Единоверие в религиозном ландшафте европейского севера России

Современное состояние конфессионального пространства России отличается большим многообразием и социокультурной мобильностью. Среди всего комплекса причин этих процессов нельзя не отметить специфики региональных условий, в которых формируются и развиваются религиозные сообщества. В этой связи изучение конфессиональных явлений диктует необходимость применения комплексного подхода в информационно-аналитической и прогностической деятельности. Вариативными формами реализации исследований такого рода являются концепты «историко-культурный ландшафт»1 [5], «религиозный ландшафт» [1], [13], «сакральная география» [2]. Каждый из подходов имеет свой ресурс в изучении средовых, культовых, темпоральных, антропогенных и социальных характеристик религиозных явлений.

При реконструкции истории старообрядных (единоверческих) приходов Русской православной церкви2 большой потенциал имеет методика «религиозного ландшафта», предложенная про

фессором Е. М. Главацкой. В комплексе данных по исторической географии единоверческих храмов, межрегиональных контактов приходов и эволюции общин можно увидеть единоверие как комплексное явление, как историко-культурный и этноконфессиональный феномен. Важность общественно-научных инициатив подобного рода подтверждает тот факт, что на территории современной России единоверие активно возрождается, формируя религиозный ландшафт окружающего мира новыми храмами.

Исследовательский интерес к истории единоверческих приходов на территории России стал отражением означенных явлений. Так, за последние годы в исторической науке выделилось несколько приоритетных подходов к изучению единоверия. Очень активно развивается регионалистика единоверия (С. Н. Абакумов, В. И. Байдин, Е. В. Дроботушенко, Д. С. Ермакова, В. Н. Ильин, Р. Н. Лункин, А. В. Мангие-ва, С. С. Михайлов, И. В. Починская, Т. С. Романюк, А. С. Ряжев, Л. Н. Суслова). Не менее важным направлением историографии является исследование персоналий лидеров единоверия (Н. П. Зимина, В. А. Ичкерин, Р. К. Колесников, Р. А. Майоров). Проблема эволюции взаимоотношений единоверческих общин с РПЦ вызывает интерес зарубежных ученых [18], [19], [20], а также современных деятелей православия [7], [8], [10], [14]. Значительным событием в историографии стало появление обобщающих работ, систематизирующих современные представления о единоверии [6], [9]. Однако нельзя не признать, что при всех достоинствах указанных работ история единоверческих приходов в регионе Европейского Севера России в них не отражена. Отдельные аспекты темы имеются в трудах, посвященных региональной истории старообрядчества [4], [11], [12], [16], [17]. Таким образом, целью данного исследования является изучение истории единоверия в масштабе религиозного ландшафта Европейского Севера России. Реализация поставленной цели видится через разрешение комплекса задач: выявление географии единоверческих приходов, динамики храмостроитель-ства, анализ специфики общин в региональном контексте, оценка особенностей формирования и деятельности единоверческого причта. Географические рамки исследования определяются границами Архангельской, Вологодской, Олонецкой, Новгородской и Санкт-Петербургской губерний в преемстве советского и постсоветского районирования. Хронологические рамки работы соотносятся с периодом существования единоверческих храмов как центров приходской жизни общины означенного региона. Применение историкосравнительного, проблемно-хронологического и статистического методов исследования позволяет воссоздать картину изучаемого явления в комплексе определяющих факторов.

Акцентирование работы в проблемное поле религиозного ландшафта объясняет специфику выбора источникового массива. Его основу составили опубликованные источники историко-статистического характера (данные из «Памятных книжек» губерний, «Памятных книг» епархий, «Краткие исторические описания приходов и церквей» региона, материалы «Епархиальных ведомостей»3). Помимо этого использовалась делопроизводственная документация приходов, отчетные материалы миссионеров, клира, формулярные ведомости, описи единоверческих церквей, отложившиеся в архивных фондах4. Большая часть из них вводится в научный оборот впервые. Особую группу источников составило эпистолярное наследие – письма архиепископа Аркадия (Федорова). Указанный комплекс источников информативен, сопоставим для сравнения, позволяет реконструировать историю единоверия в его региональной специфике.

