Два идеала "человека будущего": поиски ХХ века

Целью нашей статьи является краткий обзор ведущих, на наш взгляд, представлений ХХ века о чертах «идеального человека», время которого ещё не пришло, но к реализации образа которого надо стремиться. Идеал «прекрасного человека будущего», час которого ещё не пробил, тесно связан с представлением о гармоничном обществе, которое тоже располагается в перспективе грядущего и лишь готовится нынешним этапом развития человечества.

Сразу стоит отметить, что идеал человека, так же как и идеал общества, никогда не является единым и однозначным, и далеко не всякий «образ будущего человека» – это образ поистине гуманистический, прекраснодушный и романтический. Авторы, выражающие глубинные интересы разных социокультурных классов и страт, обладающие разными моральными убеждениями, создают существенно различные представления о том, каков же он – «будущий герой», и как много этих «героев» должно обретаться в человечестве. Думается, собственно гуманистический подход, вырастающий как из христианских идей, так и из пафоса Просвещения, связан всё-таки с прорисовкой желаемых черт, которые могут и должны стать присущи абсолютному большинству обитателей нашей планеты. Это подход, который вполне можно связать с кантовским категорическим императивом, вменяющим неизбирательное доброжелательство. В противоположность ему сугубо элитаристский подход тесно связан с убеждениями, которые восходят к идеям Г. Спенсера и нередко именуются социал-дарвинизмом. Согласно такому подходу, члены разных групп будущего социума должны иметь и будут иметь не только разные свойства, но также разные возможности и разное качество жизни. Они всегда будут радикально не равны в своих достоинствах, так как лидирует всегда сильнейший, и именно сильнейший является «идеальным новым человеком», заслуживающим и господствующего статуса, и всех благ жизни. Взглянем же коротко сначала на идеи элитаристов, чтобы потом перейти к выяснению собственно гуманистической позиции.

«Будущий человек» социал-дарвинизма

Говоря о социал-дарвинизме или тяготении к воспеванию элитарности и черт элитариев, мы имеем в виду не только политологические или социологические, но прежде всего философские взгляды . Дело в том, что, в отличие от философии, дисциплины, претендующие на эмпиричность и объективность, обращены к рассмотрению «внутренней логики» возникновения элит, к механизмам их смены (В. Парето, Г. Моска и другие), к теме «способности к управлению», но не озабочены человеческими качествами «образцовых людей», которым противопоставляется всё остальное общество. Философы и писатели в этом отношении гораздо более красноречивы.

Одной из ключевых философских фигур, задавших образ образцового человека как «сверхчеловека», был, конечно, Фридрих Ницше, оказавший огромное влияние на ХХ век. Как бы мы ни ценили тонкость и глубину его мысли относительно пересмотра старой онтологии и гносеологии, в вопросах «образа идеального человека» он далёк от гуманизма, и кантовское благоволение ко всем без разбора ему глубоко чуждо. «Эксплуатация, – пишет Ницше, – не является принадлежностью испор- ченного или несовершенного и примитивного общества: она находится в связи с сущностью всего живого, как основная органическая функция, она есть следствие действительной воли к власти, которая именно и есть воля к жизни. – Положим, что как теория это новость, – как реальность это изначальный факт всяческой истории; будем же настолько честны по отношению к себе!» [6]. Люди для Ницше делятся на господ и рабов, на полных сил «знатных» персон, чья мощь избыточна, и «подлый» плебс, который, конечно, и в будущем никуда не денется (именно для них, ничтожных и слабых вырожденцев, Ницше и согласен оставить христианство), но который не имеет перспективы развития. Будущее за сверхчеловеком, который «по ту сторону добра и зла» и способен выдержать наибольшее количество страданий, не обращаясь к Богу.

«Неэлитное» человечество автора тяжело раздражает, а его «человек будущего» – откровенный себялюбец, он «естественно высокомерен», гонор – нормальное состояние «знатной души». «Рискуя оскорбить слух людей невинных, – пишет Ницше, – я говорю: эгоизм есть существенное свойство знатной души; я подразумеваю под ним непоколебимую веру в то, что существу, “подобному нам”, естественно должны подчиняться и приносить себя в жертву другие существа» [6].

