, получивших отражение и правовую оценку в докладе Тагубы2).

На эту же проблематику было обращено внимание наших коллег из Норвегии. Основной задачей стало стремление получения ответа на вопрос: почему же преступники снимают свои преступления? В результате получилось интересное наблюдение, которое мы опишем ниже.

К первой группе факторов, помогающих ответить на этот вопрос, было предложено вынести фактор изменения структуры изготовляемой порнографической продукции, а именно, увеличение объема т.н. «любительского» порно. Отмечалось, что расширение запроса на «любительское» порно привело к расширению случаев использования мобильных телефонов при совершении насильственных преступлений сексуального характера. В поддержку заявленного тезиса приводятся материалы уголовного дела, согласно которым некая 17-летняя молодая девушка, познакомившись с незнакомцем на улице, согласилась проследовать в его апартаменты для дальнейшего продолжения вечера. Там она употребила в разной последовательности кокаин и каннабис. После этого, пребывая в состоянии наркотического опьянения, виновное лицо начало кричать на потерпевшую, приказывая ей снять всю одежду, осуществлять оральные ласки, а также рассказывать пошлые и непристойные истории. Все эти действия записывались виновным лицом на камеру мобильного телефона. При этом стоит отметить, что в случае, если потерпевшая совершала требуемые действия недостаточно искусно, то запись стиралась, и преступник силой заставлял потерпевшую повторять эти действия.

Особо указывается, что использование современных средств фиксации и передачи данных может использоваться не прямо в процессе насилия, а для фиксации последствий и следов совершенного насилия1. Следовательно, следует выделить два подвида такого использования технических средств: в первом случае такое использование сопряжено со стремлением виновного лица изготовить порнографическую продукцию против воли потерпевшего, тогда как во втором подвиде можно говорить о постпреступном использовании технического средства, т.е. о создании некоего архива «побед» для последующего просмотра.

Вторую группу факторов образует развитие культа унижения. В отличие от первой группы, развитие преступной деятельности происходит не в рамках явной ситуации насилия, а имеет второстепенное значение, которое, впрочем, может оказать влияние на развитие преступной деятельности.

В этой связи примечателен пример судебной практики, показывающий особую роль съемки противоправной деятельности в контексте расширения участвующих в преступлении лиц.

Так, во время одной из частных вечеринок некая потерпевшая Д., будучи раздосадованной пропажей ее телефона, начала активно привлекать внимание к этой проблеме, расспрашивая присутствующих о произошедшем. По мере нарастания скандала Е. была, как бы между делом, проведена на кухню группой молодых людей, которые снимали происходящее на видео. На кухне один из виновных, некто Д., приказал потерпевшей снять с себя одежду. Съемка в этот момент не прекращалась и сопровождалась достаточно фривольными комментариями со стороны окружающих. Спустя некоторое время Д. приказал Е. следовать за ним в другую комнату, оказавшуюся спальней, где приказал последней лечь на шпагат, а затем сесть на стул и мастурбировать, предварительно ударив ее несколько раз зонтиком по туловищу. В процессе этих издевательств съемка не прекращалась, как смех и издевки окружающих. В какой-то момент некто В., до этого времени стоявший в общей толпе, выхватил камеру у снимавшего, заявив, что хочет сам попробовать снимать это.

Как мы видим, общая атмосфера унижения и издевательств оказала влияние на лицо, которое и не собиралось каким бы то ни было образом принимать активное участие в травле потерпевшей. Однако стремление быть в центре событий и иметь хоть какую-то причастность к происходящему побудила молодого человека взять на себя роль оператора этих издевательств. Можно даже предположить, что это стремление было продиктовано желанием быть не просто сопричастным происходящему, а иметь возможность влиять на ситуацию, раздавая различные указания окружающим, а также потерпевшей. Особо следует отметить, что, в отличие от первой группы факторов, вторая группа не всегда связана с прямым сексуальным насилием над потерпевшим. Следует говорить скорее о стремлении виновных лиц оказать психологическое насилие над жертвой преступления, а также показать превосходство над ней, указывая последней на то, как ей следует вести себя в кадре, фактически подчиняя волю потерпевшего себе.

Примером такого превосходства, соединенного со стремлением к удовлетворению низменных сексуальных влечений, демонстрирует следующий пример судебной практики.

В материалах судебного дела отмечалось, что потерпевшая А. находилась в некоторых отношениях с мужчиной Д., который периодически применял к ней насилие. Также в процессе отношений они практиковали просмотр порнографической продукции, связанной с зоофилией. Однажды Д. позвал А. пройти в ванную, где путем психологического насилия заставил последнюю совершить акт орального секса с золотистым ретривером. А., проживавшая длительное время в обстановке психического и физического насилия, не могла противиться приказу Д., выполнив все действия, которые просил Д.

Другим примером совмещения стремления доказать свое превосходство над потерпевшим с желанием получить одобрение окружающих может служить пример судебной практики, когда несколько молодых людей, применяя психологическое насилие, выразившееся в криках, оскорблениях и угрозах физической расправы, заставили Д. пробежать абсолютно голым по холлу городской Ратуши. Все эти действия сопровождались насмешками, низменными и оскорбительными шутками, а также постоянной съемкой на камеру мобильного телефона.

Третья группа факторов связана также с изменениями, происходящими в массовой культуре. Одним из таких изменений следует считать развитие т.н. «культуры» моментальных снимков, когда мало-мальски заметный поступок в жизни человека получает свое отражение в соответствующей фотографии или видеозаписи с последующим размещение на странице в сети Интернет (к примеру, получившее распространение в сети Instagram размещение фотографий еды).

Так, в рассматриваемой нами статье авторы приводят пример судебного решения, когда молодой человек, приобретя в Осло некоторое количество амфетамина, не будучи обнаруженным службой безопасности, спокойно проследовал на борт судна, где сделал фото с пакетом амфетамина, снабдив его подписью: «Уехал в Осло, чтобы купить кило спидов». Указанное фото было им отослано в режиме MMS.

Более показательна ситуация, когда съемка была совершена после совершения убийства. Данная фотография была снабжена подписью: «Вот что происходит, когда сосед доставляет слишком много шума».

Представляется, что лица, создающие такие или схожие снимки, пытаются спрятаться за камеру своего мобильного телефона, окончательно не понимая, что в действительности совершают преступление, а не очередную фотосессию для улучшения своего профиля в социальной сети или развлечения друзей.

Делая некоторый промежуточный вывод в рамках настоящей заметки, как нам представляется, следует сказать о большом потенциале для научных исследований тематики использования цифровых средств при совершении преступлений1. Представляется, что область использования технических средств коммуникации и цифровых ресурсов сети Интернет может статьи прорывным направлением для проведения конкретных криминологических значений, так как выше мы отмечали, что т.н. «традиционное» рассмотрение использования этих ресурсов уже не отвечает требованиям трансформируемого общества. Также стоит отметить, что вопрос цифровых технологий в контексте возможной криминализации деяний с его использованием также требует отдельной проработки со стороны законодателя и не может приниматься «под влиянием эмоций. Так как эмоции не самый лучший товарищ для законодателя»2.