В связи с восстановлением приходской жизни единоверческих общин в современных границах

Европейского Севера (Усть-Цильма, Павлово-на-Неве, Санкт-Петербург) исследования подобной тематики представляются весьма актуальными. Активизация религиозного туризма5 и паломнических практик в регионе6 вносит в работу практический компонент.

Информационный массив7, имеющийся в нашем распоряжении, позволяет выявить наличие 38 единоверческих церквей в исторической ретроспективе религиозного ландшафта Европейского Севера России. Их локализацию внутри региона можно представить следующим образом:

Архангельская губерния

Предтеческая (остров Лепо), Зосимо-Савва-тиевская (Кемь), Преображенская (Подужемье), Никольская (Усть-Цильма), Никольская (Кудьма);

Новгородская губерния

Никольская (Никола), Никольская (Глухая Горушка), Покровская (Виджа), Феодоровская (Соловьево), Успенская (Нароново), Казанская (Антипино), Георгиевская (Крутец), Троицкая (Ям Крестцы), Тихвинская-Пантелеимоновская (Тихвин);

Вологодская губерния

Петропавловская (Подчерье), Никольская (Домшино), Казанская (Покча);

Олонецкая губерния

Покровская (Повенец), Троицкая (Семчезе-ро-Кумчезеро), Вознесенская (Паяницы), Зоси-мо-Савватиевская (Сяргозеро), Преображенская (Ежезеро), Богословская (Волосово-Трофимовс-кая), Никольская (Троицкое-Семеновская), Никольская (Преслениха);

Санкт-Петербургская губерния

Сретенская (Петербург), Никольская-Милов-ская (Петербург), Благовещенская (Петербург), Димитриевская (Петербург), Покровская (Петербург), Никольская (Петербург), Мариинская (Петербург), Алексиевская (Петербург), Никольская (Немятово), Никольская (Кубасово), Петропавловская (Петропавловское), Георгиевская (Болоцкое), Димитриевская (Бор).

Первичный анализ информационного ресурса свидетельствует о доминировании посвящения храмов святителю Николаю Чудотворцу, что достаточно традиционно для сакральных объектов в религиозном ландшафте Европейского Севера. В городской среде была значительная доля каменных построек культового значения. Наиболее распространенным примером сельского храма единоверческих общин Севера была однопрестольная деревянная церковь (четверик), обшитая тесом под двускатной крышей, венчавшейся восьмиконечным крестом. Организация пространства таких храмов решалась традиционно – в единстве Земного и Небесного. Эстетика и святость мира, сотворенного Богом, подчеркивалась выбором места для Церкви как Божьего дома (высокий берег реки, озера). Объектное пространство внешнего комплекса построек включало колокольню, а в ряде случаев – некрополь (Волковский и Большеохтинский в Петербурге, Единоверческий-Пантелеимоновский в Тихвине, Георгиевский в Болотском). Архитектурные особенности при воплощении единоверческих церквей Европейского Севера России объяснялись во многом местоположением постройки в местном ландшафте. Ряд храмов являлся сакральным объектом еще до того, как получил статус единоверческого. В этом случае он перестраивался для нужд религиозной общины из «намоленного» места – молитвенного дома, издавна почитаемого старообрядцами, например часовни. Примерами такого «преемства» стали единоверческие церкви в Немятово, Кудаме, Домшино, Тихвине. Помимо естественного обветшания зданий, доминантным фактором к «поправке» культовых построек служили разрушительные пожары. Так было в истории единоверческих храмов в Крестцах, Тихвине, Домшино. Сакрализация внутреннего пространства церквей усиливалась его наполнением антиминсами, употребляемыми в богослужении до трагических событий церковного раскола. Среди икон, богослужебных книг и утвари единоверческих храмов Европейского Севера России нашли спасение многие святыни из разоренных старообрядческих скитов (Выгорецкий, Великопоженский, Чаженгский8) [4: 16–18], [11: 235]. Часть икон знаменитой моленной вытегорских купцов-старообрядцев Шалапа-новых была сохранена в сакральном пространстве единоверческой церкви села Ежезеро9.

