Духовенство римско-католической церкви в Греческой слободе Санкт-Петербурга

В первые годы своего существования (1703— 1709) петербургская римско-католическая община периодически окормлялась иезуитами из Москвы — вероятно, Франциском Эмилианом, Иоанном Бирулой и Ильей Броджио, имевшими постоянное пребывание в первопрестольной и подчинявшимся провинциалу «Общества Иисуса» Богемской (Чешской) провинции¹. В марте 1710 г. в Петербурге совершал таинства «достопочтенный отец Скотти (Scotti), иезуитский миссионер» [4, л. 2], но был ли он постоянным священником прихода — неизвестно. В начале XVIII в. в католических общинах России служили преимущественно иезуиты [3, с. 73], однако в городе на Неве они закрепились не сразу. Первым постоянным приходским священником Петербурга архивная ведомость называет иеромонаха бенедиктинского ордена Вольфганга Гайдингера (Гейдингера)² — немца, который, возможно, стал производить систематические записи о крещениях и венчаниях [6, с. 23]. Гайдингер служил в церкви Греческой слободы, по крайней мере, с 1710 г. по 1713 г. (в метриках указано, что 17 апреля 1711 г. он крестил сына купца Пьетро Салучи, а 21 декабря 1712 г. — сына капитана Франциска Суича [4, л. 2—3]). Однако уже в 1713 г. приход возглавил иезуит литовской орденской провинции Даниэль Жировский — поляк, прибывший в Петербург из Митавы. К нему вскоре присоединились и другие иезуиты — в том же году итальянец Джузеппе Мартинелли, в сентябре 1715 г. немец Михаил Энгель (по реком ендации лифляндского епископа

* Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 13-31-01205.

Х. Шембека) [7, л. 1], а в конце 1715 г. австриец Иоганн Байер (Бауэр, «Иван Кондратов сын Баер»), позднее ставший одним из видных миссионеров Москвы³ [8, л. 2 об.—3, 4 об.—5]. Петербургские иезуиты не только служили литургию и совершали таинства для местных католиков, но и занимались запрещенной законом прозелитической работой. Так, Жировский сразу же по своем прибытии основал в Петербурге «миссионерский пункт», который сами священники называли «обителью» [10, с. 270]. Иезуиты привлекали в костел православных россиян, читали им предики и имели некоторый успех⁴. Достоверно известно, что о. Михаил Энгель производил обращения в католичество — сам он признавался в конвертизме семьи каменщика лютеранского исповедания Шеле [11, л. 13]. В 1718 г. московские друзья-иезуиты поздравляли его с «превращением овцы погибшей», под которой разумелся А. Ю. Ладыженский — первый русский иезуит из дворян, факт «окатоличивания» которого вызвал общественный резонанс и имел немалые последствия⁵. Вообще иезуиты развернули в Петербурге самую разнообразную деятельность, далеко выходившую за пределы собственно приходских обязанностей. Например, они занимались научной работой — вели атрибуцию книг в царской библиотеке, располагавшейся сначала в Зимнем дворце, а потом в Кикиных палатах [13, с. 143]. Являясь резидентами австрийского дво ра, иезуиты Жировский, Энгель и

Байер оказались причастными к истории с бегством царевича Алексея, за что (вкупе с прозелитизмом) были изгнаны из России указом от 17 апреля 1719 г. [14, с. 444—447; 11, л. 1—44; 15, л. 2—4 об.].

