Фантастическое «зазеркалье» в повести А. С. Пушкина «Гробовщик»

Л. С. КОНКИНА, доктор филологических наук,

Е. В. СКУДНЯКОВА, студент

«Повести покойного Ивана Петровича Белкина», написанные в Болдине осенью 1830 г., занимают некоторое промежуточное положение в наследии А. С. Пушкина: они появились в годы, когда окончилась бурная молодость и наступало время творческой и человеческой зрелости. Для исследователей творчества поэта это одно из самых загадочных его созданий. Многие литературоведы считают, что при их изучении возникает гораздо больше вопросов, нежели ответов. М. В. Пащенко, один из авторов комментированного издания «Повестей Белкина», предпринятого ИМ Л И им. А. М. Горького к 200-летию со дня рождения А. С. Пушкина, подчеркивает, что проблема прочтения произведения упирается в «неразгаданность личности самого поэта и поразительную многосторонность его творчества» [3, с. 294].

Проблема соотношения реального и фантастического планов, поэтики реализма и романтизма в творчестве А. С.Пушкина 1830-х гг. не раз затрагивалась литературоведами. Отметим, в частности, работы Н. Н. Петруниной [4], А. Н. Нико-люкина [2], Д. П. Якубовича [6] и др. Фантастика пронизывает повесть «Гробовщик», создавая одновременно простой и сложный сюжет повествования. Рассмотрим, как реальное и фантастическое взаимодействуют, формируя единое художественное пространство маленького пушкинского шедевра.

После сцены, в которой Андриан Прохоров приглашает своих мертвецов на пир, «гробовщик отправился на кровать и вскоре захрапел» [5, с. 92]. Следующие за этим фразы естественно продолжают повествование: «На дворе было еще темно, как Андриана разбудили. Купчиха

Трюхина скончалась в эту самую ночь, и нарочный от ее приказчика прискакал к Андриану с эти известием» [5, с. 92]. Читатель не знает, что с этого самого момента начинается сон Андриана, и не подозревает, что в этой точке повествования открывается совершенно другой событийный ряд со своим собственным отсчетом времени. М. М. Бахтин назвал бы это хронотопом сна.

Чем же мотивировано сновидение, которое, но сути дела, и составляет сюжет повести? А тем, что Прохоров ждал, даже мечтал о смерти купчихи и осуществление мечты подобно сказке, волшебству («...скончалась в эту самую ночь»). И поэтому огромное пространство, которое казалось герою повести труднопреодолимым препятствием, вдруг преодолевается со сказочной легкостью: «не поленились послать за ним в такую даль» [5, с. 90]. Здесь уместно вспомнить слова Д. С. Лихачева, который говорил о малом сопротивлении материальной среды в волшебной сказке, отождествляя ее с пространством сна [1, с. 81]. И сон Андриана Прохорова постепенно переходит в фантастическое видение: начало его вполне реально.

Проследим, как же осуществляется переход персонажа из реальности в фантастику. В первые часы пребывания гробовщика в его новом доме неожиданно (курсив наш. — Л. К., Е. С.) кто-то стучится к нему в дверь. Это Готлиб Шульц. Совершенно незначащий разговор, тем не менее, западает в память Андриана. Дальнейшее развитие он получит на свадьбе сапожника, когда неожиданно будет предложен тост за здоровье клиентов. Б этот самый момент и обнаруживается противопоставленность гробовщика всему остальному ремесленному миру: люди, смеющиеся над ролью гробовщика, считают, что смерть про лагает между миром живущих и миром мертвых такую границу, которая навсегда отделяет их друг от друга. А поэтому и ремесло его другого свойства: ведь мертвому все равно, как сделан для него гроб.

Развертывание сюжета продолжается уже в сознании Андриана. «Гробовщик пришел домой пьян и сердит. „Что же 80

это в самом деле, — рассуждал он вслух, — чем ремесло мое нечестнее прочих? Разве гробовщик брат палачу? Чему смеются басурмане? Разве гробовщик гаер святочный?"» [5, с. 90]. Все эти рассуждения гробовщика приводят к тому приглашению на пир, которое и станет дальнейшим двигателем сюжета повести. С одной стороны, приглашением Андриан как бы подтверждает свою особую связь с миром мертвых, с другой — только мертвецы могут защитить его честь ремесленника, подтвердив необходимость его ремесла, утвердив важность его для людей.

Таким образом, фантастическая цепь случайностей, выстраивающих повесть, есть не что иное, как отражение самой действительности. Два дня жизни Андриана Прохорова, поместившихся в художественном времени и пространстве пушкинской повести, являются одновременно зеркалом и Зазеркальем, представляя последовательно и мир реальный, и мир фантастический. Как будто некий «мостик» перекинут из мира реальности, в которой живет он сам, его семья, немцы-ремесленники, в иной мир — ночных гостей гробовщика. Фантастический мир «вдруг» и «неожиданно» объясняется миром реальным: одно переливается в другое, одно не существует без другого. В повести отражено подсознание человека: не было бы гробовщика с его процессией — не было бы и жизни его подсознания такой, какой она отразилась в произведении.

Реалистичность сна заключается в том, что он профессиональный: его образы возникли на почве впечатлений профессиональной практики и связанного с нею опыта. В этом глубокое отличие пушкинского героя от героев романтических повестей, в которых фантастическое не имеет подобной мотивировки, например, «Сильфиды» В. Ф. Одоевского или «страшных рассказов» И В. Гоголя. И само изображение мертвецов у Пушкина вполне реалистично: «Прочие все были одеты благопристойно: покойницы в чепцах и лентах, мертвецы чиновные в мундирах, но с бородами небритыми, купцы в праздничных кафтанах» [5, с. 93]. Индивидуализация осуществляется также за счет той значимости, которую мертвец имел в материальном интересе гробовщика. Бригадир, в частности, памятен ему тем, что похороны его прошли под дождем и нанесли ущерб, а нищий мертвец тем, что «даром взял себе гроб» [5, с. 93].

Развитие пушкинского творчества 1830-х гг. в направлении реалистического метода постепенно оттесняет на второй план приемы романтического повествования. Если в «Русалке», «Руслане и Людмиле», «Сказках» фантастика играет в сюжете важную роль, то в романе «Евгений Онегин», поэме «Медный всадник», повести «Гробовщик» элементы ее продиктованы совершенно другими причинами. Это уже не фантастический мир, не группа фантастических мотивов, а лишь одиночный мотив — сон, увиденный гробовщиком, или видение сумасшедшего в «Медном всаднике». Подобное снижение ее значения характерно не только для произведений А. С. Пушкина этого периода, но и для творчества Н. В. Гоголя, В. Ф. Одоевского, А. Ф. Вельтмана. Переход на принципы реалистического повествования обусловливает эволюцию фантастики, которая также движется в данном направлении. При этом фантастический элемент не противоречит реалистическому методу, а тесно с ним взаимодействует, сообщая повествованию точность в психологической мотивировке поступков героев и обрисовке их сознания.