Большим разнообразием отличались единоверческие храмы Санкт-Петербурга. Это были творения выдающихся зодчих, таких как В. И. Беретти, К. И. Брандт, А. А. Мельников, И. В. Штром. Ряд проектов петербургских архитекторов нашли воплощение в сельском ландшафте Севера. Примером этого стали здания единоверческих церквей села Бор (архитектор К. Г. Резцов) и села Немятово (архитектор М. А. Щурупов). Однако в целом архитектура единоверческих храмов Европейского Севера России была достаточно традиционна, соотносима с приоритетами храмостроения региона или стандартами «образцовых проектов»10. Среди сохранившихся примеров такого рода можно упомянуть Богословскую церковь Волосовского единоверческого прихода11.

В большинстве своем региональные центры единоверия были соотносимы с границами крупных старообрядческих локусов. Особенно заметно это было в Старорусском, Крестецком, Череповецком, Кемском, Повенецком уездах, Приильменском и Усть-Цилемском ареалах, в селениях при реках Волхов, Онега, Печора, Тихвинка, Чагода. В ряде случаев локусы примыкали к крупным инорегиональным центрам единове- рия, таким как Солецкий (Псковская губерния), Чердынский (Пермский край), Пошехонский (Ярославская губерния). Благодаря статистическим экспедициям чиновников Министерства внутренних дел (Ю. К. Арсеньев, П. И. Мельников-Печерский), к середине XIX века власти владели более точной информацией о масштабах распространения староверия во многих территориях, в том числе в Новгородском крае.

В принятии единоверия как варианта адаптации старообрядцев к условиям «гонений» большую роль играл экономический фактор – наличие прочных торговых контактов между общинами. Особенно заметно это было в координирующей роли Петербурга, имевшего корпоративные и конфессиональные связи с единоверческими общинами Тихвина, Домшино, Крестцов, Подужемья. Первый опыт знакомства с единоверием многие жители северных территорий России получили от посещения единоверческих храмов северной столицы: «…был в Петербурге, побывал в единоверческом храме за праздничным богослужением и был очарован любезною его сердцу стариною»12. Судя по документам, старообрядцы Олонецкого края сблизились с единоверием также через общины Петербурга. Еще до того, как в Олонецкой губернии появились единоверческие приходы, жители Повенецкого, Пудожского и особенно Петрозаводского уездов регулярно «были у исповеди и Святого причастия в Никольской церкви Петербурга; позднее при их содействии был открыт единоверческий приход в Семчезеро»13. Единоверческие священники Петербурга освящали многие храмы Севера, например Георгиевскую церковь села Болот-ское, а в храмах Петербурга служили выходцы из Новгородской и Олонецкой епархий. В числе депутатов I Всероссийского собора православных старообрядцев, проходившего в Петербурге, были представители крупнейших центров единоверия на Севере России – священники Афанасий Мартынов, Владимир Боголюбов, Сергий Миловидов, а также миряне14.

Анализируя топографию единоверия на Европейском Севере России, нельзя не отметить, что появление общин шло волнообразно. В условиях влияния государственно-церковной политики по «искоренению раскола» для представителей торгово-промышленных групп единоверие становилось вынужденной мерой, дававшей возможность легализации правового статуса. Оказывая давление и откровенные репрессии по отношению к лидерам старообрядческих общин, власти склоняли верующих к принятию единоверия [11: 234–235]. Такие примеры можно проследить в истории единоверческих приходов Усть-Цильмы и Крестцов.