Понятно, что Ницше не выносит демократию, люди для него принципиально не равны и «идти в будущее» должны лишь те, у кого есть тенденция вырастать в «сверхлюдей», их черты – образцовые: это «звёзды», которые чтят себя, обладают колоссальными притязаниями, они мстительны и безжалостны.

Стоит заметить, что властное тяготение к прославлению элитарности и выдвижению идеала «человека будущего» как «человека узкого круга» характерно нередко и для таких, в остальном вполне гуманных, авторов, как Хосе Ортега-и-Гассет [7]. Но это не удивительно, всякое однозначное различение элиты и масс, причём по смутному критерию, приводит к по-лаганию позитивных перспектив лишь для избранных, противоположных толпе. И хотя Ортега-и-Гассет изо всех сил стремится подчеркнуть, что его «массы» – это не классы или иные устойчивые социальные группы, а некие самодовольные «средние люди», которые встречаются в любых слоях общества, всё равно получается, что позитивной оценки заслуживают только «творцы культуры».

Вообще, тема творчества, глубоко связанного с силой, энергией и властью и одновременно противостоящего демократии как господству «стада», становится ведущей в буржуазно-либеральной мысли. И благ, и будущего заслуживают только «господа жизни»: общество действительно превращается в социальные джунгли, где все перспективы – только за наиболее сильными, богатыми, холодными к чужим чувствам – за теми, кто бескомпромиссно и последовательно пресле- дует собственные интересы. Богатые должны богатеть, а бедные – беднеть, это – закон. В условиях свободного рынка выживает сильнейший, и это – единственное подлинное поле свободы, о чём нам говорит книга Фридриха Хайека 1944 года «Дорога к рабству» [11].

Идеал достойного «человека будущего», который презирает аутсайдеров и велит неудачнику плакать, через тринадцать лет нарисует в своей книге писательница Айн Рэнд [8]. Её герои, Дагни Таггерт, Хэнк Риарден, Франсиско д’Анкония, Джон Голт, – это бизнес-элита, люди образованные, богатые, творческие, трудолюбивые, владельцы больших капиталов, двигатели технического прогресса. Они во многом привлекательны, за исключением того, что они глубоко презирают всё, чем не являются они сами. Их бесит любое сопротивление их проектам, любые требования профсоюзов и «левые» тенденции, всякая попытка других защитить свои права наперекор интересам «богатых и знаменитых». В сущности, они согласны с ницшеанским утверждением, что другие люди – несовершенное «быдло» – обязаны приносить себя в жертву планам финансовых и интеллектуальных гигантов, за которыми – будущее, ибо без них вся производственная и социальная жизнь немедленно погибнет.

Название «социал-дарвинизм» недаром относят к подобным либерально-буржуазным представлениям об устройстве общества и об «образцовых людях» в нём, о людях, за которыми будущее. Законы и правила биологического выживания и доминирования здесь однозначно перенесены на культуру, где правит бал сильнейший. Однако представление об эталонном «человеке будущего», который определит пути человечества, в противовес людской «массе», не имеющей ни лица, ни влияния, бывают характерны и для тех учений, которые претендуют на высокую духовность. Примером подобного воззрения является традиционализм. Так, в 1990-х годах в альманахе «Милый ангел» была заявлена традиционалистская программа перестройки общества: «Третьим уровнем Реставрации Традиции является восстановление сословной иерархии. Если некоторые религиозные традиции (в частности, Христианство, Ислам и Буддизм) не говорят явно о необходимости социальной иерархии, то на практике там, где эти традиции побеждали на социальном уровне, сословная, кастовая иерархия всё равно целиком и полностью сохранялась, меняя лишь свою идеологическую специфику. В других же случаях (Индуизм, Конфуцианство, Синтоизм и т.д.) кастовая система прямым и сакрализированным образом сопряжена с самой экзотерической стороной традиции. Социальная иерархия, основанная на дифференциации внутренней природы различных типов людей, является необходимым условием подлинно сакральной цивилизации. Анти-иерархические тенденции всегда шли рука об руку с анти-духовными, анти-традиционными и анти-религиозными тенденциями» [4]. Понятно, что идеология жёстко- иерархического сословного общества вообще не проектирует некую подготовку «людей будущего» и не строит утопически-прекрасных картин «благополучия для всех», но зато полагает, что средневековье, спроецированное на обозримый период, позволит занять все главенствующие посты посвящённым, чьи мистико-эзотерические умения недоступны и непонятны обычным людям. Это уже как бы и не «дарвинизм», ибо речь идёт о во всех смыслах до-дарвиновских временах, но ни о гуманизме, ни о гуманности здесь говорить не приходится, поскольку портреты основной массы населения такого «будущего средневековья», думается, можно увидеть на картинах Иеронима Босха и Питера Брейгеля-старшего.