В том же 1719 г. для служения в католических приходах России Петр I специальной грамотой разрешил прибыть из Рима капуцинам [16, л. 1]. До их приезда, воспользовавшись наступившим «безвластьем», настоятелем петербургской церкви себя провозгласил итальянский капуцин Патриций Медиоланский (Патриций из Милана, Патрик, Patritius da Milano), в течение ряда лет окормлявший общину в Астрахани [3, с. 73, 277]. Патриций отправился в Петербург под предлогом решения проблем астраханских католиков (в частности, для получения разрешения построить в Астрахани костел), но предпочел остаться в столице «с чином начальническим» [17, л. 36; 18, л. 3 об.]. В метрической книге прихода первая запись о совершении им таинства крещения сделана 5 августа 1719 г. [4, л. 10]. Следовательно, как минимум с августа 1719 г. Патриций окормлял приход. Иногда в церкви ему помогали служить заезжие монахи, к которым, по-видимому, следует отнести иезуита Станислава Вузуского, крестившего 8 мая 1720 г. девочку [4, л. 11]. Однако вскоре власть Патриция была оспорена, и в приходе начались смуты и противостояния. В июне 1720 г. (или чуть раньше) в Петербург прибыли представители францисканцев, среди которых были как монахи Ордена Братьев Меньших (реформаты1), так и капуцины, почему российские власти всех прибывших священников именовали «капуцинами» [19, л. 1]. Главой францисканцев был о. Яков Деолегио (Джакомо д’Оледжио, Лео-леджио, Giacomo d’Oleggio), наделенный полномочиями супериора «ингерманландских провинций». Под его началом находились приехавшие с ним францисканцы-реформаты: итальянец Микеланджело да Вестинье (из Турина, по другим источникам — из Венеции), немец Бонавентура Шульц и поляк Доминик Центавский. Главным среди капуцинов значился Венусто Даже (Venustus Daguet), уроженец швейцарского города Фрибурга, под началом которого состоял Теодозий Вюст (Луцернский). Капуцины сразу же должны были отправиться на служение в Москву [19, л. 1], однако задержались в городе на Неве на несколько лет2. Относительно даты прибытия этих шести монахов в Петербург информация в документах противоречива: указываются 10 июня, 11 июня, 25 июня и 1 августа 1720 г.3 Интересно, что в метрической книге петербургского костела уже 29 мая 1720 г. сделана запись о крещении, произведенном Венусто из Фрибурга, причем он назван супериором [4, л. 11 об.]. Прибыл ли он раньше других, или в делопроизводственных документах зафиксированы ошибочные сведения, — решить трудно4. Главное, что последователи св. Франциска уже летом 1720 г. начали активно действовать в Петербурге, деля власть.

Так, Деолегио, ссылаясь на декрет конгрегации пропаганды веры от 25 сентября 1719 г., наделивший его полномочиями в «Ингерманландской, Лифлянд-ской и околичных провинциях» [19, л. 7], потребовал немедленно передать ему приход и дела миссии. Капуцины — как Патриций, так и вновь прибывшие Венусто с Теодозием, — не согласились, отстаивая свое право на церковь Греческой слободы и дом при ней (госпицию). Так начался конфликт, суть которого подробно рассмотрена в публикациях [22, с. 68—76; 23, с. 256—258; 24; 25, с. 7]. Следует лишь добавить, что даже среди капуцинов относительно старшинства не было согласия. Отношения между Патрицием и Венусто оставались напряженными, поскольку каждый из них претендовал на статус настоятеля-супериора: Патриций, ответствуя перед иностранной коллегией, в апреле 1721 г. утверждал, что он «в службе первенствует», и под его началом обретаются Венусто и Теодозий Луцернский [18, л. 3 об.; 26, л. 30 об.]. Однако в метриках Венусто именуется супериором, тогда как Патриций — просто апостолическим миссионером5.

В конце 1720 г. и начале 1721 г. состав приходского духовенства в Петербурге заметно расширился — к уже упомянутым священникам присоединились францисканцы-реформаты Фаустин Шиманьский и о. Бонаместра из Варшавы (прибыли 3 сентября 1720 г.), а также капуцин Аполлинарий фон Вебер из Швейцарии (12 апреля 1721 г.) [21, л. 10—11 об.]. В 1723 г. в город прибыл о. Петр Хризолог из Венской орденской провинции капуцинов [22, с. 72]. Все они не только совершали обряды в церкви Греческой слободы6, но и, в свою очередь, включились в политическую борьбу между двумя орденами. Римская курия была возмущена действиями капуцинов и особенно Патриция, которому дали понять, что его поступки свидетельствуют о «забвении смиренности носимой им святой ризы»7. Конгрегация пропаганды стремилась заменить в Петербурге капуцинов францисканцами-реформатами. В итоге Патриций был вынужден подчиниться, и в 1722 г. отправился управлять миссией в Москву, однако власть в приходе сразу же узурпировал Аполлинарий фон Вебер («Аполлинарий из Швица»), самовольно взявший на себя обязанности петербургского супериора по знатности своего рода. Аполлинарий был сыном ландмана и кавалера Якова фон Вебера, принадлежал к швейцарской аристократии, а потому считал себя вправе без папского благословения управлять приходом (отсюда и его прозвание — «Старший»)1 [27, л. 1—5]. От этого конфликт разгорелся больше прежнего, так что в конце 1724 г Петр I повелел выслать из России как капуцинов, так и францисканцев «за их неспокойное житье»2.