Специфичность единоверия в ландшафте Европейского Севера России проявилась еще и в том, что половина единоверческих храмов поя- вилась уже после прекращения масштабных преследований старообрядцев, в эпоху императора Александра II. В центрах единоверия той эпохи (Екатеринбург, Москва, Казань) начался процесс активного поиска конфессиональной идентичности [9: 236–265]. Развитие единоверия на Севере было во многом результатом миссионерской деятельности синодальной церкви. Яркий пример таких инициатив – труды митрополита Исидора (Никольского) и архиепископа Аркадия (Федорова). Так, например, деятельность архиепископа Аркадия по использованию единоверия в деле «уврачевания раскола» была успешно апробирована еще в Пермском крае. Но воссоединять старообрядцев с Церковью через единоверие следовало, по его мнению, «с осторожностью, с благоразумием, любовью, заботливой наблюдательностью, выбросив из головы все полицейские меры»15. Убежденный, что «единоверческой церкви без прихожан строить не для чего»16, архиепископ Аркадий старался использовать даже самое малое «побуждение» жителей к принятию единоверия. При строительстве храмов владыка активно привлекал разные источники финансирования: средства Синода, помощь местных и инорегиональных благотворителей. Чаще всего «жертвователями» становились известные представители купечества – И. И. Касьянов, А. В. Красильников, И. А. Насонова, Е. В. Терентьев, М. П. Пименов. Так, например, приход Усть-Цилемской Никольской церкви получил значительную финансовую поддержку от чердынских купцов Алиных, чей торговый дом был «поставщиком Двора Его Императорского Величества».

Единоверческие приходы региона находились на территории обширного пространства с деревнями, разбросанными друг от друга на десятки верст. Природный ландшафт приходов (озера, болота, реки) создавал существенные препятствия для регулярного посещения священниками единоверческих общин. Национальный состав целого ряда территорий (Карелия, Коми) отличала полиэтничность, создающая, помимо прочего, языковой барьер для миссионерской проповеди. При этом круг обязанностей единоверческого причта в окружении старообрядческих сообществ был очень большим. Помимо длительного уставного богослужения древнерусским чином, это было попечение о школьном деле в приходе, миссионерские беседы, постоянные «разъезды» по делам треб. Давние традиции радикальных старообрядческих толков в регионе («федосеевцы», «скрытники», «нетовцы») накладывали отпечаток на специфику религиозности местного населения, при которой «поминать умерших в храме на проскомидии, служить панихиду и литию не принято»17. Источники свидетельствуют, что при формировании причта единоверческих приходов власти старались учитывать мнение самих жителей. Поэтому представители первого поколения священников в таких приходах на Европейском Севере были в большинстве своем выходцы из крестьян, «обратившиеся из раскола на правах единоверия» и знавшие старообрядческие традиции уставного богослужения. Так на Севере России появились целая плеяда единоверческих священников – Василий Бузин, Димитрий Кошев, Иоанн Малышев, Петр Марков, Иосиф Шамаков, Иоанн Чупров. Так, например, еще до принятия сана Иосиф Шамаков «управлял клиросом в То-позерском скиту, отлично знал богослужение, устав и пение по крюкам»18. Из крестьян был и священник Никита Маклионов19, давший начало целой династии священнослужителей, трудившихся в единоверческих приходах Европейского Севера России. По мнению владыки Аркадия, отец Никита отличался всем необходимым для единоверческого священника.

Ему не нужно учиться у кого-либо ни читать, ни петь по крюкам, ни священнодействовать; он трудолюбив, терпелив, воздержан, чист, не двоязычен, не скверностяжателен, имеет таинство веры в чистой совести20.

Выходцам из духовного сословия в единоверческих приходах приходилось не менее сложно, поскольку необходимо было постигать не только специфику древнерусского богослужения, но и особенности мировоззрения своей паствы. Всеобщее уважение снискали многолетние труды в единоверческих приходах Севера России таких священников, как Иоанн Богословский, Павел Ильинский, Николай Линдозерский, Сергий Миловидов, Александр Соболев, Петр Чел-могорский, Георгий Фортунатов. Неслучайно подвижническую деятельность многих из них сравнивали со «свечой в темной комнате, которая горит и светит, вызывая уважение расколь-ников»21.

