Дискурсивная онтология перевода: к обоснованию статуса

В 2003 году М.Л. Макаров указал на становление новой системы научных взглядов и аналитических категорий в лингвистике - дискурсивной онтологии, в которой коммуникативные процессы и явления анализируются в рамках качественно иной по сравнению с традиционной лингвистикой (механистическая онтология) среды - в социальнопсихологическом «человеческом пространстве» [7, с. 15–19]. В теории перевода схожий тезис в 1997 году был выдвинут Н.Л. Галеевой [3], по критерию методологии предложившей выделять две в целом противоположные онтологии перевода - деятельностную и субститутивно-трансформационную. С учётом масштабной экспансии теории перевода в смежные области (психолингвистику, лингвокогнитологию и лингво-культурологию) за прошедшие 15 лет деятельностная онтология перевода, с её антропологической фокусировкой на языковой личности, на процессуальном аспекте перевода как речемыследеятельности и рефлексии заняла ведущие позиции. Вместе с тем, современное состояние лингвистики, при её полномасштабной переориентации на дискурсивный аспект языковой коммуникации, равно как и тезис М.Л. Макарова, уже получивший своё практическое подтверждение в социо-гуманитарных науках, позволяют говорить о возможности поглощения (не противопоставления) деятельностной онтологии более широкой, интегральной по своему характеру дискурсивной онтологией. Тем более подобный сдвиг уже имел место в отечественной теории перевода, когда сама деятельностная онтология поглотила более узкие лингвокультурологические и лингвокогнитивние теории.

В целом, дискурсивная онтология перевода основывается на ана- лизе и моделировании динамики интерактивного взаимодействия в рамках трёх дискурсивных фаз процесса перевода (креативной, рекреативной и рецептивной) трёх основополагающих факторов коммуникации -фактора «средств», «общения» и «людей» (см.: [8]).

Фактор «средств» - это основной объект лингвистической теории перевода, традиционной категорией которой является эквивалентность. В теории перевода предлагались различные уровневые иерархии эквивалентности, с приоритетом того или иного типа. Однако, несмотря на подобную разработанность, лингвистические теории стали объектом активной критики. Во-первых, по верному замечанию Т.Г. Пшёнкиной, материалом анализа в данном случае являются некие обобщённые способы решения стереотипных практических задач перевода, ввиду чего подобные модели, описывая и регистрируя уже вскрытые закономерности, выступают скорее не средством познания, а его результатом [10, с. 32]. Во-вторых, концентрируя своё внимание на соотношении систем ИЯ и ПЯ, подобные теории абсолютизируют объект - текст, рассматривая его как реализацию языковой системы per se и тем самым полностью игнорируя сущностную связь любого текста с субъектом коммуникации.

В зарубежном переводоведении кризис лингвистических теорий, ориентированных на источник перевода - оригинал и систему ИЯ ( source-oriented approach ), начался в середине 1980-х, когда в научной парадигме произошла переориентация на цель перевода - текст ПЯ ( target-oriented approach ), с параллельным включением в теоретические модели наряду с лингвистическими элементами культурных и прагматических факторов рецептивного контекста. Одной из главных предпосылок подобной «научной революции» в теории перевода - «прагматического поворота» ( pragmatic turn ) [14, с. 35], ставшего основой более масштабного «культурного поворота» ( cultural turn ) [11, с. 1], - послужило возникновение скопос-теории (Х. Вермеер и К. Райс).

В скопос-теории текст ПЯ рассматривался как самостоятельный текст, функционирующий по своим особым законам, а важнейшей категорией была адекватность, причем не тексту ИЯ, а цели ( scopos ) текста ПЯ - его функции в рецептивном контексте. Эквивалентность же рассматривалась лишь как одна из возможных целей, наряду с иными функциями текста ПЯ, потенциально отличными от функций текста ИЯ в исходной культуре. Тем самым скопос-теория легализовала возможность отклонений от текста ИЯ на любом функционально необходимом уровне, вплоть до нулевой эквивалентности. Однако основной акцент в скопос-теории делался на факторе «людей» при радикальном отказе от учёта фактора «средств», а это означает, что как и лингвистические теории, скопос-теория также предполагала одномерный анализ.

