Феноменологический ресурс русского слова "поступок"

Ильина О. И. Феноменологический ресурс русского слова «поступок» // Вестник Бурятского государственного университета. Философия. 2021. Вып. 4. С. 53‒61.

Исследование поступка методами философского дискурса, раскрывающих и удерживающих его феномен в горизонте возможностей философствующего сознания, есть отклик на методологические противоречия в современных интеллектуальных настроениях. Первое противоречие — это методологическое противостояние между философией языка и философией опыта. «Прозрения», что нарративы правят миром, а языковые игры признаны единственной доступной реальностью (А. Бадью, Г. Гадамер, Р. Рорти и др.) оборачиваются стремлением снять диктат теорий и языка над субъектом и опытом (Ф. Анкерсмит и др.), разоблачить примат мира теоретического над миром живым (М. М. Бахтин) и пр.

Второе противоречие, выходящее за рамки философских наук, связано с языковыми инновациями и экспансией идей, теснящих самобытный дух национальных культур. Импорт мироощущений и мировоззрений проявляется всей много-ликостью другости в оппозиции Я-Другой: свой-чужой-иной. В России такой поворот, как правило, поддерживается установками собственной интеллектуальной элиты: у них там лучше, прогрессивнее, интереснее, результативнее, современнее; или что касается философии: «их философия более философская» или «западная философская мысль превосходит русскую философскую мысль» и пр. Все это провоцирует возражения: западная философия — это форма интуиции и медитации западной цивилизации; ее методы видения истин отточены на прогнозах проблем собственной самобытности. Не отрицая близость к западной цивилизации и высокому качеству ее методов, нужно помнить, что чрезмерная готовность к ассимиляции западных идей может обернуться зачисткой собственных методов восхождения к истине и утратой способов глубинного узнавания собственной самобытности, замещением правды, хранящейся в живом слове родного языка, интеллектуальными химерами и пр.

Третье противоречие вытекает из предыдущих и связано с естьностью в языке таких слов, которые указывают на феномены, снимающие методологические противоречия между философией языка и философией опыта (например, таких как «глас Божий» или «лепота»); имеют силу фиксировать феномены онтические по содержанию и онтологические по условиям возможности; не утрачивают свою актуальность в контексте современных исторических событий; способны удерживать топику, где язык, опыт и бытие еще тождественны друг другу. Такие слова в силу своей предельности становятся краеугольными моментами для всевозможных философских сюжетов. Они не могут быть определены как термины и понятия, так как указывают на нечто иное; они делают язык живым самобытным (само-бытие) и со-бытийным, удерживающим принадлежность к событию и бытию. Иногда необходимость в таких словах компенсируется их изобретением, например, у М. Хайдеггера [постов, наличность и пр.] или у постмодернистов [симулякр, след, ризома и пр.]

В русском языке есть слова, фиксирующие логос и бесконечность, бога и человека, бесконечное в конечном, истину в конкретной данности, онтологическое и онтическое как одно и в одном: соборность, поступок, правда, достоинство, лепота и др.; готовые создать современные интеллектуальные интенции, способные потеснить современные господствующие нарративы. Конечно, можно возразить: с одной стороны, каждое слово в любом языке можно распаковать до его основ: от физики к метафизике и далее, если есть к тому способности; или с другой — современность требует новых подходов для ее осмысления, а, значит, выхода за пределы уже существующих логосов, языков и пр. Такие возражения не умоляют заданной темы рассуждения, наоборот, подчеркивают наличие проблемного поля для смежных исследований. Распаковка сакрального ресурса родного языка — того, что уже есть и как след в бытии, и как ключ к действительным событиям, может статься очень современной.

Итак, наша задача — сфокусироваться на мысли о живых словах языка как о произведениях культуры; показать, что слово не всегда тюрьма для опыта и мысли, так как может служить источником «возвышенного исторического опыта» (концептуально отрефлексированного Ф. Анкерсмитом). Констатируя наличие пропасти между философией языка и философией опыта, Ф. Анкерсмит отмечает особый статус живого слова (такого как «Ангел Господень»), провоцирующего возвышенный опыт, и резюмирует, что «в любом слове или понятии спрятан ключ к секретам реальности» [1].