Критикуя стремление ряда идеологов недавнего прошлого (да и современности) видеть «эталон человека будущего» исключительно в образе избранной элиты властей предержащих, мы вовсе не стремимся утвердить необходимость уравниловки. Люди, конечно же, не равны ни по способностям, ни по умениям, ни по желанию трудиться и творить. Идущая от Аристотеля идея о распределительной и воздающей справедливости работает во все времена. Когда люди поступают и действуют, они должны вознаграждаться сообразно их стараниям и достижениям, но дело в том, что та же справедливость требует дать возможность каждому получить хорошие результаты и высокие достижения. И в этом смысле единственно гуманным выступает подход, при котором «эталонный образ человека», идеал, к которому надо стремиться, предлагается всему человечеству, а не заведомо избранным представителям элиты, выделенной по тем или иным основаниям. Авторами-гуманистами формируется образ более высокого уровня развития, совершенства, к которому имеет право идти каждый, хотя на пути многих людей, конечно, стоят объективные препятствия. И этот путь не должен быть путём неизбежного риска погибнуть и превратиться в ничто в социальном и психологическом смысле, это не путь битвы или смертельного бега, но такая дорога, на которой социум и культура способны поддержать любого, у кого есть добрая воля к развитию и достижению.

Обратимся к гуманным и демократическим образам «нового человека». Очевидно, что его эталонные черты не могут нести в себе ни эгоизма, ни желания иметь рабов и принимать жертвы. Это черты «идеального человека будущего», который позитивно относится ко всем и к любому, полагая, что любой «собрат по человечеству» достоин и счастья, и справедливости.

«Будущий человек» в гуманистической парадигме

Идея гуманистического образа «нового человека» была ещё в XIX веке предложена Карлом Марксом в ранних работах. Продолжая идеи Просвещения в отношении человека как разумного существа, Маркс указывает на необходимость избавить человечество от отчуждения и эксплуатации, для того чтобы родился новый человек: универсальный, свободный, разумный, способный творить, в том числе «по меркам красоты». С точки зрения Маркса, упразднение частной собственности открывает путь к возвращению человеку его человеческой сущности, к избавлению от гнёта и нищеты, к постепенному исчезновению дикости, безграмотности и убожества. «Мы видим, – пишет молодой Маркс, – как на месте политико-экономического богатства и политико-экономической нищеты становятся богатый человек и богатая человеческая потребность. Богатый человек – это в то же время человек, нуждающийся во всей полноте человеческих проявлений жизни, человек, в котором его собственное осуществление выступает как внутренняя необходимость, как нужда» [3].

Собственно, ударная революционная роль пролетариата, согласно Марксу, важна для общества потому, что революция призвана вернуть отчуждённую сущность всем людям, а не только одним пролетариям – классу, наиболее угнетённому и униженному. Классики марксизма были весьма далеки от какой-либо идеи избранности и элитарности для отдельных групп: они хотели избавить от «звериного оскала капитализма» и от принципов социал-дарвинизма человечество как таковое, потому речь и идёт о «конце предыстории» и «начале собственно человеческой истории». Сегодня можно искать промахи в рассуждениях гениальных авторов позапрошлого века, можно рассуждать об утопизме их чаяний, но в одном нельзя им отказать – в подлинно гуманистическом подходе к образу «человека будущего», под которым имеются в виду все люди грядущего коммунизма, без исключения.

