Cultural studies. Культурные исследования и развитие гуманитарных наук

Cultural Studies или Культурные Исследования, являются далеко не новой дисциплиной, если опять же ее можно причислить к самостоятельным дисциплинам. Она не имеет своего четкого расположения в гуманитарных науках, и уж тем более не имеет своей четкой истории, беря свое начало в абсолютно разных науках и направлениях. Конечно, прежде всего следует рассмотреть Марксизм как предтечу данного движения, но оговариваясь заранее, следует признать, что он не является необходимой однородностью для Культурных Исследований. Призрак, который преследовал Европу в 1848, как может показаться, был изгнан, по крайней мере до настоящего момента, по крайней мере с восточной половины континента. Но его теоретический коллега - марксизм в отличие от Коммунизма- продолжает преследовать то, что западные академические круги узнали как «Cultural

Studies».[1] Тридцать лет назад это было бы просто тривиальной идеей привлекать внимание к Марксистскому происхождению новой культурологической дисциплины. Но она прогрессивно маскировалась в последующих исторических событиях, особенно сосредотачиваясь на таких категориях как «culturalism», «структурализм» и «пост-структурализм», в которой так сильно делается упор на общую логику дисциплины и дидактические стратегии присутствующие в ней. [2;3] Результатом стало то, что мыслители и писатели, которые вообразили самостоятельно, что они причастны к марксисткой мысли или используют логику марксистских систем тенденциозно были ретроспективно причисленны в такие категории как «culturalists» или «структуралистов». Самое влиятельное на сей счет и достаточное показательное эссе Стюарта Халл, «Культурные Исследования: Две Парадигмы» сначала изданное в 1980 году в журнале «Media, Cultural and Society», и впоследствии много раз переизданное в других отраслевых сборниках. Для Халла представителями лагеря culturalists, которых можно считать родоначальниками данного направления, были Ричард Хоггарт, Рэймонд Уильямс и Э.П. Томпсон; структуралисты в своем большинстве признают Луи Алтюссера и Клода Леви-Огросса как освоновоположников фундаментального анализа структур; а пост-структурализм (хотя это и не до конца закрепившийся термин по мнению Халла), отдает должное прежде всего Жаку Лакану и Мищелю Фуко.[4] Стоит согласиться что Уильямс и Томпсон, оба самоназванных «марксиста», разделяют большинство положений своей теории cultural studies с Хоггартом, который никак не вписывается в логику марксисткой теории, это является одним примером среди многих из которого Пол Джонс сделал вывод о неуместности ретроспективного разделения cultural studies по их первичному признаку отношения к основанию исследований, как следствие Джонс назвал это «Миф “Рэймонда Хоггарта”». [5] Стоит отметить, что Халл также упорно исследовал влияние на Альтюссера исследований Леви-Стросса. Это не вполне являлось, если использовать логику Джонса таким же мифом который можно было бы назвать как «Клод Альтюссер», так как Альтюссер был явно большим структуралистом, и без влияния антропологического структурализма Леви-Стросса, нежели чем Уильямс когда-либо был причастен к категории ‘culturalist’. Этот странный статус марксизма в Культурных Исследованиях, часто предстает как некоторый необходимый атрибут причастности интеллектуалов, что едва стоить его брать во внимание всерьез, так как он едва имел значение в 1970-х, когда Халл начинал, и продолжал работать над своей теорией. Так например стоит отметить то широкое влияние и необходимость разных родов кружков и принадлежности интеллектуалов к ним. Так Мишель Фуко, в предисловии к американсокму изданию Жиля Делеза «Анти-Эдип», писал о необходимой этике интеллектуала, который при работе с разного рода теориями, «должен был быть с Марксом на короткой ноге», а также «в своих мечтаниях не далеко уходить от Фрейда». Структурализм же для Фуко представлялся как работа со «знаковыми системами», так для него представляла интерес структурная семиология. [6] Долгосрочное значение марксизма стало бы очевидным, однако, в течение постмодернистских 1980-х, когда марксизм пошел по пути того, чтобы быть некоторой строгостью или точностью дающей возможность верифицировать научную теорию, что походило на некоторую дань классике, которую например использовал в свое время Лео Штраус по отношению к античным авторам. Элизабет Грош, который вспоминают что по общему признанию в крайнем случае ссылаясь на Луи Альтюссера, некоторые последователи старались обращаться к нему беззвучно: «Его зовут... редко упоминая сегодня, и всегда беззвучными тонами». [7] Но если Альтюссера можно отнести к одним из тех кто составил грех Марксизма, связанные с большим количеством преступлений которые были отнесены в частности в вину научной теории, подобное упущение настигло и затронуло очень большое количество даже частных жизней: проще говоря, все об марксистком аргументе быстро «забыли» ввиду его неэтичного лекала. Так более ранний марксистский интерес к социальным классам был внезапно «смещен в центр» увеличивающейся озабоченностью к культурными эффектами других видов культурных различий — пол, гендерные различия, этническая принадлежность, сексуальность - и растущим влиянием пост-структурализма и пост-модернизма на эти исследования. Именно с этого момента стало возможным для Cultural Studies, переписать собственную историю, как будто были исключительно категории culturalist, структуралисты и постмодернисты, и никогда не существовало марксистов.

