Феномен дома ученых в системе государственной поддержки научных работников в 1920-1930-е годы

«Дух науки – поистине изумительный дух», ‒ писал знаменитый английский фантаст Герберт Уэллс, побывав в первом советском Доме ученых в Петрограде, открывшемся в 1920 г.

Местом совместного досуга и общения людей науки в северной столице был выбран в тот памятный год дворец Великого князя Владимира Александровича на Дворцовой набережной.

Как возник этот уникальный феномен – Дом ученых ‒ форма объединения работников научных учреждений и высшей школы СССР? Кому пришло в голову создать специальное помещение для встреч ученых с представителями творческих профессий: артистами, литераторами, художниками? Была ли эта инициатива рождена научной средой? В чем своеобразие этого феномена, которого не найти в иных странах, и претерпел ли он эволюцию?

Хотя различные аспекты материального обеспечения ученых в советское время исследованы не без скрупулезности [ Пушкарева , 2016, 2022; Ахметова , 2021; Пушкарева , Жидченко , 2022; Долгова , 2021, 2022 a , 2022 b ], повседневная жизнь членов Домов ученых, как и сама эта форма самоорганизации научных работников, изучены слабо. Правда, можно вспомнить недавнее исследование О. А. Хабибрахмановой, осуществленное на материалах Поволжья и Республики Татарстан [ Хабибрахманова , 2021], и давнюю статью Ю. Хаккарайнена, подчеркивающую значение самоорганизации ученых в снабжении научных работников провизией и научной литературой в начале 1920-х гг. [ Hakkarainen , 2012]. Коснулись данной темы и авторы коллективного труда о ранних годах работы Петроградского дома ученых [ Ноздрачев и др., 2020], но не ставили задачей проанализировать уникальность этой формы научных объединений, как и ее эволюцию. Большинство публикаций по теме ‒ формальные юбилейные панегирики или краткие исторические справки, при том что ее источниковая база весьма основательна. Документо-хранилища Архива РАН отличаются богатством материалов о внерабочей повседневности научных работников: в одном только фонде 434 (Московский дом ученых Академии наук СССР) – сотни документов: протоколы заседаний, планы и расписание мероприятий, тексты докладов отдельных научных кружков и групп, отчеты о работе. Работа Петроградского дома ученых в тяжелые 1920‒1921 гг. отражена в изданном М. Н. Величенко и А. Н. Чистиковым сборнике документов (Петроградский дом ученых…, 2000). О Домах ученых сочли возможным написать в воспоминаниях и многие современники ( Уэллс , 1970; Мария Федоровна Андреева…, 1968), в том числе один из его директоров ( Шкаровский , 2004). Совокупность источников позволяет раскрыть немалое число важных деталей, выяснить, стала ли инициатива времен большевистского экспериментирования реально значимой для ученых в СССР и возникло ли в итоге ожидаемое пространство научной и бытовой социализации советских научных работников.

«Комитет поддержания бодрости среди интеллигентов»: просветительская функция Домов ученых

Обращение к истории создания «домов» для лиц разных профессий (Центральный дом железнодорожника, Дом учителя, Дом офицеров), позволяет заключить, что идея эта витала в революционном воздухе с начала 1910-х гг. Создаваемые в ходе развертывания культурной революции после событий 1917 г., они оказались воплощением задумки культурно-просветительских учреждений, призванных заместить клубные объединения дореволюционной эпохи.

Что касается именно Дома ученых, то инициатива создания такого неформального объединения для людей науки возникла вовсе не в научной среде. Она принадлежала А. М. Горькому и выполнявшей культуртрегерскую миссию подруге писателя (и бывшей актрисе МХТ) М. Ф. Андреевой, позже возглавившей Московский дом ученых и находившейся на посту его директора в Москве 17 лет (с 1931 г.). С высоты нынешнего времени можно быть уверенными, что Дом ученых конструировался как продуманный элемент системы незримого государственного регулирования, и создание его диктовалось желанием контролировать проведение досуга научными работниками. Изначально находившийся в ведении Центральной комиссии по улучшению быта ученых (ЦЕКУБУ) при СНК РСФСР, Дом ученых затем перешел в ведение Секции научных работников Всероссийского профсоюза работников просвещения, затем – в Комиссию содействия ученым (КСУ) при СНК СССР и, наконец, под прямое управление Президиума АН СССР. Говоря о создании первого Дома ученых в Петрограде, М. Горький не без иронии заметил, что «Комитет улучшения быта ученых следовало бы переименовать в Комитет поддержания бодрости среди интеллигентов» (Анненков, 1991, с. 26): приунывшие в контексте послереволюционной неразберихи представители образованного сословия, очевидно, нуждались в существовании чего-то подобного профессиональному клубу по интересам.

