Деструктивные явления современности в призме христианской антропологии

Kira Vladislavovna Preobrazhenskaya

PhD in Philosophy, Associate Professor of the Russian Christian Academy for the Humanities named after F. M. Dostoevsky, Associate Professor of The Bonch- Bruevich Saint Petersburg State University of Telecommunications.

Современная эпоха часто ассоциируется с понятием «кризиса», говорят ли о социально- экономических или геополитических аспектах, или о кризисе ценностей. Ключевым звеном понятия кризиса современности является как представление о системности социо-антропологических, экономических, политических и сциентистских процессов, так и признание фундаментального кризиса человечности — от «смерти автора» и «смерти человека» до растворения самого понятия человеческой природы в идеях трансгуманизма.

При этом практики общественной и повседневной жизни показывают резкое увеличение деструктивных явлений. Это выражается и в общем депрессивном настрое общества, в снижении социальной солидарности, в утрате жизненных смыслов1.

Современность как смысловое поле, с одной стороны, освобождающее человека от требований традиционных норм и ценностей, а с другой — погружающее личность в ситуацию бесконечности выбора или отсутствия целей и мотивации, оказывается особым жизненным вызовом, который вынуждает человека к поиску ответов и к изменению привычных стратегий поведения. Если ранее, на протяжении всей истории, сама социальная структура позволяла человеку найти защитные инструменты в периоды кризисов, то новая информационная реальность оставляет человека или наедине с самим собой, или с вызовами социальных практик, которые не всегда позитивны. При этом, в поисках «эскапического» выхода из невыносимой экзистенции, все чаще человек обнаруживает себя в сетях аддиктивного поведения.

Понятие аддикции в последнее время приобрело особую популярность и в научном, и в повседневном обиходе. Смысл аддикции заключается в том, что зависимость с одной стороны указывает на некоторую экзистенциальную пустоту, которую ощущает человек, а с другой — зависимость дает человеку иллюзию событийного ряда, привязанности, стабильности и пр. (в зависимости от природы аддикции).

Современное общество с его законами и ценностями создает противоречивую ситуацию, в которой человек превозносится как автономное начало и одновременно этот же человек погружается в ощущение собственной пассивности, что порождает ощущение безысходности, тоски, скуки. Современная психология, социология, философия, подробно изучают эти феномены современности, указывая на своего рода «замкнутый круг», в котором человек неизбежно теряет себя. Так, британский социолог Норберт Элиас в работе «Общество индивидов»2, подмечает, что современность, формируя комфортную оптическую иллюзию эгоцентрического видения мира, характерного для индивида, оборачивается «фундаментальной ненадежностью», в которой индивид находится по своей природе, когда он отделяет себя от социальных и аксиологических структур общества и культуры. Это ощущение нестабильности бытия провоцирует и психологические срывы, и деструктивные тенденции поведения человека.

В этом смысле интересна мысль французского ученого Стефана Амбарцумяна. Он считает, что то понятие депрессии, которое сегодня активно используется психоанализом и психиатрией, является патологической формой социально сконструированной скуки: «подавленный человек тем больше страдает от обретенных свобод, когда он уже не знает, как ими пользоваться»3. Получая иллюзию свободы без принуждения, независимости без желаний, историчности без истории, современный человек становится противоположностью личности и индивидуальности.

Как пишет психоаналитик Элизабет Рудинеско, новейшие психологические исследования подтверждают тезис о том, что депрессия является наиболее распространенным психическим расстройством в современных западных обществах. Она же подчеркивает, что это расстройство является признанием беспомощности человека, неспособного принять сокрушительную свободу, которая давит на него и парализует его4. Необходимость использовать предоставленную свободу, которая, впрочем, практически не используется современным человеком, порождает устойчивое чувство поражения.

Как обобщают данные исследований западные антропологи и социологи, возникает своего рода уравнение между социальным структурированием современного общества и психологическим структурированием личности. И здесь необходимо признать как наличие теоретических трудностей, связанных с определением границ и содержания самих терминов этого интеллектуального поля, так и присутствие слишком сложных для научного исследования экзистенциальных реальностей повседневной жизни человека.