Начиная исследовать Cultural Studies следует признать что это весьма неоднозначная дисциплина. Больщое количество различий которые группируются вокруг этого понятия все же имеют тенденцию группироваться вокруг приблизительно четырех главных характеристик таких как междисциплинарность, как эффект присутствия политических влияний и необходимости вкрапливания политики и политического; как полностью новая дисциплина, определенная в условиях полностью нового предмета; и наконец, как новая дисциплина, определенная с точки зрения новой теоретической парадигмы. Несомненно, другие доступные характеристики остаются в поле внимания, но эти четыре кажутся особенно очевидными. Первым событием закрепления Культурных Исследований можно считать предложение Стефана Хоггарта основать Центр Современных Культурных Исследований в Бирмингемском университете. Здесь Культурные Исследования были поняты как междисциплинарная область исследования последипломного образования, которая была бы новым веянием для людей из числа тех кто уже обучался по таким специализациям как «общественные науки, история, психология, антропология, литературные исследования. Для Хоггарта, Культурные Исследования были - и все еще должны быть — «областью исследований», а не дисциплиной: «у студента должна быть изначальная дисциплина, а вокруг

Культурные Исследования». [8] Здесь присутствует явное влияние всей англосаксонской традиции в подходе к образованию. Так более ранняя концепция Ливиса о высшей английской школе, требующей ее студентов добиться такого подхода к науке, «чтобы прийти к довольно близким условиям...с...другими дисциплинами. [9] Для Хоггарта Культурные Исследования должны были быть намного более полны междисциплинарностью нежели чем для Ливиса, так как для литературы которая подпадает под спектр Культурных Исследований все еще оставалась важность сингулярности и для нее большинство отнюдь важный элемент. [10] Вторая концепция, это Культурные Исследования как своего рода политическое вмешательство, или присутствие политического. Она больше связанна уже с исследованиями Халла, который является непосредственным преемником Хоггарта, как Директор Бирмингемского центра основанного последним. Для Халла, «серьезность» Культурных Исследований заключены в их «политическом» аспекте: «есть что-то под угрозой в культурных исследованиях», он настаивал, «что в пути, который... является не точно верным о многом другом... это интеллектуальный метод власти». [11] Столь же политические концепции повторяются всюду в литературе по Культурным Исследованиям, даже во «Введении» Саймона Дуринга широко используемого учебника, где его «закрытая форма анализа» описана как один из двух отличительных признаков дисциплины [12].