Вместе с тем, именно скопос-теория легла в основу более «уме- ренных» и методологически более перспективных зарубежных функциональных теорий (Кр. Норд и Дж. Хаус) и также функционального по своему характеру отечественного прагматико-информационного направления (А.Д. Швейцер, С.В. Тюленев, Т.А. Казакова и др.). Основные категории указанных подходов (адекватность, полноценность, репрезентативность, функциональная эквивалентность) во многом синонимичны и в целом ориентированы на прагматическую равноценность текстов ИЯ и ПЯ, при одновременном стремлении к максимально возможной содержательной полноте и эстетической равнозначности. Следовательно, в рамках подобных теорий одновременно учитываются и фактор «средств», и фактор «людей», а также частично фактор «общения». Однако в качестве «успешных» признаются только те переводы, в которых авторские смыслы дошли до реципиента без каких-либо значимых потерь. Тем самым презюмируется факт «верного» и полного понимания, в то время как информация в художественном тексте теоретически неисчерпаема. Кроме того, ориентация в данном случае идёт на некоего «усреднённого», а в реальности - мифического реципиента и такого же переводчика, который должен «верно прочитать тему в тексте и дать единственно правильную интерпретацию последнего» [8, с. 10]. В действительности же есть лишь реальные субъекты - «те, кто почитывают» (переводчик, реципиент) и «те, кто пописывают» (автор, переводчик) [9, с. 108], между дискурсивными средами которых всегда есть определённый «зазор» [8], за счёт которого неизменная вариативность и некоторое приращение или редукция смыслов при переводе неизбежны и поэтому вполне законны.

Лингвистическое и прагматико-информационное направления, которые, согласно терминологии Н.Л. Галеевой [3], составляют субсти-тутивно-трансформационную онтологию, занимали в отечественном переводоведении ведущее положение на протяжении всего прошлого века. Вместе с тем, описать сложный процесс перевода теории этой онтологии методологически неспособны: практически не учитываются ни проблема понимания, ни эвристика и творческая компонента стратегии перевода, ни вопрос о дискурсивной детерминации, ни связанная с ним проблема множественности и вариативности перевода. Их несостоятельность применительно к художественному переводу была успешно продемонстрирована ещё Н.Л. Галеевой [3]. Здесь же просто отметим, что подобные теории представляют собой «формально-количественный подход» [6, с. 16], в то время как художественный перевод - это творческий процесс, который количественно (по параметру эквивалентности, адекватности и т.д.) измерить нельзя.

Значительное число продуктивных моделей художественного перевода (Н.Л. Галеева, Ю.А. Сорокин, Е.М. Масленникова, Е.В. Гарусо-ва, Л.В. Кушнина, Т.А. Фесенко, Н.М. Нестерова, Л.М. Алексеева и др.)

в отечественной теории разработано в рамках качественно иной деятельностной онтологии, фундированной на положениях психолингвистики, лингвокогнитивистики, герменевтики и лингвокультурологии. В этих моделях перевод рассматривается как речемыследеятельность конкретной языковой личности, протекающая в рамках достаточно широкого контекста, т.е. учитываются факторы «общения» (процессы смыс-лопорождения и смыслорецепции) и «людей». Кроме того, в традиции психолингвистики, именно в данной онтологии было предложено понятие «вариативность перевода», впоследствии определённое как переводческая универсалия (см.: [4]). Вместе с тем, реконструкция процессов смыслопостроения и смыслорецепции здесь ведётся в некотором отрыве от языковой трансформационной динамики текста (фактор «средств»), в то время как на дотекстовом этапе в сознании автора действует определённый «когниотип "значимой формы"» [1], и именно на подобном принципе функционализма основан принцип гармонии формы и содержания художественного текста. Следовательно, при моделировании перевода во многом именно текстовая трансформация как эмпирическая база позволяет отследить динамику смысловой трансформации в нескольких конкурирующих дискурсах - авторском, переводческом и читательском (с учётом соотношения потенциальных дискурсивных проекций «тел» текстов у реципиентов ИЯ и ПЯ).