Советская идеология, с её установкой «при коммунизме – от каждого по способностям, каждому – по потребностям», а при социализме «от каждого по способностям – каждому по труду», строила образ будущего человека как честной, правдивой, трудолюбивой личности, не терпящей розни между людьми. Кроме патриотизма и верности делу коммунизма, «Кодекс строителя коммунизма», определяющий черты советского человека, стремящегося в будущее, вменял гражданам такие черты, как:

– «коллективизм и товарищеская взаимопомощь: каждый за всех, все за одного;

– гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку – друг, товарищ и брат;

– честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни;

– взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей» [2].

Совершенно очевидно, что речь не может идти о качествах и чертах «узкого круга избранных» при пренебрежении к остальным. Социали- стические и коммунистические идеи о «новом человеке», так же как «об обществе будущего», лишены тенденции к элитаризму и утверждению эгоизма как человеческого достоинства. И хотя жизнь как всегда далека от идеала, всё же был значим и сам идеал, спроецированный на будущее, а именно – человек, уважающий право на развитие и достоинство любого другого человека, к какому бы кругу он ни принадлежал, тем более что при социализме уже предполагалось отсутствие эксплуататоров и яростных врагов, с которыми необходимо бороться. В этом смысле, как ни странно, коммунистический идеал довольно близок к кантовскому повелению неизбирательной благожелательности. Человек социализма – тот, кто движется к благородству, щедрости и душевному здоровью «нового человека коммунистического общества». Это хорошо отражено в романе Ивана Ефремова «Час Быка», в котором показана эпоха коммунизма. Учитель, дающий урок истории, размышляет: «Как понять чудовищные массовые психозы в конце ЭРМ – Эры Разобщённого Мира, приводившие к уничтожению культуры и избиению лучших? Молодые люди ЭВР – Эры Встретившихся Рук – безмерно далеки от всего, что связано с истерически напряжённой нервозностью и страхами прошлых времён …» [1].

Необходимо подчеркнуть, что марксистские идеи в немалой степени повлияли и на христианский персонализм Эммануэля Мунье, выдвинувшего программу нового общества и нового человека, и на социально-утопические идеи Эриха Фромма, прямо называвшего себя фрейдо-марксистом. А ведь и Мунье, и Фромм – выдающиеся гуманисты ХХ века, и сколь ни казались бы нам прекраснодушными их взгляды, в этих взглядах – огромная нравственная энергия, способная и сегодня воодушевлять и философские поиски, и политико-идеологические движения.

Мунье излагает свои взгляды в ряде работ, но в концентрированном виде – в работе «Персонализм» [5], написанной в 1949 году. Он рисует здесь идеал человека, к которому ведёт персоналистское миропонимание, и подчёркивает, что этот образ человека укоренён в традиции – в установках христианства. Подлинный человек видится автору как личность, которая никогда не дана нам заранее, как источник творчества и самотворчества. Он должен принять в свою душу Царство Божие и воплотить его на земле, хотя это не может полностью исключить его греховности. Совершенно очевидно, что христианско-гуманистический посыл Мунье исключает какое-либо родство его идей с ницшеанскими или социал-дарвинистскими мотивами.

«Идеальный человек» Мунье посюсторонен и телесен, он тесно связан с природой и должен гуманизировать её, вернуть вещам их достоинство, потерянное в грехопадении, искупить в труде и себя, и материю. Несмотря на техническую экспансию, должна наступить «эра личностей», и поскольку свобода личности отягощается множеством зависимостей, персоналисты – это «трагические оптимисты».

Согласно Мунье, персоналисты – не индивидуалисты, для них «Мы» должно предшествовать «Я», в действительности мы владеем только тем, что отдаём другим или чему посвящаем свою жизнь. Личностное существование открывается Другому и способно отказываться от себя, способно понимать и нести ответственность за Другого. Живительная сила подлинного человека-личности состоит не в материальных притязаниях мелкобуржуазного индивидуализма, не в экзистенциалистском устремлении к смерти, а в бескорыстном великодушии. Экономика личности – экономика дарения. Верность, постоянство, щедрость, коллективизм – это то, что характеризует «идеального человека». Интересно, что Мунье скрыто полемизирует с Жаном Полем Сартром, отвергая понимание свободы как спонтанного выбора. Он также не делает из свободы фетиш, как это делают экономисты-либералы, жаждущие элитарности и статуса «господ мира», предназначая свободу только для своего круга. Нет смысла в выборе «между чумой и холерой», полагает Мунье, осуществление свободы хорошо только тогда, когда оно направляет мир к персонализации – к тому, чтобы полноценными, творческими личностями стали все – даже природные царства. И главное на этом пути то, что Мунье называет вовлечённостью, то есть обращение к активным действиям, к реальному этическому выбору, который влияет в том числе на экономику. Как видим, Мунье формирует гуманистический антропологический идеал, ориентированный на фигуру Христа и имеющий тенденцию движения к трансперсональному – так как истинная личность включает в себя всю вселенную.

