«Двое в комнате»: В.И. Ленин в творческом сознании Владимира Маяковского

В последние годы в отечественном литературоведении крайне редко уделяется внимание «ленинской теме» в наследии В.В. Маяковского. Между тем фигура Владимира Ильича Ленина, отпечатавшись в твор- ческом сознании поэта еще в первые послереволюционные годы, оставила неизгладимый след на всем его дальнейшем творчестве. И хотя реакция самого политического деятеля на произведения художника была не всегда однозначной и колебалась от резко отрицательной («150.000.000», 1919-1920) до снисходительно -одобрительной («Прозаседавшиеся», 1922), в целом, образ вдохновителя Октябрьской революции оставался для писателя на протяжении всей жизни неким мерилом нравственности, ума и таланта.

Ленин «меж равными / был первейшей / по силе воли, / ума рычагам», - писал В.В. Маяковский [1]. Этой установке идеализированного восприятия личности политика вполне соответствовал дух того времени, в которое художнику довелось жить, однако не все объяснялось только этим. Душевные метания и переживания поэта, нашедшие столь яркое отражение в его произведениях, подразумевали какой-либо объект воздействия, точнее, адресат донесения предлагаемой информации. И если в 1914-1915 годы это были люди будущего («Грядущие люди!/Кто вы?/Вот - я,/ весь/ боль и ушиб/» (I, 106) или современники («Эй!/ Господа!/ Любители/ святотатств,/ преступлений,/ боен» (I, 179), то на завершающем жизненном этапе, к концу 1920-х годов, Маяковский пришел к убеждению, что доверить тайну своего внутреннего мира нужно не максимальному количеству окружающих людей, а только одному человеку, одному-единственному, кто сможет в полной мере оценить приложенные им силы в борьбе за торжество его духовно-нравственных идеалов: свободы и равенства всех людей. Поэтому долго мучивший Маяковского вопрос, кто действительно сможет понять его, нашел свое разрешение только в 1929 году в «Разговоре с товарищем Лениным».

Как это показывает стихотворение, творческое сознание художника разделено двумя полюсами бытия: «Двое в комнате./ Я/ и Ленин - / фотографией/ на белой стене» (Х, 17). Словно ожив («Рот открыт в напряженной речи»), вождь принимает парад: «Должно быть,/ под ним/ проходят тысячи.../ Лес флагов.../ рук трава...», это становится знаком для поэта, и он, встав со стула, начинает рапортовать от имени всех трудящихся государства: «Товарищ Ленин, / работа адовая/ будет/ сделана/ и делается уже». Но слаженную работу по созиданию новой жизни («Освещаем,/ одеваем нищь и оголь,/ ширится/ добыча/ угля и руды»), постоянно что-то тормозило. Маяковский был уверен: всему причиной бюрократическая волокита, о чем он стал часто высказываться в стихах, начиная с 1922 года, после отзыва В.И. Ленина о его «Прозаседавшихся»: «В своем стихотворении он, - говорил политик об авторе, - вдрызг высмеивает заседания и издевается над коммунистами, что они все заседают и перезасе-дают. Не знаю, как насчет поэзии, а насчет политики ручаюсь, что это совершенно правильно» [2].

Таким образом, Маяковский в «Разговоре с товарищем Лениным», двигаясь по намеченной траектории, продолжает обличать сбившихся с ленинского курса среди тех, что «ходят,/ гордо/ выпятив груди,/ в ручках сплошь/ и в значках нагрудных». Вместе с тем автор произведения признает, что ему в его противостоянии победу одержать «ужасно трудно», ведь со- ветского чиновника поэту убедить очень непросто, именно об этом «Разговор с фининспектором о поэзии» (1926): «А если/ вам кажется,/ что всего делов -/ это пользоваться/ чужими словесами,/ то вот вам,/ товарищи,/ мое стило,/ и можете/ писать/ сами» (VII, 126), - заявил автор в адрес тех бюрократов, которые, требуя с него «пятьсот в полугодие/ и двадцать пять/ за неподачу деклараций/», так и не смогли понять, что «поэту/ в копеечку влетают слова», и труд его не на много легче любого иного труда. Но даже в такой непростой ситуации Владимир Маяковский сохранял твердое убеждение: ничто не способно остановить его творческих устремлений по преобразованию действительности, которые выражались в поэтической пропаганде патриотизма («Стихи об Америке», 1925, «Стихи о советском паспорте», «Они и мы», 1929), труда, обеспечивающего стабильность жизни («Урожайный марш», 1929), борьбы с проявлениями общественных «болезней»: хамством, тунеядством, алкоголизмом («Помпадур», 1928, «Душа общества», 1929), и распространении целого пласта других идей, имеющих не только узкое социальное, но и общегосударственное значение. «Пусть ропщут поэты,/ слюною плеща,/ губою/ презрение вызмеив./ Я,/ душу не снизив,/ кричу о вещах,/ обязательных/ при социализме» (Х, 149), - писал В.В. Маяковский в стихотворении «Даешь материальную базу» (1929). Иными словами, подчеркнем еще раз, поэта беспокоили вопросы, связанные не только с утверждением новой социально-экономической формации в России, но и главным образом с тем, как сделать жизнь и простых советских граждан, и его, поэта, лучше. Судьба государства и общества волновала художника потому, что Россию (учитывая в духе того времени ее статус социалистического государства) он считал своей родиной, а граждан этой страны - близкими людьми, в чем откровенно признался еще в 1924 году, оплакивая уход из жизни Владимира Ильича Ленина: «Я счастлив,/ что я это/ силы частица,/ что общие/ даже слезы из глаз./ Сильнее/ и чище/ нельзя причаститься/ великому чувству/ по имени –/ класс» (VI, 304)!