Пилотный контент-анализ нескольких словарных статей славянских языков, в которых слово поступок присутствует фонетически и морфологически позволяет нащупать место для интуитивного схватывания поступка как феномена. Словарные статьи сербско-хорватско-русского 1 , чешско-русского 2 и польско-русского 3 языков указывают, что морфема и фонема «поступ»~ок собирает такие свои значения, как прогресс , продвижение, образ действий, отношение, способ, метод и пр. А накладывая как веер одни значения на другие и раздвигая их по собственному умонастроению, можно получать различные сочетания значений: способ продвижения, способ вести себя, прогрессивный ход, метод обращаться (каким-либо образом с чем-либо) и т. д.

Анализ однокоренных слов древнерусского языка раскрывает содержательную глубину хранящуюся в слове «поступок», и позволяет принять гипотезу о том, что-есть-как основание поступка в бытие. Начнем с того, что слово «стŏпа», которое является и корнем слова поступок, в старорусском языке обозначает не только сосуд для толчения или ступу, но и петлю, западню, капкан, яму, то есть нечто, что ограничивает свободу, ловит и удерживает в определенных границах, пленит. Немного иные значения несут другие однокоренные слова: «стŏпаниѥ» -походка, поступать, стремление; «стŏпати» — ходить, ступать, вступать, «стŏпи-ти» — ступить, сдвинуть с места; «стŏпъ» — стычка; «стŏпитика» — сойтись, сразиться [6, cтб. 577‒578].

Основной посыл стŏп~ — удержание; вступление в нечто, удерживающее (обстоятельства, события), где удерживающее может принимать разные формы: сражения, стремления, ловушки и пр.

Появляется смысл придержать предположение, что онтологическое основание поступка — в ступе — ограниченности бытия, которое одномоментно хранит в себе необходимость снять эти ограничения, то есть возможность существования поступка как феномена и как слова, схватывающего этот феномен, хранится в ограниченности и неполноте момента, бытия, сознания.

В древнерусском языке нет слова поступ-ок, точнее, слова с интересующим нас корнем и приставкой есть, а существительное с суффиксом -ок как более позднее изобретение языка отсутствует. Однако те слова, которые ближе всего к нему по морфологическим и фонетическим признакам, передают значения, указывающие на состояние движения: «постŏпати» — двигаться, идти, продвигаться вперед; переходить, передаваться, отступать, уступать; «постŏпити» — сдвинуться с места; пойти, двинуться; приблизиться; устремиться, броситься; выступить, напасть; переправиться; побороть, пересилить; нарушить, отменить; обойти, обмануть; «постŏпъ» -движение, действие, деяние; «постŏпъный» — изменяющейся, движущийся [7, cтб. 1269‒1270].

Если корень «-ступ-» удерживает ступающего в определенных границах, то приставка «по-» дает поступающему свободу: двинуться с места, побороться, пересилить, нарушить и пр. Вероятно, со временем появляется коммуникативная потребность в способе фиксации того, что уже осуществилось, что некое действие-движение завершилось и как следствие рождается новое слово — существительное с суффиксом «-ок», которое позволяет фиксировать действа и события как свершившиеся или завершенные целостности.

В словаре древнерусского языка, созданного усилиями И. И. Срезневского и его учеников, приводятся соответствующие тексты из авторитетных произведений древнерусской письменности. В частности, слово «постŏпъный» сопровождается любопытной для нашей темы иллюстрацией: «Божество непоступьно, не-поступомь все поступьно творѩ (божество неподвижное и своею неподвижностью все движущее). Iо. екз. Бог. 35 » [7, cтб. 1270]. Все тварное обречено быть «постŏпъным»: быть поступным — значит изменяться, быть движущимся. И, конечно, человеческое существо как сотворенное по образу и подобию Бога обречено быть поступным («постŏпъным») в соответствии с Богу угодным предназначением (надобностью). А значит, что-то в его поступати («постŏпати») и поступити («постŏпити») совершается особым способом, недоступным усилиям других тварей. Отсюда попытка узаконить (для дальнейших исследований) словосочетания: «человек-поступающий» и «человек поступка». Это узаконивание принципиально, так как человеческое существо (человек) — это совершенно отличительная топика в бытие, не сводима к его концептуальным производным (субъект, личность, индивид, индивидуальность); эта топика удерживает много-уровневость человеческого бытия и поступка как способа модификации всех уровней бытия и сознания в их единстве и целостности.