В свою очередь, известный психоаналитик Фромм, не исповедовавший лично христианскую веру, а занимавший промежуточную позицию между безрелигиозностью и склонностью к мистицизму, тоже создаёт образ «лучшего человека», в котором видит именно «человека будущего», то есть формирует антропологический и культурный идеал образцовой личности. Впрочем, в своих текстах он всё равно обращается к истории христианских идей, не оставляя их в стороне. И если в 1955 году в работе «Здоровое общество» его интерес сосредоточен на теме желательного социального устройства, то через двадцать лет в произведении «Иметь или быть?» он уже обращается непосредственно к теме нового типа личности. Впрочем, это не удивительно, всё-таки Фромм – психолог и тесно связывает черты нового жизненного устройства с человеческим характером, типичными чертами индивидов.

Условиями возникновения нового человека, по Фромму, должны стать ликвидация контрастов богатства и бедности, переориентация с облада- ния на бытийность – процесс и результат деятельности, отказ от безграничного роста экономики и «иррациональных потребностей». Новые люди Фромма – это «люди вообще», а не представители элиты, клана или привилегированной группы. Выделим и процитируем некоторые важные моменты, с помощью которых Фромм описывал внутренний мир «человека будущего»:

– «Готовность отказаться от всех форм обладания ради того, чтобы в полной мере быть …

– Осознание того факта, что никто и ничто вне нас самих не может придать смысл нашей жизни и что только полная независимость и отказ от вещизма могут стать условием для самой плодотворной деятельности, направленной на служение своему ближнему…

– Стремление умерить, насколько возможно, свою отличность, ослабить чувство ненависти, освободиться от иллюзий…

– Развитие способности к любви, наряду со способностью к критическому, реалистическому мышлению.

– Освобождение от нарциссизма и принятие всех трагических ограничений, которые внутренне присущи человеческому существованию» [9].

Фроммовскому «идеальному человеку» чуждо высокомерие и чванство, в других своих работах [10] он подчёркивает, что эгоизм – это неумение себя любить, это незнание себя и убогая попытка компенсировать это неумение утеснением других. Истинная же любовь к себе предполагает также любовь и уважение к другим людям. «Гуманистическая этика», которую Фромм возводит к Аристотелю и Спинозе, это этика, связанная с благожелательной коммуникацией, где никто не является парией и изгоем, но каждому при его личных усилиях доступны и свободное действие, и внятный, здравый взгляд на мир.

Краткие выводы

Любой процесс воспитания и образования прямо или косвенно связан с созданием образа «идеального человека», одобряемого гештальта, на который равняются подрастающие поколения. Практически каждый подросток время от времени думает: «Я хочу быть таким, как…» А образцы, представленные в кино и книгах, в компьютерных играх и на просторах Интернета, так или иначе ориентированы на одну из моделей – либо на «господина из элиты», презирающего «безгласную массу» и «безмозглую толпу», либо на великодушного и щедрого гуманиста, способного даже в слабых или злых людях найти человеческое. Первый образ, ориентированный на животный эволюционный принцип «победа за сильным и агрессивным», направлен на конфронтацию и конфликт, второй, реализовать который субъективно сложнее, на понимание, сопереживание, помощь и веру в людей. Думается, очень важно при всех труд- ностях текущей социальной истории предлагать молодёжи достойную гуманистическую модель «человека будущего» и установку на то, что лучшие черты человеческой природы способны в полной мере воплотиться в реальных персонах – не сегодня, так завтра.