Аполлинарий и Хризолог в январе 1725 г покинули Петербург, а потом, в июне того же года, и империю [31, л. 63]. Та же участь постигла францисканцев-реформатов, из которых разрешено было временно остаться только двум священникам на усмотрение прихожан. Петербургские католики выбрали Деолегио и Шиманьского [30, л. 65— 65 об.]. Кроме них в городе еще какое-то время оставались и другие священники, не служившие (или редко служившие) в церкви Греческой слободы: у французских рабочих-строителей с 1714 по 1726 г. патером был францисканец о. Петр Кайо (Койлот, «Петр Француз») [32, л. 8—16; 33, л. 1], в доме Б.-К. Растрелли с 1721 г служил Кондилье («Кол-димер из Парижа»)3 [26, л. 31], духовником французской дипломатической миссии и лично Ж. Кам-предона в 1725 г. оставался швейцарский капуцин Роман Гела (Романус) [28, с. 282], священником при цесарском резиденте Себастьяне Гогенгольцере состоял Иероним Сакеллано [4, л. 23, 24 об.]. Высылка францисканцев отрицательно сказалась не только на развитии петербургских римско-католических общин, но и объединений католиков в других городах северо-западного региона — Кронштадте, Риге, Ревеле и Або, куда для окормления верующих периодически ездили Доминик Центавский, Бона- вентура Шульц и др. патеры [30, л. 25—25 об., 37; 34, л. 9; 35, л. 1; 31, л. 22].

Усиление и ослабление влияния тех или иных священников в петербургском приходе в период смуты можно отчетливо проследить, анализируя совершенные ими крещения (см. табл. 1). В 1721 г. безусловным авторитетом обладал Патриций, совершивший больше всего обрядов, а «вторым лицом» в приходе являлся Венусто Даже. В 1723 г. безусловно лидировал Аполлинарий, который, однако, не смог полностью вытеснить из прихода Деолегио. В 1724 г. обращает на себя внимание более равномерное распределение церковных обязанностей среди францисканцев; в то же время становится ясно, что капуцин Аполлинарий потерял значительную часть своей власти.

Капуцины, впрочем, не оставляли надежду вернуться в Петербург, действуя путем политических интриг. Еще 20 января 1725 г Аполлинарию и Хри-зологу было повелено выехать из России, однако они не поспешили выполнить это распоряжение. Хризолог самовольно «задержался» в Ревеле у тамошних католиков и наладил переписку с некоторыми лицами при дворе, взявшимися хлопотать за капуцинов («придворной мадамой Яганной», А. Древником) [36, л. 4—19 об.]. Отец Петр надеялся на проавстрийскую ориентацию окружения великого князя Петра Алексеевича: было выяснено, что еще до своей высылки он пытался установить тайные сношения с наследником престола. Его задержка в Ревеле, вызванная смертью Петра I, тоже вызвала «суспицию», в результате чего капуцин был заподозрен в шпионаже и находился под следствием в Тайной канцелярии до конца июня 1725 г. (т. е. вернулся в Петербург, но уже в качестве арестанта) [31, л. 2—17 об., 19, 63]. Отец Аполлинарий всю первую половину 1725 г. жил при генерале Вейсбахе в Ахтырке на Украине, но затем проходил по одному делу с Хризологом в Тайной канцелярии. Окончательно они были высланы из Петербурга и

Таблица 1

Число крещений, совершенных отдельными священниками в католическом приходе Петербурга в 1721—1724 гг.* 1

Священник	Количество крещений
	1721 г.	1722 г.	1723 г.	1724 г.
Патриций Медиоланский, OFM Cap.	15	—	0	—
Венусто Даже, OFM Cap.	6	—	0	—
Бонавентура Шульц, OFM	3	8	5	3
Теодозий Луцернский, OFM Cap.	2	—	3	—
Фаустин Шиманьский, OFM	1	—	0	4
Яков Деолегио, OFM	0	1	5	4
Аполлинарий фон Вебер, OFM Cap.	0	2	15	3
Пьер Кайо, OFM	0	1	0	—
Микеланджело да Вестинье, OFM	0	1	0	—
Петр Хризолог, OFM Cap.	0	—	2	1
Всего крещений за год **	27	28	30	16

* Таблица составлена по источнику: [4, л. 12 об.—22 об.].