Смысловые значения, которые группируются вокруг корня - ступ- наполняют многогранным содержанием и слово «поступок»: тут и момент собственного движения ступ ать, и его индивидуальная манера — по ступ ь; и ступ ени, делающие возможными спуск и восхождение; и стоп а, оставляющая следы; и ступ а, узнаваемая и как сосуд, в котором перетираются твердые фракции (граница разрушения границ), и средство перемещения в пространстве мистического персонажа — Бабы-яги, тут и совпадающее по звучанию санскритское слово ступ а [санскр. स्तूप , stūpa (IAST)], обозначающее один из символов буддийского учения и просветления. Разные возможности ступающего фиксируют различные приставки для слов, имеющих один корень со словом «поступок»: про -ступок, пре ступать, у -ступать и пр., а сама приставка по - как будто утверждает направление становления человеческого существа — по ступеням человеческого бытия.

В современной отечественной философии понимание поступка как многоуровневого и многопланового события удерживается как минимум тремя посылками:

• -    отношением к поступку не как акту и факту, а как к со-бытию, в котором у человека есть со-автор — бытие: «не-алиби в бытие» М. М. Бахтина [2], «не про-тиво-бытие, но со-бытие» В. Н. Сагатовского [4], «событие с неясным концом» М. Н. Эпштейна [10];

• -    тезисами о многоуровневости и многоплановости человеческого бытия С. Л. Рубинштейна [3] и полноте бытия человека в поступке М. М. Бахтина [2], позволяющими утверждать, что вся многоуровневость и многоплановость человеческого существа доступна в поступке;

• -    пониманием целостности поступка, закрепленным в языковой форме словосочетанием «поступок человека», которое косвенно указывает на целостность и единство всех уровней репрезентации (субъект, индивид и пр.)

У автора данного текста есть свои предпочтения и свое видение многоуровневой правды поступка все они сосредоточены вокруг идеи «размыкания и установки собственных границ». Такая идея позволит говорить о поступке: как о форме модификации индивидуального сознания и индивидуального бытия; как о событии испытания абсолютным духом индивидуального сознания; как об эффекте превышения индивидуальных свойств; как о приращении индивидуального бытия; как о событии творчества духа в границах индивидуального существования и пр.

Нужно признать, что проблема актуальности философии поступка — это проблема артикуляции мысли о границах феномена поступка, выросшего из старорусского языка; русское слово, указывающие на феномен поступка, не имеет аналогов в других неславянских языках, не может быть адекватно переведено и должно транслироваться в соответствующей латинской транскрипции: «post u pok». Все переводные аналоги русского слова затушевывают его суть, а, следовательно, и место философии поступка, феноменально естественной для русскоязычного сознания.

Благодаря мощной экзистенциальной интуиции М. М. Бахтина отечественная философия удерживает за собой позицию — владеющей ключом к единству первой философии (философии нравственности, философии жизни, философии опыта) и специальной философии (теоретической философии, философии слова) и знающей, как схватить феноменальную полноту поступка: бытие-событие доступно «изнутри его свершения в поступке».

М. М. Бахтин рассматривает феноменальную целостность поступка как событие, в котором различаются единство персонального и смыслового моментов поступка; единство свойств поступка (аксиологичность, ответственность, событийность, единственность); единство сил, порождающих поступок (сознание и эмоционально-волевой тон); разнообразие его форм (мысль, дело, переживание и др.); архитектоника ответственности, стягивающая в одно все моменты нравственного напряжения я-для-себя, другой-для-меня, я-для-другого [2].