Кроме материальной поддержки от ЦЕКУБУ, Дома ученых могли обеспечить сохранение неформального общения исследователей, стремительно разрушавшегося под влиянием внешних обстоятельств, и спокойную рабочую обстановку (в условиях, когда домашняя библиотека могла исчезнуть, а жилищные условия не позволяли работать дома). Под Дома ученых были выделены комфортные здания (бывший дворец Великого князя Владимира Александровича в Петрограде и особняк Коншиных в Москве), внутри были организованы столовые и буфеты, расширялся штат обслуживающего персонала (АРАН. Ф. 434. Оп. 1-1934. Д. 1. Л. 1‒20), начинали собираться научные кружки, работать секции.

Уже в конце 1920–1930-х гг. количество неформальных научных клубов во всех действовавших Домах ученых Советского Союза было огромным, ежедневно проходило несколько мероприятий и собраний, концертов или кинопоказов. Скажем, в 1935 г. в Московском доме ученых работали секции: экономическая, сельскохозяйственная, географическая, посещались кинокурсы и кружок изобразительных искусств – живопись и скульптура, были объявлены секции иностранных языков (французский, немецкий, английский), секции спортивные – профилактической и художественной гимнастики, современных танцев, общей физподготовки, туристическая, секция рационализации труда ученого, семинар по истории русского театра, музыкальный кружок, занятия по технике речи, фотокружок, группа аэрофотосъемки, охотни-чье-рыболовный кружок и др. Но, конечно, главными считались секция историческая и индустриально-техническая, марксистко-ленинский университет и консультации по истории ВКП (б), лекторий обкома Союза высшей школы. Секретари отдельных кружков и групп были трудоустроены как работники Дома ученых, в штате в 1932 г. появился ученый секретарь (Там же). Материальная база Домов ученых росла: к ним стали относиться теннисные корты, водные станции, биллиарды, летние базы и дома отдыха.

Уже к началу 1930-х гг. число желающих стать членами Домов ученых резко выросло, и политика власти по отношению к ним стала меняться: доступные привилегии «культурного обслуживания» стало нужным отработать активным участием в общественной работе и соцстроительстве; количество общественных поручений для членства стало расти, и притом стремительно.

Судя по протоколам совещаний Комитетов содействия ученым Московского и Ленинградского домов ученых, постоянное сотрудничество с многочисленными государственными и партийными организациями стало общим требованием. Продуктивным, хотя и нередко проблемным, стало сотрудничество с военными: так, в 1930-е гг. одной из задач военной реформы была реорганизация системы подготовки военных кадров (в первую очередь через повышение уровня образования командного состава) [ Жарков , 2009, с. 200], в документах Дома ученых это называли «культурный поход наркома Ворошилова» (АРАН. Ф. 434. Оп. 1-1934. Д. 4. Л. 3 об.). Дома ученых получили указание помочь Народному комиссариату обороны. И Московский дом ученых немедленно развернул просветительскую работу уже не среди ученых, а среди военных: им читались лекции, особые – для начальствующего и политического состава на «темы общеполитического и техноэкономического характера» (АРАН. Ф. 434. Оп. 1-1934. Д. 1. Л. 1). Через Дом ученых для чтения массовых курсов красноармейскому культактиву и активу художественной самодеятельности армии и флота приглашались лучшие популяризаторы, было предложение организовать кружок военных знаний при Доме ученых для подготовки обученного военному делу резерва командиров из среды научных работников (Там же). Обе столицы – Москва и Ленинград – развернули шефскую работу на Балтийском и Черноморском флотах. Жены ленинградских ученых, посещавшие до начала 1930-х гг. кружки иностранных языков, должны были, в свою очередь, передать свои знания балтийским морякам (АРАН. Ф. 434. Оп. 1-1934. Ед. хр. 4. Л. 67 об.). Как тут не вспомнить фильм «Сердца четырех» (1941), в котором занятия с комсоставом Красной армии вела в дачной обстановке доцент математики Галина (в исполнении В. Серовой)!