Разговор Маяковского с товарищем Лениным в одноименном стихотворении - это разговор с глазу на глаз, беседа двоих («в комнате двое»), один из которых «фотографией на белой стене», поэтому тайна разговора могла остаться неразглашенной, если бы автор стихотворения не пригласил читателя в его «художественное пространство» в качестве свидетеля беседы. Автор зовет читателя в свою «комнатенку-лодочку», для того, чтобы он смог услышать что-то очень важное для поэта. Если до революции, предметную тесноту этого мира художник ощущал особенно остро и поэтому рвался на широкое пространство (площадь, улицу), и кричал об этом: «Я вышел на площадь,/ выжженный квартал/ надел на голову, как рыжий парик./ Людям страшно - у меня изо рта/ шевелит ногами непрожеванный крик» (I, 62), от его чувств и эмоций могло содрогаться целое здание: «Двери вдруг заляс-кали,/ будто у гостиницы/ не попадает зуб на зуб» (I, 178), то к концу 1920-х годов самое искреннее, самое интимное Маяковский старается скрыть, не выпустить за пределы маленького мира комнаты. Душа поэта, словно маленькая комната, когда-то была погружена во мрак («ночь по комнате тинится и тинится, -/ из тины не вытянуться отяжелевшему глазу»), в котором «хохочут и ржут конделябры», но теперь в ней есть иной негаснущий источник света – «Ленин -/ фотографией/ на белой стене». Только понимание света становится иным, свет осмысливается Маяковским не только как физическое, но и, в некотором роде, как духовное явление, а портрет вождя как главный атрибут «новой религии». В этой связи в «Разговоре с товарищем Лениным» может угадываться некое подобие молитвенного мотива («докладываю/ не по службе,/ а по душе»), связанного с возвеличиванием и прославлением «учителя»: «… вашим,/ товарищ,/ сердцем/ и именем/ думаем,/ дышим,/ боремся/ и живем!..» (X, 19).

В период создания стихотворения, в целом к концу 1920-х годов, поэт ощущал неимоверный груз усталости, неудачи в устройстве личной жизни его угнетали, постоянное участие в литературной борьбе отнимало много сил, ясное осознание сложности политической ситуации в стране не давало покоя, а излить своих переживаний было некому, ведь к моменту создания стихотворения «вожака пролетариев» не было в живых уже несколько лет, поэтому «беседа» с ним, уже ушедшим из жизни, оказалась для автора как бы разговором с самим собой.

В 1929 году оптимистическая вера в дело победы социализма с трудом уживалась в поэте с осознанием происходящего, поэтому слыша на улице реплики типа «Товарищи, легше,/ товарищи, тише./ Это/ вам/ не 18-й годик!», он с негодованием восклицал:

Эти потоки слюнявого яда часто сейчас по улице льются...

Знайте, граждане!

И в 29-м длится и ширится

Октябрьская революция. (Х, 7-8)

«Перекопский энтузиазм», 1929

В «Разговоре с товарищем Лениным» контраст несоответствия художественного мира писателя и мира реального, располагающегося за стенами комнаты, передается с помощью света и тени: мрак уходящих суток противопоставлен белой стене с фотографией Ленина. Пространственный локус художественного мира Маяковского замыкается в маленькой комнате. Как и до революции, («Я в плену. / Нет мне выкупа! / Оковала земля окаянная» (I, 251), поэт в этом мире продолжает себя чувствовать узником, находящимся в вечном заключении. Даже в комнате, где свершается акт диалога, перед его глазами нет выхода, а есть только стена («Ленин -/ фотографией/ на белой стене»). Как это видно, травма, полученная в подростковом возрасте (11 месяцев в одиночке Бутырской тюрьмы), зияет, не затягивается на душе поэта всю жизнь, ее нагноение приведет художника в 1930-м году к ужас- ному исходу («В том, что умираю, не вините никого…»). Так Маяковский оказывается причастным к русской поэтической традиции, в которой тема лишения свободы получила глубоко психологичное воплощение: «Сижу за решеткой в темнице сырой./ Вскормленный в неволе орел молодой,/ Мой грустный товарищ, махая крылом,/ Кровавую пищу клюет под окном» [3]. К слову заметим, что В.И. Ленина Маяковский также именует «товарищем», но если у А.С. Пушкина в стихотворении «Узник» (1822) товарищ – молодой орел – символ «покоренной» свободы (жизнь в неволе сделала лирического героя и птицу товарищами), то у Маяковского в обращении к Ленину «товарищ» не просто языковой штамп инициирования диалога, свойственный эпохе 1920-х годов, но и знак крайнего расположения к собеседнику. Осмысленная Маяковским через слово «товарищ» некая «родственность душ» участников разговора, сближает его с Пушкиным, лирический герой которого смог предельно остро ощутить эту «родственную» связь своей души с прикованной птицей, что зовет его «взглядом и криком своим/ И вымолвить хочет: «Давай улетим»! Благодаря пространственной тесноте трагедия одиночного заключения души художника в стихотворении «Разговор с товарищем Лениным» ощущается особенно остро. Предельная замкнутость пространства является для Маяковского незаменимым атрибутом передачи своего психологического состояния: его герой-гигант, подобно пушкинскому узнику, оказывается втиснутым в «узкие рамки» жизненных обстоятельств.

Таким образом, «диалог» с В.И. Лениным стал для поэта попыткой уйти от одиночества, способом разрешить конфликт с самим собой и с теми жизненными обстоятельствами, в которые погрузила его судьба за год до трагической гибели.