Кроме того, в зависимости от степени непонимания текста ИЯ и утраты смыслов в ряде теорий этого направления (см., например: [4; 6]) переводы, отклоняющиеся от некой «верной» интерпретации, рассматриваются как ошибки или неудачные решения. Безусловно, разработанная в частности В.М. Жигалиной [6] типология переводческих ошибок представляет значительную практическую ценность для критиков перевода, в распоряжении которых до недавнего времени имелись лишь малоэффективные лингвистические критерии оценки. Однако подобные концепции, как и функциональные теории, не всегда учитывают вполне естественный и неизбежный для любой текстовой коммуникации «зазор» между интерпретационными потенциалами автора, переводчика и реципиента, в силу которого не всякое «отклонение» в переводе будет действительно ошибкой. По этой причине, с нашей точки зрения, критический элемент при моделировании художественного перевода должен быть обращен не на тексты ИЯ и ПЯ (субститутивно-трансформационная онтология) или распредмеченные на их основе смыслы (деятельностная онтология), а скорее непосредственно на саму креативную и рецептивную среду, в которой и происходит опредмечивание и распредмечивание смыслов (дискурсия). Исследователь при таком подходе определяет не то, что следовало сделать переводчику, а почему им было принято то или иное решение (смысловые предпосылки), не то, какой именно языковой элемент или смысл изменился в тек- сте ПЯ относительно текста ИЯ, а к каким смысловым последствиям это изменение привело. Оптимальный инструмент для подобных теоретических построений - дискурс-анализ, выявляющий приоритеты и факторы переноса текста из одной лингвокультурной системы в другую, т.е. определяющий разнонаправленные силы, растягивающие перевод в противоположных направлениях [2, с. 130].

Таким образом, в рамках дискурсивной онтологии критический элемент приобретет не нормативно-оценочный, а эпистемологический характер, так как критика направлена уже не на оценку соотношения текстов ИЯ и ПЯ в формальном и смысловом аспектах, а на познание «логики» этого соотношения, на познание сущности интердискурсивной смысловой динамики процесса перевода. Кроме того, в отличие от двух рассмотренных онтологий, дискурсивная онтология предполагает реконструкцию динамики перевода как «неразделимого со-бытия» [5, с. 16] субъектов - автора и переводчика, объектов - текста ИЯ и текста ПЯ, и адресатов - реципиентов ИЯ и ПЯ. Безусловно, в рамках деятельностной онтологии ряд исследователей (например, Ю.А. Сорокин, Е.М. Масленникова, Л.В. Кушнина) также анализируют перевод в подобном ключе, что позволяет говорить о возможности включения деятельностной онтологии в более широкую дискурсивную онтологию и о поглощении её методик интегральным по своему характеру дискурс-анализом. Сама же дискурсивная онтология перевода в свою очередь фундирована именно на положениях деятельностной онтологии и имеет антропологическую фокусировку на дискурсии каждого субъекта межкультурной текстовой коммуникации как специфической языковой личности со своей уникальной речемыслительной программой. Однако в таком случае идёт параллельный учёт всех трёх базовых параметров, это: 1) реальные субъекты текстовой коммуникации (автор, переводчик, реципиенты ИЯ и ПЯ) как языковые личности, текстокреативная и тексторецептивная способности которых маркированы факторами особой дискурсивной среды и ограничены «рамочным пространством» конкретной культуры как тотальной дискурсивной формации (фактор «людей»); 2) смыслы и концепты (ноэмы), актуализованные в сознании каждого субъекта на базе языковых средств текстов ИЯ/ПЯ, с учётом принципа гармонии текста и давления факторов дискурсивной среды и «рамки» дискурсивной формации культуры ИЯ/ПЯ (фактор «средств»); 3) динамика интердискурсивного взаимодействия каждой языковой личности с соответствующим текстом (в форме процедур текстопо-строения и/или текторецепции) и между собой, с учётом потенциальной разности интерпретационных потенциалов, обусловленной наличием «зазора» между актуальными для каждого из субъектов наборами факторов дискурсивности, которые в свою очередь предопределяют условия, средства и результат опосредованной текстами межкультурной коммуникации, а тем самым и текстовую трансформацию, и вариативность перевода (фактор «общения»).