** В метриках не во всех случаях указано, кто совершил таинство крещения, поэтому итоговая цифра не всегда со-

впадает с суммой обрядов, совершенных перечисленными священниками.

империи согласно указу от 25 июня 1725 г. [31, л. 42, 61—61 об., 63].

Высылая оба ордена из империи, Петр I намеревался пригласить доминиканцев, однако последние так и не прибыли в Россию. Приход остался в руках францисканцев — супериором и префектом миссии вплоть до своей смерти, последовавшей в 1729 г., являлся Деолегио 1, а его заместителем (вице-префектом) — Фаустин Шиманьский [4, л. 33—35]. Состав францисканской миссии продолжал пополняться: в конце 1726 г. в Петербург прибыл о. Антоний Брукенталь, уроженец Праги, очень образованный священник, некогда служивший в российской армии генерал-адъютантом и исполнявший дипломатические поручения Петра I при австрийском, саксонском и польском дворах [24]. Первое крещение в костеле он совершил 13 января 1727 г. [4, л. 28, 35] В 1727 г. в приходе также служил патер Целестин Лиш (Caelestin Lisch) из Ордена Братьев Меньших конвентуальных [4, л. 31]. Тогда же, в конце 1720-х гг., в церкви Греческой слободы появились францисканцы Йозеф Венгелер (из Кельнской провинции ордена) и Карло де Лука2. Наконец, в октябре 1729 г. в Петербург прибыл новый префект, назначенный конгрегацией пропаганды веры на место Деолегио, — о. Микеланджело Вестинье (Michael Angelus de Vestigné), соратник почившего префекта, уже служивший в петербургском костеле в 1720—1724 гг. Вероятно, в связи с его прибытием Фаустин Шиманьский и Антоний Брукенталь оставили приход — последние свои крещения они совершили в августе 1729 г. и больше в метрических книгах не упоминаются

[4, л. 34]. Благодаря им во второй половине 1720-х гг. в приходе усилилось немецкое влияние3: немцы чувствовали себя хозяевами, проповеди в церкви читались преимущественно на немецком языке, в богослужении преобладали немецкие песнопения, чем были недовольны другие национальные группы верующих (главным образом, французы и итальянцы). Интересы немецкоязычных прихожан и их доминирующее положение продолжал защищать Йозеф Венгелер, с которым Вестинье вступил в противоборство. Новый префект попытался провести приходскую реформу, стремясь унифицировать обрядность и добиться консенсуса: он отменил немецкие песнопения, заменив их григорианскими хоралами на латинском языке в сопровождении органной музыки (хоралы имели грандиозный успех — послушать их приходили даже православные и лютеране)4. Вестинье распорядился, чтобы воскресные проповеди читались поочередно на разных языках, однако немцы оценили эти действия как оскорбление своих национальных чувств. Префект провел кадровую «чистку» и позаботился о помощниках в проведении реформы: в 1730 г. он пригласил патера Бенвенуто, в 1731 г. на место Венгелера призвал из Риги владеющего немецким языком патера Стефануса а Фундо5, а самого Венгелера (по настоянию Вестинье) конгрегация пропаганды в 1733 г. отозвала в Германию6. Тем не менее, по свидетельству очевидцев, Вестинье так и не сумел решить проблему национальных противоречий [24]. Занимаясь исключительно перспективным развитием миссии, префект мало уделял внимания приходским делам. Это хорошо видно из данных таблицы 2 — о. Микеланджело совершал не так

Таблица 2

Число крещений, совершенных отдельными священниками в католическом приходе Петербурга в 1725—1731 гг.* 1

Священник	Количество крещений
	1725 г.	1726 г.	1727 г.	1728 г.	1729 г.	1730 г.	1731 г.
Фаустин Шиманьский	7	8	14	5	6	0	0
Яков Деолегио	11	16	13	9	1	0	0
Иероним Сакеллано	1	0	—	—	0	0	—
Антоний Брукенталь	—	0	3	4	2	0	0
Целестин Лиш	—	0	1	—	0	0	—
Йозеф Венгелер	0	0	—	—	7	10	7
Карло де Лука	0	0	—	—	4	0	—
Микеланджело Вестинье	0	0	0	0	2	3	2
Бенвенуто	0	0	0	0	0	2	5
Стефан а Фундо	0	0	0	0	0		1
Всего крещений за год **	20	24	33	24	22	15	19

Таблица составлена по источнику: [4, л. 12 об.—22 об.].