В стремлении побороть деструктивные тенденции психологического поведения человека, современное общество активно вооружается практиками психоанализа, психотерапии и пр. Как отмечают западные исследователи, концепты и понятия, описывающие феномены скуки, неврастении, депрессии, меланхолии, наводняют и научное поле дискурса, и повседневные, бытовые сферы.

Как пишет французский философ, социолог, психоаналитик Ален Эренберг, большое внимание в своих исследованиях уделявший феномену депрессии, картина психических и экзистенциальных переживаний современного человека заставляет более внимательно посмотреть на феномен меланхолии, который в Средние века и в эпоху Возрождения интерпретировался как особое состояние одиночества, «острого осознания себя только самим собой»5. Чаще всего депрессия определяется как «смутная меланхолия, моральная апатия, из-за которой человек не испытывает ни интереса, ни удовольствия от чего бы то ни было»6. Помимо соотнесения депрессии и меланхолии, автор отмечает и необычную («извилистую») историю возникновения термина «меланхолия»7.

В концепции четырех стихий природы и четырех жидкостей как основы жизнедеятельности организма человека, греки предопределяли особенности индивидуального характера человека сочетанием начал в его природной заданности. В этом смысле можно трактовать феномен меланхолии именно как состояние природы человека. Как подчеркивает Ален Эренберг, термин «меланхолия» «подпадает под регистр физиологии», т. е. речь идет о предопределенности на уровне самой природы человека, и тогда невозможно говорить о нравственных или социальных аспектах депрессии-меланхолии. Однако возможность перевода этого понятия через этимологию термина меланхолия оставляет открытой «семантическую альтернативу между чисто медицинским понятием и понятием, более психологизирующим. Отсюда и история самого термина «меланхолия», который на протяжении истории то обесценивался, то возвращался в научный и повседневный обиход»8.

Не случайно и многие новейшие исследования экзистенциальных состояний современного человека обращаются к историческому контексту, включающему в себя интерпретации психической и духовной жизни, сформулированные в эпоху Возрождения. Феномен интереса к человеку, своеобразный «антропологический поворот» Ренессанса оказывается в русле более магистрального поворота, имеющего метафизический характер. Речь идет о рождении модели гуманизма, которая человека- творца (отражение Абсолюта- Творца) концептуально помещает в центр мироздания (впоследствии эта тенденция приведет к универсальному антропологическому повороту, выразившемуся в отрицании онтологии на рубеже XIX–XX в.).

Именно в эту эпоху возникает особый интерес к внутреннему миру человека, уже не в его отношении к вере и спасению (как это демонстрирует блж. Августин в своей «Исповеди»), но именно к экзистенции человеческого бытия в своей аутентичности, вне метафизических векторов. Как отмечают современные исследователи, работающие с проблематикой внутреннего переживания человека на стыке философской антропологии, психологии и психоанализа, в эпоху Возрождения наблюдается «взрывной» интерес к теме меланхолии как к одному из базовых ощущений человека в мире. Среди множества образов выделяется известная гравюра А. Дюрера «Меланхолия» (1514 г.). В ракурсе современных научных интерпретаций, этот образ знаменует решительный переход от медицинской концепции меланхолии как болезни, отклонения от здоровья — к художественно-творческой концепции меланхолии как одного из измерений индивидуального бытия.

Как полагают современные исследователи (Р. Клибански, Э. Панофски и Ф. Заксль), эта гравюра представляет собой смешение двух иконографических традиций: изображение меланхолика отсылает нас к популярным в ту эпоху календарям и медицинским трактатам, а геометрические и философские аллюзии дают нам понять, что состояние меланхолии — это своего рода «священное состояние», подобное исконному дуализму бытия9. Важно то, что эта переоценка меланхолии как экзистенциального состояния человеческого духа в эпоху Возрождения проходит через ассоциацию с геометрическими науками, вершиной научного познания эпохи. Тем самым меланхолия получает почетное место в череде психических переживаний человека, указывая на таинственные области, связанные с сакральным. Не случайно в светском обществе впоследствии состояния мрачности романтизируются, делаются «знаком» избранности, выделяя из круга людей, одушевленных земной повседневностью.