В распространении единоверия на территории региона не менее важная роль отводилась школьному делу.22 Первые опыты в реализации данной деятельности наталкивались на целый комплекс проблем: большие расстояния, которые приходилось преодолевать детям с риском для жизни в условиях ландшафта и климата Севера, нехватку теплой одежды, обуви и еды, отсутствие специального помещения для школы. У представителей старшего поколения местных жителей при этом отмечалось явное «несочувствие» к светскому характеру образования, вызывала нарекание «непригодность» учебников со «сказочками и песенками». Гораздо больше приветствовались факты чтения детьми старопечатных книг, а также помощь причту в пении на клиросе23.

Обобщая первый опыт распространения единоверия на Европейском Севере России, священники отмечали трудности объективного и субъективного характера. При этом «упорство» старообрядцев можно извинить, ведь тяжелее всего для человека расставаться с религиозными убеждениями, которые прививались в душе его с ранней молодости и окрепли в продолжение целых десятков лет24.

Несмотря на отсутствие массового «сочувствия» единоверию среди старообрядцев Севера, миссионеры были убеждены в том, что «это единственный доныне и самый верный способ единения заблудших с Церковью»25.

Рубеж XIX–XX веков был очень важным периодом в общероссийской и региональной истории единоверия [15]. Казанский собор епископов 1885 года провозгласил «тождество Единоверия с Православием»26. Однако диалог, наметившийся между государством и единоверческими общинами во второй половине XIX века, не реализовался отменой клятв на старые обряды и обретением единоверческого епископата. Это «стеснение» вызвало разочарование многих верующих.

Юбилей 100-летнего существования единоверия в России стал поводом к осмыслению его «исторических судеб»27. На этом фоне Указ императора 17 апреля 1905 года «Об укреплении основ веротерпимости» усилил надежду на дарование старообрядным приходам РПЦ желаемых прав, на «равночестное употреблению на практике того и другого обряда, смотря по желанию ве-рующих»28.

Религиозный ландшафт Европейского Севера России стал отражением этих процессов. На рубеже XIX–XX веков новые храмы и единоверческие общины появились в Новоладожском уезде (Бор), в Поморье (Подужемье), на северо-востоке страны (Подчерье, Покча). Особенно заметно это явление коснулось территории Новгородского края. Свидетельством динамичных процессов по расширению религиозного ландшафта в данном регионе стали сообщества православных старообрядцев в селах Виджа, Соловьево, Нароново29. По данным официальной статистики, из всех представителей Европейского Севера России, принявших единоверие в 1900 году, жители Новгородского края составили 92,45 %30. Поскольку большинство храмов этого времени создавалось уже «тщанием» самих прихожан, то возникает закономерный вопрос о причинах изменения такой мотивации выбора. На наш взгляд, значительную роль в этом имел проповеднический авторитет православного миссионера, иеромонаха Варсонофия (Лебедева). Отличное знание старопечатных книг, бережное уважение к уставному богослужению позволили ему вести убедительные дискуссии среди наставников и рядовых старообрядцев. Его организаторский талант и пастырский авторитет способствовали появлению единоверческих храмов, миссионерских курсов, участию в работе первых всероссийских старообрядческих съездов31. В 1918 году Варсонофий, тогда уже епископ Кирилловский, стал в числе первых жертв богоборчества, приняв мученическую кончину32.

Многие миссионеры, трудившиеся среди старообрядцев, отмечали позитивную роль единоверия: «Прежде раскол был силен, в настоящее время мало заметен»33. Но, посещая приходы, миссионеры замечали проявление признаков «оскудения веры в народе», «упадок живой религиозной жизни в различных слоях общества»34. Однако при наступлении каких-либо чрезвычайных обстоятельств (природные катаклизмы, болезни и т. п.) люди снова обращались к Богу, являя примеры массового раскаяния. Так, например, летом 1903 года Домшинскую волость, славившуюся по России высокопородистым животноводством, постигла эпидемия «сибирской язвы» у скота. Экономическая стабильность большинства семей оказалась под угрозой. После гибели случайно заразившихся от животных односельчан у жителей началась настоящая паника. Вологодский епархиальный миссионер Аполлинарий Заплатин был свидетелем этих событий.