Третья концепция рассматривает Культурные Исследования как новую дисциплину определенную с точки зрения нового предмета, то есть, как исследование популярных культур. Лишенная претензиий на междисциплинарность и на политическую уместность, она является, возможно, самой «скромной» из этих четырех интерпретаций Культурных Исследований и наиболее способную по совместимости с существующими ранее дисциплинарными структурами. Несомненно, возможно в тех условиях в которых действительно появились Культурные Исследования частью причин была непосредственная квазипопулистская реакции против культурного элитизма более старых форм литературных исследований: так как все три дисциплины широко признанны «отцами-основателями», Хоггартом, Томпсоном и Уильямсом, которые посвятили себя исследованию культуры рабочего класса или популярных культурных пластов. Однако ни один из них не представлял Культурные Исследования как однородную форму с исследованием исключительно «популярных искусств». Но в последующей истории Бирмингемский Центр Культурных Исследований, достаточно часто обращался именно к этим формам исследований. Как следствие растущее число Культурных Исследований как социологического или этнографического характера исследования средств массовой информации, принято соотносить с назначением Халла в пул ведущих социологов Открытого Университета и избрание его в качестве президента британской Социологической Ассоциации. Развитие такого подраздела как Исследования коммуникации и СМИ - является важным наследием как подвида Культурных Исследований. Мы должны добавить, однако, что есть также «нестандартные Культурные Исследования», четвертый вариант определен в терминах из новой парадигмы, соединяя исследование популярного c исследованием из «литературного». В этом определении Культурные Исследования представляют изменения не сколько в эмпирическом плане, сколько в теоретической парадигме.

Эта концепция была важна для Хоггарта, но еще более особенной для Уильямса, эмпирическая работа которого вполне систематически нарушает границы между элитными и массовыми культурами: он был увлечен как и исследованиями затрагивающие телевидение и прессу так и изучением канонической литературы и драма. Следовательно его настойчивость, что, такие понятия, как «литература» и «критика» были «формами специализации класса и контролем генеральной социальной практики, и ограничением класса вопросов... которые возможно было поднять». [13] Этот смысл «литературного» как одного элемента среди других в пределах более общих процессов «написания» и «коммуникации» стали характерными для более поздних работ Уильямса. Но эта концепция присутствует также и в других теориях. Так например у Энтони Истоупа в теории о «двойном движении» который говорит, что «литературные исследования становится все более и более неотличимыми от культурных исследований которые вторгаются в традиционный литературный ландшафт со своими смысловыми структурами». [14] Тони Беннетт в своих Культурных Исследованиях, существенно затрагивает эту же тему, но уже в отношениях культуры и власти. [15] Если это последнее описание чрезмерно смахивает на логику исследований власти Фуко (и разработанная с намерением склонить Культурные Исследования к политике участия), то ясно становится что в том же самом направлении по которому идут как Уильямс так и Истоуп, к тому, что могло бы называться «социально-научным» исследованием всей культуры, или элитного и популярного, как в текстовых, так и в дополнительно мета-текстовых аспектах. Несомненно, есть что-то общее, что могло бы быть отнесенным для всех четырех смыслов слова «Культурные Исследования»: каждый из них регистрирует важные аспекты различных фаз в его теоретическом и практическое развитие. Но есть совокупная логика к этому развитию, тем не менее, предполагается что большее сходство находится с четвертой концепцией: не в открытии нового эмпирического предмета, ни даже в разрушении дисциплинарных границ, которые разграничили литературу от беллетристики, искусство от культуры, элитного от популярного; а скорее, в развитии нового метода — развития обеих дисциплин.

Если это действительно то, что мы подразумеваем под Культурными Исследованиями, то его интеллектуальная новизна, в отношении и интеллектуальной соотнесенности литературной критики и к позитивистской социологии, но это было прежде всего в теоретическим характере.