Зарубежные научные работники и туристы в Доме ученых

Вторым важнейшим внешним направлением работы Дома ученых было дипломатическое ‒ сотрудничество со Всесоюзным обществом культурной связи с заграницей (ВОКС), многочисленными общественными организациями и Всесоюзным научным инженерно-техническим обществом (ВНИТО). Члены администрации Центрального дома ученых и Комитета содействия даже жаловались на чрезмерную нагрузку, лекции и выступления приходилось организовывать почти нон-стоп (АРАН. Ф. 434. Оп. 1-1934. Д. 4. Л. 4‒4 об.). К этому добавлялся прием иностранных гостей и делегаций. Одним из таких гостей как раз и стал Г. Уэллс, отметивший, что научные работники в тяжелый для всех 1920 г. почти не заговаривали с ним о возможности посылки им продовольствия, тогда как в Доме литературы и искусств он слышал «кое-какие жалобы на нужду и лишения» ( Уэллс , 1970, с. 41). Свидетель этой встречи художник Ю. Анненков подробно описывал скандал, случившийся на встрече с литераторами, и считал, что вечер «закончился в сумятице не очень гостеприимной и не очень галантной, но все же с оттенком добродушия» ( Анненков , 1991, с. 31‒32).

Научные же работники, по свидетельству Г. Уэллса, разительно отличались от деятелей искусств: больше всего они мечтали не об улучшении собственного материального положения, а о доступности иностранной научной литературы. Историк из Йельского университета (США), преподававший в Высшей школе экономики, увидел в регулярном участии советской интеллигенции в приеме иностранных гостей типичные черты политической мобилизации и «превращение ученых в важнейшее орудие советской культурной дипломатии» [Дэвид-Фокс , 2015, с. 85]. Однако в любом случае советские ученые искренне стремились к восстановлению и сохранению научных связей с зарубежными коллегами (в 1925 г. эту функцию взяло на себя Всесоюзное общество культурной связи с заграницей под руководством О. Д. Каменевой, сестры Л. Д. Троцкого [ Киселева , 1991]).

Поначалу именно Дома ученых старались сделать все возможное, чтобы налаженные научные связи сохранились. Бюро по приему иностранцев ВОКС в дальнейшем продолжило это дело, организуя не массовые, а именно индивидуальные путешествия представителей зарубежной интеллигенции (от 463 до 1158 человек ежегодно с 1925 по 1929 г.) [ Орлов , Попов , 2018, c. 84]. Опыт Домов ученых показал: этим достигался эксклюзивный ответ на профессиональные запросы российских и иностранных специалистов. Знакомство иностранцев с жизнью советских ученых осуществлялось с помощью «культпоказов» ‒ демонстрации гостям образцово-показательных, а не рандомно выбранных учреждений [Дэвид-Фокс , 2015, с. 176].

Дома ученых Москвы и Ленинграда были обязательным пунктом программы визита всех иностранных исследователей в СССР. Там гости не только проводили лекции или публичные встречи, но и участвовали в банкетах и культурных мероприятиях. Главной целью визитов в Дом ученых была демонстрация изобилия и привилегированного положения советских работников интеллектуального труда. Витринная дипломатия обеспечивала «мягкую связь» с заграницей и визуализировала для внешних зрителей настоящую «наукократическую утопию» [ Долгова , 2022 a , с. 64, 68].

Обязанность членов Дома ученых принимать зарубежных гостей не была им в тягость. Более того, к концу 1920-х – началу 1930-х гг. стала заметной конкуренция за право приема иностранных делегаций между КСУ, ВОКС и созданным в 1929 г. «Интуристом» [ Орлов , Попов , 2018, с. 113‒115]. Нападки на ВОКС усилились (в связи с уходом с должности руководителя О. Д. Каменевой), но управлять графиком поездок зарубежных ученых продолжали именно ВОКСовцы. Руководство столичных Домов ученых видело в этом неумение использовать приезд иностранцев для налаживания научных связей: «ВОКС затаскивает иностранцев по всем памятникам старины, по всем музеям, а сюда [в Дом ученых] приводят наскоро поесть и уезжают», показывают физика Нильса Бора «как ученую обезьяну, а могли бы собрать всех ученых… Москвы и Ленинграда и устроить деловое совещание» (АРАН. Ф. 434. Оп. 1-1934. Д. 4. Л. 34‒34 об.).