много крещений, хотя обычно священник в ранге настоятеля принимал на себя большую часть церковных обязанностей.

Под давлением прихожан Микеланджело да Вестинье был вынужден навсегда покинуть Петербург — в январе 1735 г. он выехал в Рим, и место префекта, по распоряжению курии, занял Карло де Лука (Карло Франциско а Лукора), в равной степени уважаемый петербургскими католиками разных национальностей [24]. Он занимал это место вплоть до самой своей смерти в 1752 г., совершая таинства1 и выступая распорядителем нового церковного строительства, поскольку при нем (в ночь на 25 июня 1737 г.) произошел пожар, обративший в пепел всю Греческую слободу вместе с церковью2.

Карло де Лука обладал большим нравственным авторитетом, и время его настоятельства стало эпохой мирного сосуществования общин в рамках единого столичного прихода. Он и его коллеги (Ка-пистран Клейн3, Стефан а Фундо (Дефондо) и еще один священник, чье имя не удалось установить4) запомнились как человеколюбивые пастыри. Об этом свидетельствует в своих записках придворный ювелир Иеремия Позье, в течение ряда лет находившийся в ученье у гранильщика Граверо, одного из видных и богатых прихожан петербургского костела. Позье жил в доме своего учителя, но поскольку был кальвинистом, то нередко претерпевал нападки со стороны Граверо. Последний, очень агрессивный по натуре, однажды избил подмастерье, и патеры во главе с Карло де Лука, проживавшие у Граверо в отдельных комнатах (после пожара в Греческой слободе они нашли приют у гранильщика), поспешили Позье на выручку, за что сами пострадали от тяжелой руки хозяина. Позье трогательно описывал, как «добрые патеры» перевязали ему раны и были очень к нему расположены [42, с. 55—56].

Не меньшим авторитетом у петербуржцев (причем не только католиков) пользовался Яков Деоле-гио — опытный миссионер, до прибытия в Россию занимавшийся проповеднической деятельностью в Эфиопии и Персии [43, с. 339; 44, с. 504—505]. Он старался действовать легитимно, апеллировал к власти папского Престола, с честью выполнял свои священнические обязанности и, в конечном итоге, после высылки капуцинов и францисканцев, благодаря этим качествам остался во главе миссии и прихода5. Однако далеко не все патеры обладали необходимым смирением и безукоризненной нравственностью. Выше уже было отмечено тщеславие Патриция Медиоланского — по словам кардинала Иосифа Сакропанти, Патриций предал забвению дело «спасения душ» пасомых ради властных полномочий [17]. Капуцин Аполлинарий «весьма неучтиво», с бранью, обрушивался на своих оппонентов во время отмеченного конфликта в церкви [30, л. 41 об.]. Особенно прославился дурным поведением и «буйным нравом» о. Петр Кайо («сир Кайо»), за что Петр I повелел включить его в состав шутовского конклава во время одного из Всешутейших и всепьянейших соборов [3, с. 209]. О. Петр обвинялся в дебошир-ствах, драках и богохульствах, хотя есть основания утверждать, что Кайо был просто оклеветан французским министром Ж. Кампредоном [45].

Немаловажным фактором развития церковной организации петербургских католиков, безусловно, являлось материальное обеспечение духовенства. Посылая священников на служение в Россию, Римская курия не гарантировала им постоянное денежное довольствие. Ватикан неохотно выделял деньги и на нужды прихода: в период реконструкции храма Греческой слободы (его перестраивали в камне в 1720—1726 гг.), «св. Престол» переслал лишь часть суммы, необходимой для строительства [23, с. 253]. В начале XVIII в. иезуитские миссии в России изредка поддерживались Австрийским двором, хотя выплаты из Вены тоже не носили регулярного характера [3, с. 77]. После высылки из России ордена Иисуса капуцины и францисканцы не имели вовсе никакого содержания и были вынуждены кормиться за счет прихожан — «питались подаянием», как говорится в документах Синода и Иностранной коллегии [18, л. 4; 30, л. 19]. В этом, кстати, заключалась одна из причин противостояний в приходе: богатые католики содержали церковь и клир, а потому часто желали видеть настоятелем и вице-префектом «своих» патеров, а не назначенцев из конгрегации пропаганды. О бедственном материальном положении духовенства в 1729 г. писал испанский посланник герцог де Лириа, отмечая, что «щедрость государя императора могла бы исправить положение, если бы он соблаговолил предоставить им часть того содержания, которое получали иезуиты, когда они ведали делами миссии» [46, с. 132]. Содержание патерам не было назначено, но надежды посланника на поддержку от российских властей имели некоторое основание, т.к. еще Петр I помогал «римским духовным»: 20 октября 1724 г. из сумм Кабинета Его Величества были выданы 20 рублей «католицкому капучину Аполлинарию для его бедности на платье» [47, с. 242]. Неудивительно, что латинские монахи, наставляемые своим «высокочтимым» начальством, стремились обрести покровительство знатных русских господ⁶.