По случаю бедствия народ с быстротой потока устремился в храм, где священник домшинской единоверческой церкви Александр Соболев призвал усерднее помолиться Господу Богу об избавлении от праведного гнева, моровой язвы и безропотно переносить наказание Божие, посланное за наши грехи35.

Примечательно, что общая трагедия стала не только фактором возрождения религиозности, но и мощным объединительным началом, нивелируя конфессиональные разногласия. Перед лицом всеобщей беды в крестных ходах и молебнах участвовали все группы верующих: православные, единоверцы, старообрядцы.

Анализируя опыт миссионерской деятельности в религиозном ландшафте Европейского Севера России, большинство священников искренно верили в необходимость подобной миссии.

Я учу темное зырянское население истинам христианского вероучения и нравоучения, – писал о. Степан Клочков, – я веду полемику со старообрядцами, оберегаю православное население от разных заблуждений, располагаю старообрядческое население к школе, веду беседы о повиновении власти и закону, о пьянстве народном, о медицине, агрономии, о сбережении лесов. О чем только не приходится говорить миссионеру в захолустных уголках нашего севера… Я верю в свое дело, верю, что не напрасно расходую свои силы36.

Самую существенную трансформацию религиозный ландшафт Европейского Севера России претерпел в 1920–1940-е годы. Этому предшествовало важнейшее событие, к которому стремились православные старообрядцы на протяжении многих лет. Летом 1918 года патриарх Тихон (Беллавин) совершил епископскую хиротонию архимандрита Симеона Шлеёва, а старообрядные приходы РПЦ получили свой епископат [3]. В сложившихся обстоятельствах попытка консолидации силами III Всероссийского съезда единоверцев и «Деяние» Временного патриаршего Священного синода, признавшего равно-спасительность старого обряда, уже не могли противостоять разрушению приходской жизни. К этому привел целый комплекс факторов: антирелигиозные акции против священнослужителей и мирян, неприятие компромиссов «обновленчества», массовые закрытия храмов, миграционные процессы, реализация индустриально-аграрных проектов советской власти, включение региона в зону боевых действий Великой Отечественной войны. Старообрядные приходы Севера России оказались в условиях, разрушающих экономическую стабильность общин, традиционные формы бытового уклада, прочность социальных связей и легальную возможность вероисповедания. Однако во внутренней структуре религиозного ландшафта Европейского Севера России это происходило постепенно, имело внутрирегиональные и темпоральные особенности. Большинство единоверческих церквей Ленинграда были закрыты и снесены к началу 1930-х годов. Сохранилось лишь здание Никольского храма на улице Марата, но оно подверглось полной десакрализации. 8 января 1937 года его двери были открыты в качестве Музея Арктики. К 1930 году был закрыт старообрядческий некрополь в Тихвине, а чуть позже разобрана ее сакральная доминанта – Пан-телеимоновская церковь. В ландшафте сельской местности Европейского Севера единоверие оказалось более устойчивым. Свидетельством данного обстоятельства является то, что большинство сельских единоверческих церквей на Севере действовало дольше городских храмов. Основная часть из них была закрыта в 1930-е годы. При этом десакрализация объектов не привела к полному разрушению религиозных зданий, поскольку большинство их продолжало использоваться «в народно-хозяйственных целях» (клуб, склад и т. п.). В условиях оккупационного режима 1941– 1943 годов действовала Никольская церковь села Кубасово в Ленинградской области. Репрессии против духовенства активизировали богослужебную практику «мирского чина». Закрытие храмов возродило в среде верующих значение домашних моленных. В условиях такого агрессивного воздействия внешней среды многие единоверцы переосмыслили ситуацию с точки зрения апокалиптических предзнаменований наступления «последних времен». Следствием такой парадигмы стало возвращение к традиционным практикам «таитися и бегати», спасая веру.