По мере роста благосостояния советских ученых демонстрация изобилия иностранцам превратилась в повод для гордости за свой статус и возможности его продемонстрировать. По- темкинские деревни (с которыми ассоциируют визиты иностранцев в СССР в столичные Дома ученых современные исследователи [Дэвид-Фокс, 2015, с. 30; Орлов, Попов, 2018]) виделись таковыми в приемах, организованных в Домах ученых, и некоторым современникам. Так, супруга А. В. Луначарского Н. А. Луначарская-Розенель вспоминала, что одного немецкого археолога в 1925 г. буквально закармливали красной и черной икрой, а М. Ф. Андреева (глава Дома ученых), «сохраняя на лице выражение внимания и радушия», заметила, что его еще «скромно принимали» (Мария Федоровна Андреева..., 1961, с. 465).

Взаимодействие с иностранцами являло включенность советской науки в общемировую и способствовало возрождению, казалось бы, утраченных в революционные годы бытовых практик, сопутствовавших научной деятельности. Речь прежде всего идет о неформальном общении на встречах и банкетах. Изначально оно предполагало взаимодействие только ученого сообщества, но после того, как в начале 1930-х гг., «когда принимали французских математиков, ряд крупных ученых» выразили сожаление, что они «пришли одни, а их жены не получили приглашение», и отметили, что «французов это удивило, в их практике это не принято» (АРАН. Ф. 434. Оп. 1-1934. Д. 4. Л. 67 об.), решено было вернуться к практике приемов ведущих ученых с их женами.

«Душат часть профессоров и увековечивают других»: научный статус членов Домов ученых в 1930-е гг.

Изначально членство в Домах ученых свободно регулировалось: достаточно было просто иметь регистрацию в ЦЕКУБУ.

Первой попыткой изменить это положение (поскольку члены Домов ученых очевидно имели больший доступ к материальным благам, чем рядовые научные работники) стало создание Экспертной комиссии по перерегистрации. Созданная в ЦЕКУБУ для «сопровождения» вступления в Секцию научных работников, она заявила, что основными критериями для успешного прохождения перерегистрации отныне будут академические успехи, личные качества научных работников и их убеждения. Историк С. А. Пионтковский записал в дневнике несколько слов о своем участии в составе такой квалификационной комиссии: «Я их резал безжалостно» ( Пионтковский , 2009, с. 318). Считая своим долгом бороться за идеологическую чистоту в разнородной научной среде историков, он лишал доступа к привилегиям людей, которых он считал политически неблагонадежными или лично неприятными (не скрывая при этом, что медиков включали в Секцию научных работников в большей степени в зависимости от их академических заслуг).

После преобразования в 1931 г. ЦЕКУБУ из комиссии по улучшению быта просто в комиссию содействия ученым, усложнился доступ к членству: появилась процедура с заполнением анкеты и получением соответствующих рекомендаций от действительных членов, лишь после чего комиссия принимала решение о вступлении. Рекомендации были очевидным способом лоббирования «своих» и «нужных», тем более что возникла практика регистрации несоответствия рекомендаций реальным научным заслугам: «Поступает дело желающего вступить в члены ДУ, по анкете видно, что ‒ барахло, а по рекомендациям… ‒ чуть ли не мировое имя»; «Звонит один профессор и говорит, что в таком-то деле имеется отзыв, так имейте в виду, говорит, я принужден был его дать, потому что человек ходил за мной тенью и заставил меня дать этот отзыв» (АРАН. Ф. 434. Оп. 1-1934. Д. 4. Л. 31).

В 1932 г. в СССР была учреждена Высшая аттестационная комиссия (ВАК), многие задачи которой не изменились до сих пор и известны всем научным работникам. В 1934 г. в советскую систему науки были введены ученые степени и звания (аннулированные после 1917 г.), и на ВАК была возложена обязанность присуждать эти ключевые маркеры научного статуса. Эти перемены в администрировании науки прямо отразились на членстве в Домах ученых, многие догадались, что «волкодавы из ВАКа» ныне смогут «удушить» одних профессоров и «возвеличить других». В КСУ это назвали «холодной чисткой»: научные работники, казавшиеся комиссии недостаточно квалифицированными (главным критерием в данном случае было именно решение ВАКа) оказались исключенными (АРАН. Ф. 434. Оп. 1-1934. Ед. хр. 4. Л. 12).