Впрочем, даже в условиях финансовой нестабильности и, прямо скажем, бедности, несмотря на частые конфликты между разными национальными группами прихожан и вражду между собой, петербургские патеры не забывали одну из главных своих обязанностей перед папским престолом — прозели-тическую работу. Недаром священники официально именовались апостолическими миссионерами, так что в 1769 г. Екатерина II посчитала нужным запретить это звание в России. В 1721 г. папа Иннокентий XIII предписывал петербургским монахам любыми мерами склонять в латинскую веру православных русских [48, с. 253]. Капуцин Аполлинарий (тот самый, который просил у царя на бедность, хотя считался аристократом) доносил в феврале 1722 г. в конгрегацию о состоянии дел в петербургской миссии: «Количество предик, сказанных в Санкт-Петербурге и в Москве нашими миссионерами, достигло 400, исповедано было 200 человек, обращено 25 человек за короткий двухлетний промежуток времени» [44, с. 541]. Папа в ответ похвалил капуцина и констатировал следующее: «по духовным экзерцициям трудов твоих многие греческого исповедания россияны на римскую веру обратилися» [31, л. 61 об.]. На допросе в Тайной канцелярии Аполлинарий отрицал факт обращений россиян, но сознался, что читал проповеди на итальянском и немецком языках, которые охотно приходили слушать образованные православные [31, л. 61 об.]. Еще раньше, в 1721 г., асессор только что учрежденного Св. Синода А. Кондоиди докладывал о тайной переписке петербургских францисканцев и капуцинов с конгрегацией, из которой следовало, что римские монахи «живут при Санкт-Петербурге в домах партикулярных, сочиняют собиралища и сонмища междоусобные, служат святых таинств, чинят казания, или проповеди, при которых бывают и нашего закона, и, не довольствуясь в едином месте, сие управляют при доме Пинона, при доме Растреллия, Тарсиния (Трезини — ред.) и Змаевича» [17, л. 11 об.].

Священники не только стремились обратить в свою веру православных, но и крестили петербурж-цев-мусульман1, что было воспрещено российскими законами, но не всегда преследовалось на практике [49, с. 6—11]. Патеры (Бонавентура Шульц, Микеланджело да Вестинье и др.) занимались и педагогической работой — в основном, среди детей своих прихожан [9, с. 335], но иногда учили языкам и разным наукам православных учеников. Так, в 1721— 1723 гг. в помещении госпиции (доме при церкви) под руководством все того же капуцина Аполлинария из Швица действовала школа. В ней обучались сначала «пять русских “ноблей”, трое католиков и два лютеранина», а затем в этом заведении оказался сын одного из царских фаворитов [9, с. 335].

Таким образом, петербургские латинские священники, изначально нацеленные на усиление позиций католичества в России, не ограничивались исполнением только своих прямых церковных обязанностей. Они осуществляли разнообразную деятельность, выходившую далеко за рамки собственно приходских нужд, — прозелитическую, миссионерскую, педагогическую и политическую. Церковная организация петербургских католиков одновременно являлась и приходом, и миссией (как де-факто, так и де-юре), что предопределило пропагандистские усилия патеров. В целом, культовая жизнь католиков Петербурга была неплохо организована, но на благополучии прихода отрицательно сказывались межнациональные конфликты и борьба духовенства за влияние. Частые столкновения между патерами раскалывали приход на враждебные группировки, однако миссия продолжала успешно выполнять свои функции. Рост влияния католиков Петербурга на духовную жизнь России определялся не только процессами функционирования самих общин, но и социальными практиками римских священников.