В целом, подобная параметризация анализа даёт возможность «расклеивания» фаз художественного дискурса и, следовательно, дискурсивных проекций текста автора, переводчика и реципиента, что для модели художественного перевода принципиально. При этом в центре дискурс-анализа находятся именно динамические процессы понимания, смыслообразования и концептуализации, протекающие в языковом сознании реципиента на основе текста (см.: [8; 9]), поэтому главный акцент при анализе перевода делается именно на отношениях антропоцентров (автора, переводчика, реципиентов ИЯ и ПЯ) внутри схемы переводческого интердискурса (фактор «общения»). Здесь следует подчеркнуть, что в современной лингвистике художественный текст рассматривается как вид коммуникации («общение»), которая сама по себе предполагает вариативность, динамизм и диалогизм, что также свидетельствует в пользу выделения дискурсивной онтологии перевод - как и современное состояние более прогрессивных по сравнению с отечественными западных теорий перевода. Речь в первую очередь идет о наиболее значимом и масштабном направлении - Descriptive Translation Studies.

Первоначально дескриптивная теория развивалась в культурологическом направлении (так называемый cultural turn ), сближаясь со сравнительным литературоведением. Для ведущих представителей этого направления (Г. Тури, Дж. Холмс, И. Ивэн-Зохар, А. Лефевр, С. Басснетт, Х. Ламберт и др.) главным объектом анализа стало функционирование текста ПЯ в рецептивном социо-культурном контексте, с точки зрения его встраивания в литературную традицию и репертуар культуры ПЯ. Инновативная ценность этих теорий состояла в том, что впервые основной акцент делался на наборе факторов культурного контекста, предопределяющих рецепцию перевода. Впоследствии в рамках дескриптивной школы сложилось новое направление - социология перевода (Т. Херманс, Э. Пим, Л. Венути, А. Честерман и др.), где предметом анализа стало воздействие уже не столько на процесс рецепции текста в культуре ПЯ, сколько непосредственно на самого переводчика социо-историко-культурных и политических факторов, предопределяющих формирование норм перевода (Г. Тури) и, следовательно, действия переводчика как «манипулятора» (Т. Херманс) текстами ИЯ и ПЯ, а также последующее функционирование перевода в культуре ПЯ. Это позволило говорить не только о культурном, но и о социальном повороте ( social turn) [15, с. 9] и «политизации» [13, с. 147] теории перевода.

Таким образом, по верному замечанию Кр. Шэффнэр, начиная с середины 1980-х фокус исследований постепенно сместился на социальные, культурные и коммуникативные практики, на каузирующую взаимосвязь социокультурных, идеологических и политических факто- ров и действий переводчика [13, с. 147]. Подобная теоретическая мультифокусировка, предельно широкая контекстуализация процесса перевода и представляют собой не что иное, как дискурсивный подход. Неслучайно Кр. Шэффнер подчеркивает практическую ценность дискурс-анализа (в том числе и критического) для современной теории перевода. Ряд теоретиков (например, Б. Хэтим, Я. Мэйсон, Э. Пим, Т. Херманс, Р. ван дер Броек, К. Лотфипур-Саэди) открыто признают дискурсивную направленность своих подходов. Однако, учитывая предельно полярные трактовки категории дискурса и разнообразие вариаций дискурс-анализа, трудно не согласиться с Э. Пимом [12] в том, что дискурс-анализ продуктивен для теории перевода только если рассматривать сам перевод как интердискурсивную деятельность, предопределённую не только лингвистическими, но и рядом сдерживающих и направляющих её внешних факторов. Подобной, прагмафункциональной трактовки мы и придерживаемся, выделяя дискурсивную онтологию перевода.