Из сопоставления (без претензий на глубокое и окончательное аналитическое заключение) философии поступка М. М. Бахтина и философии опыта Ф. Ан-керсмита как набросков к преодолению ограниченности теоретической философии становятся очевидными условия, при которых поступок, утверждающий всю правду события, жизни, потсупающего, и возвышенный исторический опыт как опыт восхождения к онтологической истине могут признаваться феноменологически идентичными. С одной стороны, возвышенный исторический опыт может казаться близким к такой форме поступка, как эстетическое видение М. М. Бахтина, но, с другой стороны, поступок — эстетическое видение — удерживается моментами активного вживания, объективизации и вненаходимости [2], а возвышенный исторический опыт настаивает на утрате собственной идентичности для встречи и узнавания себя с тем и в том, чем уже не являешься, суть этого опыта — отклик на глубинную травму-утрату чего-то там на уровне коллективного бессознательного без гарантий возврата к прежней идентичности [1]. М. М. Бахтин предупреждает, что пассивное вживание, растворение себя в созерцаемом, скорее, есть безответственный отказ от себя, признание своего бытия несущественным. Но если потеря собственного места в бытии, утрата идентич- ности становятся ответственным поступлением, то есть вживающийся «максимально активно и сполна реализует единственность своего места в бытие» [2, c. 19], то такое вживание признается ответственным поступлением, а, значит, интересующий нас опыт проигрывается как поступок. С точки зрения философии поступка, возвышенный исторический опыт при определенных условиях есть одна из форм поступка, в которой незавершенное прошлое — когда-то прерванное событие (начавшееся где-то там, до нашего пребывания в мире, но по ряду обстоятельств резонирующее с нами) ждет от нас своего завершения, как западня (ст-рус. «стŏпа») голодного духа не отпускает без особых усилий онтологического восхождения.

Утверждение философии поступка как актуального и современного мировоззрения ожидает глубоких методологических штудий. В этом направлении видится полезным испытание «поступка» разнообразными феноменологическими процедурами, разработанными в западной философии. Например, в логике феноменологического метода М. Хайдеггера акцентировать внимание на действительном бытии поступка, высветить поступок как способ быть и как событие. Превзойти онтическое содержание феномена поступка и указать на онтологические корни, условия возможности многообразия форм и содержаний поступка в логике единства процедур редукции, конструкции и деструкции. К слову «поступок» применима и феноменологическая процедура деконструкции Ж. Деррида со всеми своими операциями, провоцирующая поиск не бинарных оппозиций, слагающих его феноменальную целостность. Здесь возможны провокации сути поступка его антиподом — проступком, для утверждения сомнения в очевидности его нравственного бытия; замена понятия поступка как личностного акта на без-личностный акт и пр. Сам свершающийся поступок близок к логике процедуры деконструкции: его можно означить как деконструирующее (рас-страивающее и восполняющее) деконструируемого (наличествующего в качестве человеческого существа). К сожалению, методологическая рефлексия выходит за рамки данной статьи, но ее необходимость для организации ряда феноменологических процедур, вскрывающих сущностный ресурс поступка в качестве предмета философии, становится очевидной.

Подведем итоги:

• -    опираясь на тезис, что слово есть «метод концентрации» духа народа, можно констатировать, что суть самобытного славянского слова «поступок» нужно искать не в иностранных концепциях, посвященных его аналогу (И. Канта, Аристотеля), а отчасти в концепциях носителей языка (М. М. Бахтин) и на основе феноменологических процедур, вскрывающих его сущностную констелляцию во всем историзме его содержания и принципиально незавершенной сути;

• -    русское слово «поступок» отличается от его аналогов в других неславянских западных языках смысловым содержанием, потому не может быть адекватно переведено и должно транслироваться в соответствующей латинской транскрипции: «post u pok»;

• -    распаковка сакрального смысла слова «поступок» указывает на онтологическое основание поступка, воспринимаемое как ступа — ограниченность всякого человеческого бытия, одномоментно хранящая в себе необходимость снять эти ограничения; — событие выхода за границы ограничений. То есть возможность

поступка покоится в ступе, как удерживающей изменения и тем самым провоцирующей их;

• -    сущностный ресурс феномена поступка, запечатанный в слове «поступок» («постŏпати», «постŏпити», «постŏпъ»), как предмет философской антропологии хранит дерзость к снятию противоречия между философией теоретической и философией опыта.