Собственно, тематика деструктивного поведения человека возникает еще в эпоху Средних веков, когда появляется новая антропологическая линия, подразумевающая, что природа человека не является совершенной, и грех — это не только нравственный выбор, но и последующее за ним разрушение и личности, и природы человека.

Парадокс современной культуры заключается в том, что она «сублимирует» деструктивные тенденции, возвышая переживания страдания, бесплодных поисков, неуверенности в себе и отчаяния. Индивид, свободный от условностей, разочарованный в обществе и морали, способный на безнравственные поступки, наконец, находящийся в состоянии депрессии и ненависти к человечеству — это уже привычные образы литературы, кино, изобразительного искусства. Эта тенденция — рассматривать деструкцию берет начало в ХХ в., когда понимание природы человека стало связываться с исследованием глубин его маргинальных качеств. Это и открытия психоанализа о причинах невроза как конфликта между бессознательным инстинктом и сверх-Эго, и открытия психологии и психиатрии, обнаруживающие, что всякий человек есть возможность патологии, и, конечно же — яркие образы художественного искусства, обнаруживающего мрачные глубины человечности.

Человек, находящийся в ситуации неопределенности, воспринимает себя как нечто пассивное. Феномены уныния, усталости, депрессии в современном мире рассматриваются как своего рода заболевания, и тем самым указывают на как бы «пассивный» характер их возникновения под влиянием обстоятельств жизни. Состояние уныние и депрессии провоцирует развитие разного рода зависимостей.

С точки зрения христианской антропологии, уныние есть греховная апатия человека к своему нравственному состоянию и с религиозной точки зрения должна преодолеваться усилием воли, молитвой, участием в таинствах Церкви, что также есть и социальная практика, социальная коммуникация и труд по восстановлению мировоззренческих оснований личной картины мира.

Христианская аскетическая традиция понимает уныние как временное состояние или укоренившуюся поврежденность нравственного облика человека (грех, страсть), что проявляется в ощущении неудовлетворённости и опустошения. В отличие от печали, горя, которые имеют объективные причины, уныние свидетельствует о присутствии внутренней нравственной пустоты. Это расслабление сил души и отсутствие стремления к самосовершенствованию, созиданию духовного облика. При всей видимости пассивности переживания депрессивных форм эмоциональных состояний, в уныние человек «впадает», подвергая себя действию внутренней причинности.

Христианская традиция полагает, что одной из причин уныния является неверие в Промысл Божий (Лк 12:7), охлаждение веры и ослабление надежды. Обстоятельства нашей жизни (даже самые суровые испытания) должны служить делу нашего спасения в вечности. Следствия наших грехов и ошибок следует воспринимать как средства покаяния в них.

Интересно, что такое характерное проявление современной жизни, как суета, мно-годелание, стремление к развлечениям, даже труды на пользу ближних часто являются выражением стремления при помощи внешних действий избавиться от пустоты внутренней духовной жизни.

Из опыта жизни Церкви известно, что унынию могли подвергаться и довольно стойкие, ревностные христиане. Имея это в виду, апостол Павел, обращаясь к своим собратьям по вере, нарочито обращал их внимание, чтобы они, взирая на его скорби, не унывали (Еф 3:13).

Сегодня феномен уныния признается довольно опасным психологическим состоянием, его включают в определения психологических невротических состояний, таких, как депрессия и разного рода зависимости.