Деформация историко-культурного ландшафта Европейского Севера России в послевоенный период оказала не менее разрушительное воздействие на сакральные объекты единоверия. На дне Подужемского водохранилища осталась Преображенская церковь. В 1970–1980-х годах сгорели храмы в Ежезеро на Вологодчине и Бо-лотском в Новгородской области. В полуразру- шенном состоянии до наших дней дошли первые единоверческие церкви Каргополья в деревнях Трофимовская и Семеновская. Лидеры единоверия не отвергали возможности таких событий, но опасались не столько политических перемен, сколько всеобщей «лености и равнодушия, когда будет развеяно по ветру то, чем жило старообряд-чество»37. Но признать исчезновение единоверия из религиозного ландшафта Европейского Севера современной России было бы ошибочным. В границах Республики Коми восстановлена и действует Никольская церковь Усть-Цильмы. Возрождены храмы в Крестцах Новгородской области и в Пресленихе Архангельской области. Продолжается воссоздание церкви села Немятово на территории Ленинградской области. Во всей полноте церковной жизни развиваются старообрядные приходы РПЦ на территории Петербурга и области в селе Павлово-на-Неве.

Таким образом, православные старообрядцы (единоверцы) были и есть – составная часть религиозного ландшафта Европейского Севера России. Развитие этих сообществ протекало в рамках социально-экономических и общественно-политических тенденций общероссийского уровня, но имело ряд специфических проявлений регионального характера. Как явление демографическое, единоверие на Севере не было массовым. Оно имело последователей в Архангельской, Вологодской, Новгородской, Олонецкой и Петербургской губерниях. Места компактного проживания православных старообрядцев были соотносимы с региональными локусами старове-рия, а также экономически развитыми центрами того времени. Сравнение демографических и конфессиональных данных религиозного ландшафта позволяет сделать вывод о полиэтничном составе единоверия на территории Севера России. Это были представители карел (Повенецко-Кемский ареал), коми (Усть-Цилемский локус) и русских. В течение первой половины XIX века единоверческие общины Европейского Севера были единичны и фиксировались преимущественно в городах. Большая часть этих сообществ возникла как следствие адаптации к «стеснительным мерам» властей по отношению к старообрядческому социуму. Объектную идентификацию единоверческих групп региона можно составить на основе культовых построек с учетом динамики их появления в религиозном ландшафте Севера России. Половина единоверческих церквей региона была построена в эпоху либеральных реформ императора Александра II. В большинстве своем появление храмов стало реализацией единоверия как миссионерского проекта РПЦ по «уврачеванию раскола». Храмостроительство осуществлялось на средства Синода и внешних благотворителей. Первое поколение священнослужителей данных церквей представляла категория местных жителей, выходцев из крестьянского сословия, знатоков древнерусских традиций богослужения и духовного наставничества. Вторым этапом распространения единоверия на Европейском Севере России стал рубеж XIX–XX веков. Это проявилось в храмосозидательной деятельности самих общин как проявление ситуации личностного конфессионального выбора верующих. В исторической ретроспективе существования единоверия на Севере России удалось выявить 38 храмов. Большинство относилось к категории сельских, однопрестольных, деревянных, имевших колокольню и приходскую школу. Усилиями прихожан единоверческих церквей были сохранены объекты сакрального наследия старообрядческих скитов и молелен. Сдерживающим фактором к масштабному распространению единоверия на

Европейском Севере России стали не только внешние события XX века, но и специфика самих старообрядческих групп, в которых преобладали не приемлющие священства согласия.

Дальнейшее изучение истории единоверия в религиозном ландшафте Европейского Севера России может осуществляться в нескольких направлениях. В контексте активизации историко-культурного и религиозного туризма региона практическую значимость имеет создание подробных карт, выполненных с помощью ГИС-тех-нологий. Экспедиционная деятельность к сохранившимся объектам сакральной истории будет способствовать их комплексному исследованию и активизировать общественно-научные усилия по спасению религиозного ландшафта Севера.