Неудивительно, что в 1934 г. количество членов Ленинградского дома ученых сократилось до 2100 человек (в то время как в 1926 г. их было 48 000) ( Шкаровский, 2004); многие оказались исключены под предлогом неуплаты взносов (которые всегда существовали: и единовременный вступительный, и ежегодные, были и взносы за каждого члена семьи) либо потери членских билетов. Однако исключенным не указывали при процедуре лишения членского билета на научный статус, который как раз в реальности и был основанием для принятия решения о членстве (АРАН. Ф. 434. Оп. 1-1934. Д. 4. Л. 12). При этом сотрудники КСУ главной задачей называли необходимость улучшения контингента членов Дома ученых, а сложности возникали ‒ и с научной молодежью, и с элитой. Отчетность КСУ позволяет понять, что ученые с мировым именем, академики вовсе не спешили вступать в члены Домов ученых, отказывались посещать организованные ими культурные мероприятия, а тем более участвовать в самодеятельности. На прямые вопросы директора М. Ф. Андреевой, почему они не подают заявление на членство в Доме ученых, многие отвечали, что не отказываются, «да все некогда» (Там же. Л. 30). Примерно так же академики реагировали на попытку приобщить их к марксистско-ленинскому образованию: М. Ф. Андреева печалилась, что они воспринимают беседы такого рода «как прежде с хорошим старым попом разговаривали» и заявляют, «что они не пойдут на лекции и доклады» (Там же. Л. 20). Мотивация крупных ученых была объяснима, а прямая взаимосвязь привилегий и общественного служения (выступлений с докладами и популяризации науки) означала бы для них значительные потери рабочего времени, оторванного от научных занятий.

Между тем членство в Доме ученых привлекало большое число людей, не слишком успешных в науке, зато ценящих привилегии, которые давал членский билет. Если в Москве и Ленинграде эти преимущества были подчас не столь очевидны, то Дома ученых Минска и Казани давали своим членам право и «на дифференцированное снабжение», и на курорты, и на посещение особой столовой. Чистка 1934 г. должна была удалить таких приспособленцев. Протоколы заседаний свидетельствуют о том, что таковых было немало: «Проф. Динге - староста автомобильного кружка, просит оказать ему содействие в приобретении целого перечня предметов, как например: патефон, мужское пальто, дамское пальто» (АРАН. Ф. 434. Оп. 1-1934. Д. 4. Л. 14-14 об.). Новые правила предполагали, что активист должен был заслужить привилегии именно научной и просветительской работой. Однако совмещение общественной и научной работы на одинаково высоком уровне было по силам лишь немногим, а после приобретения желанного членства в Доме ученых мотивация заниматься общественной работой зачастую исчезала.

В предвоенное время в КСУ поступали предложения о возможном ранжировании этих научно-культурных учреждений, дифференциации Домов ученых в зависимости от достигнутого профессионального статуса, их отдельной организации для академиков, профессоров и научных работников (для рядовых сотрудников НИИ). Идея эта не была реализована, но различия между уровнем привилегий научной элиты в составе Домов ученых и возможностями рядовых членов сохранялись, тем более что членство в этих замещающих научные клубы организациях могло быть присвоено не только за академические заслуги, но и просто по родственному принципу.

Дома ученых как «школа жен»

«Академические жены» уже с конца 1920-х гг. были активными членами Домов ученых. Они имели право на посещение кружков (иные специально для них и создавались) и иные привилегии. Но не стоит забывать, что именно через Дома ученых стала возрождаться дореволюционная практика активного вовлечения супруг исследователей в общественные неформальные процессы, сопутствовавшие производству научного знания: в дореволюционной академической традиции супруга ученого, как правило, помогала вести переписку, стенографировать или переводить его работы на иностранные языки, способствовала развитию социальных связей в практиках домашних приемов учеников ее мужа (это способствовало складыванию научных школ и корпораций в различных отраслях науки и тесному общению разновозрастных коллег).