Фредерик Джеймсон цитирует Фуко в качестве образцового случая для экспликации 'неразрешимого' жанра, который берет в качестве объекта некоторый особый класс явлений такой как текстуализация феноменального в целом. [16] Для Джеймсона теория очень определенно соотносится с постструктурализмом: он использует термины более или менее попеременно обозначающие «очень точно постмодернистское явление» в котором «глубина заменена поверхностью». Таким образом понятая теория характеризуется в принципе оппозицией моделями глубины, быть им интерпретационными (внутренняя часть/внешняя сторона), диалектическими (явление/сущность),       психоаналитическими       (скрытый/явный), экзистенциальными (аутентичность/чужеродность) или семиотическими (означающее/означаемое). [17] Но если в теории присутствует как трансдисциплинарный так и текстовый характер, то это специфика теории, и для этого не обязательно нужно быть постструктуралистом. Действительно, пишет сам Джеймсон, теория отчетливо трансдисциплинарного и текстового характера, в то же время, поддерживая ясное расстояние между собой и остатками пост-структурализма (однако, мы определяем тот термин). Если относящаяся к доктрине проблема, представленная генеалогией Фуко и Разрушением Деррида обеспечила начальную точку для появления теории, тогда проблема была поднята моделями глубины Джеймсона, так, что герменевтика, марксизм, психоанализ и семиотика (но возможно не экзистенциализм) имеют самостоятельно прогрессивно восстанавливаемые компоненты как трансдисциплинарные подходы к текстовому и культурному анализу.

На одном уровне это могло бы быть воспринято как триумф для антипостмодернизма. Следовательно, злорадное заключение Перри Андерсона, что «захват из постмодернистского... установил пределы последующих дебатов...большинство      значительных      вмешательств......оказалось марксистскими в своем происхождении». [18] Но если марксизм Джеймсона захватил постмодернистское, то также можно заключить что постмодернистское захватило марксисткое — как и включая в себя герменевтику, психоанализ и семиотику. Для Джеймсона характерна преданность наследию Критической Теории Адорны, это проявляется в том что его работа приобрела отчетливо постмодернистский характер: самое очевидное из уровней анализа, это то, что его центральным объектом исследованиям стал постмодернистский поздний капитализм; в остальном это все более и более становилось трансдисциплинарным, пперемещаясь от его собственного дисциплинарного образования в Сравнительном литературоведении к таким отдаленным объектам как кино и архитектура. Как Андерсон отмечает, никакой предыдущий марксист никогда не имел бы предоставленния, уже не говоря о настоящем, что марксизм это «большая коллективная история», что это, короче говоря, великий рассказ. [19] Аналогичные «постмодернизации» заметны как в психоанализе, так и в семиотике Умберто Эко или в трансформациях герменевтики, которую

Гадамер переиначил в теорию приема. Почти все кто работал в гуманитарных науках и общественных науках, будь-то в Соединенных Штатах или Канаде, Великобритании или Австралии, в любое время во время прошлые три десятилетия двадцатого века, сталкивались с теорией данного типа. Даже Хоггарт, столь же маловероятный теоретик как и сторонник данной теории, в конечном счете признавал, хотя немного неискренне, что «многие кто не хочет недооценивать важность теории вынужденны принять необходимость и потребность в теоретических языках». [20] Это не предназначено, чтобы предположить что будущее принадлежит по необходимости некоторый пост-дисциплинарности. Наоборот, трансдисциплинарная теория кажется вероятно будет лишь переходной формой, через которую более старые дисциплины будут реконструированы в новые более соответствующий постмодернистской культуре. Так же, как Герменевтики и Марксисты учились становиться теоретиками, таким образом, разрушение (деконструкция как ее характеризует Деррида), имеет самостоятельную компоненту становится все более и более основным приемом для построения пост-теории. Как Джеймсон отмечал, что теории уже противостоит возобновленный стимул к дисциплинарному дифференциации: «философия и ее отделения вернулись в изначальное положение». [21] Стоит добавить, что Культурные Исследования все более и более подвергаются призывам к «дисциплинарности». Несмотря на это, характер теории остается исключительно междисциплинарным, поглощая и вбирая в себя множество компонент из общего числа гумманитарных исследований, Культурные Исследования пытаются задать новый тон, новый вектор как внутри отдельной дисциплины, так и влияя и преобразовывая другие, охватывая некоторые подходы свойственные тем или иным наукам.