В целом же, современное секулярное сознание отвергает духовные перспективы рассмотрения здоровья и болезни как феноменов природы человека (а религиозная перспектива настаивает на том, что природа человека повреждена, т. е. ее актуальное состояние не является действительно здоровьем и истинной формой природы от сотворения), и, соответственно, отсекает возможности более целостного восприятия человека. Между тем, прямые естественно-научные определения природы человека, как мы видели, не очерчивают всей уникальности, неповторимости и глубины человеческого существа. Узость естественно-научной парадигмы отчетливо проявляется в современных дискуссиях вокруг проблем биоэтики, поскольку прямое рассмотрение спорных нравственных и этических вопросов не приносит ожидаемого результата. Нравственные аспекты могут быть объяснены лишь из нравственных перспектив, где духовная составляющая является фундаментальной.

Однако в рамках дискурса о природе человека, христианская антропология позволяет обосновать, что актуальное состояние природы человека не есть «норма». Этот момент почти полностью ускользает от естественнонаучного дискурса. Так, психоанализ в своих истоках принимает невротические симптомы за естественное состояние человека. Однако невроз — это именно болезнь, нарушение внутреннего баланса психики человека.

Как подчеркивает католический священник Паскаль Ид, «болезнь — это дисгармония, дисбаланс органических функций. Так же, как с точки зрения психологии — психическая травма: перекосы психических переживаний способствуют “переразвитию” защитных механизмов, гипертрофирующих одну область психики и атрофирующих другую»10. Он подчеркивает, что болезнь — это разобщенность, своего рода физическая атомизация.

Заключение

Христианская антропология может рассматриваться не только как модель понимания человека и его природы, но и как элемент поиска средств «исцеления» природы человека. Говоря об антропологическом и ценностном кризисе современности, следует отметить, что общей позицией современной науки является тезис о том, что человечество в целом и подавляющее большинство людей, погруженных в феномены современности, переживают системные деструктивные состояния. Христианская антропология, будучи не только своего рода «картой» или моделью понимания природы человека, но и описанием способов и механизмов её восстановления, может рассматриваться и в контексте поиска средств противодействия кризисам современности. Так, христианская аскетика не только описывает риски и повреждения, приносимые грехом, но и порядок врачевания страстей в зависимости от порядкового расположения душевных сил (в соответствии с восьмеричной моделью интерпретации греховных страстей). Поэтому религиозная аскеза подразумевает сначала борьбу с наиболее «материальными», эмпирическими страстями, которым подвержена воля человека (например, чревоугодие), а потом уже через обращение к «врачеванию чувствующей способности, болеющей сребролюбием, гневом, печалью и унынием, а уж после этого приступать к искоренению тщеславия и гордости — страстей познавательной силы души»11. Свт. Григорий Палама говорит о том, что невозможно обнаружить «здравой раздражительную силу души прежде уврачевания пожелательной, и мыслительную — прежде уврачевания этих обеих».

При этом христианская антропология подразумевает, что поврежденное состояние природы человека не есть норма. Это понимание и позволяет аскетической традиции надеяться на восстановление духовных сил человека еще при жизни. Беспорядочность, производимая страстями в состояниях человеческой природы, как пишет свт. Григорий Палама, «не природна нам, не принадлежит к природе человеческой, не так существенна в ней, чтобы без нее человек был уже не человек». Напротив, без нее человеческой природе возвращается ее нормальное, здравое состояние. Более того, знание этого положения ставит перед человеком прямую задачу: избавиться от недуга страстей и вернуть естеству души ее первоначальное, добродетельное состояние.

Однако восстановление природы человека, с точки зрения христианской практики, невозможно вне участия в таинствах Церкви. Это — момент, который сложно обсуждать в рамках секулярной научной парадигмы. Теоретические модели понимания человека и его природы подразумевают, что те повреждения, что постигли человека в момент кризиса, носят нравственный или психологический характер и, соответственно, могут быть восполнены некими теоретическими или психологическими действиями. Однако, если рассматривать природу человека в контексте духовном и даже мистическом, и повреждения, и восстановления природы человека — это процесс метафизический или даже онтологический.