Общественно-политические трансформации 1917-1930-х гг. вели к угасанию этой традиции и формированию новых социальных задач «академических жен». И Дома ученых немало тому способствовали, формируя новые механизмы социализации женщин, чьи супруги поднимались на вершину научной карьеры в СССР. Неписаная готовность жен ученых обучать иностранным языкам детей научных работников оказалась сохраненной именно «общественными нагрузками» в Домах ученых, которые прямо нацеливали жен научных работников на помощь мужьям - для «переводов, консультаций, помощи в апробации» (АРАН. Ф. 434. Оп. 1-1934. Ед. хр. 4. Л. 48). Еще более разумеющейся была помощь академических жен в работе детских клубов. Благодаря этим обязательствам у академических жен возникали и привилегии: право посещения любых концертов и кинопоказов, участие в работе кружков по интересам.

С начала 1930-х гг. в Ленинградском доме ученых женщины могли пользоваться услугами отличных парикмахеров и маникюрш (АРАН. Ф. 434. Оп. 1-1934. Ед. хр. 99. Л. 2), а в Московском - получать бесплатные профессиональные консультации по детской дошкольной педагогике, советоваться с врачами-косметологами (АРАН. Ф. 434. Оп. 1-1935. Ед. хр. 142. Л. 15-16). Безусловным подспорьем для женщин была возможность записывать детей в многочисленные детские клубы, на экскурсии и музыкальные утренники (АРАН. Ф. 434. Оп. 1-1935. Ед. хр. 7. Л. 27‒28). Работавшие при Домах ученых столовые и буфеты (Московский и Ленинградский ‒ на 250 чел. (Там же. Л. 32 об.)) оставляли женщинам, имевшим возможность кормить там мужей и самих себя, больше личного свободного времени.

Привилегированному статусу супруги члена Дома ученых нужно было соответствовать. Образцовая «академическая жена» должна была обладать презентабельной внешностью советской гражданки, не отстающей от моды [ Журавлев, Гронов , 2019, с. 23]. В обучении этому и формировании нового статуса «академической жены» немалую роль сыграла сама директриса Центрального дома ученых М. Ф. Андреева, с ее «глазами насмешливой мадонны» (как ее именовал в юности Саша Черный), немолодая, но умеющая следить за собой. На свой пост она вступила 63-летней в 1931 г. и была на нем до 1948 г., покинув 82-летней, за пять лет до смерти. Всегда элегантная, доброжелательная и умеющая быстро вникнуть в суть дела, «именно она задала тот высокий тон и тот стиль, который долго сохранялся в Доме ученых» ( Енишерлов , 2002). Так или иначе, но благодаря Домам ученых многие жены и дочери советских деятелей науки получили возможность стать мастерицами, сочетая общественную работу в Совете жен ученых с рациональным ведением домашнего хозяйства.

Заключение

В заключение можно сделать вывод о том, что родившиеся вовсе не по низовой инициативе деятелей науки советские Дома ученых с 1920 г. подверглись медленной, но неуклонной перестройке. Их эволюция прослеживается на протяжении двух десятилетий: из важного элемента системы государственной поддержки научных работников ‒ в типично советский феномен, исподволь рождавший неравенство статусов людей науки.

Вначале относившиеся к ЦЕКУБУ, затем переходившие в ведение Секции научных работников Всероссийского профсоюза работников просвещения, Комиссию содействия ученым при СНК СССР и, наконец, под прямое управление АН СССР Дома ученых существенно расширяли с каждым годом список функций и задач. Поначалу обеспечивавшие лишь минимальные материальные потребности ученых в тяжелые 1920-е гг., они стали позже серьезными общественными объединениями, служившими целям витринной советской дипломатии и выборочной поддержки наиболее лояльно настроенных деятелей науки. Решая идеологическую задачу, Дома ученых одновременно обеспечивали продуктивный досуг сотрудников научных учреждений, поощряя их приносить видимую просветительскую пользу обществу.

Активное участие в решении общественно-нужных, просветительских задач вознаграждалось доступом к материальным благам и уникальным культурным мероприятиям. В Домах ученых можно было коммуницировать с представителями смежных научных отраслей, слушать доклады не только российских, но и иностранных ученых, обсуждать новости мира науки вне своей прямой специальности. Эффект от сочетания разнородных и разнообразных функций превратил Дома ученых в один из символов особого (а для узкой части и элитарного) положения научных работников в СССР, отождествляя принадлежность к нему как к закрытому клубу с серьезным социальным влиянием. К началу 1940-х гг. Дома ученых сформировали незаметную для многих элитарную субкультуру внутри широкой профессиональной субкультуры советских научных работников с ограниченным доступом и жесткими внутренними корпоративными правилами.