Фольклорно-мифологические мотивы в современной скульптуре Бурятии

Бурятское искусство с начала 1990-х гг. развивается в контексте процесса национального возрождения, под влиянием необычайно острого интереса к национальным истокам. В образные системы различных искусств активно входит фольклорно-мифологический материал, создающий благоприятную почву для непосредственного выражения символов, ценностей, неповторимых граней этнического самосознания, и эта тенденция становится характерной чертой художественного процесса в Бурятии рубежа ХХ–ХХI вв.

В творчестве известных бурятских скульпторов, в их произведениях из дерева, камня и металла можно увидеть эксперименты, подтверждающие, с одной стороны, способность фольклорного наследия народа быть фундаментальной основой сохранения его самоидентификации, с другой — служить свидетельством самоидентификации личности самого художника. «Продолжающая жизнь фольклора в бурятском искусстве, — писала С. С. Имихелова, — яркое свидетельство того, что произведения, использующие художественные формы, универсальную символику фольклорных об- разов и сюжетов, становятся актом личностной, творческой идентификации талантливых бурятских художников» [4, с. 153].

Торжественно-монументальные по своему образному строю работы бурятских скульпторов говорят о желании не просто обратиться к иллюстрации различных образов бурятской и монгольской народной поэзии, старинных преданий и мифов, но и найти с помощью их сложной поэтической интерпретации непосредственный выход к содержанию народной жизни. Даже если образы имеют очень древнее происхождение, то зрителем они воспринимаются как особенное, присущее народной эстетике. Например, древнейший культ матери-прародительницы, Матери-Земли (Утугун), Матери-Богини в палеолитическом искусстве получил распространение в виде скульптурных женских статуэток на огромном пространстве от Средиземноморья до Байкала. Выполненные в камне, глине, вырезанные из кости, они «воплощают идею женского первоначала бытия, источника жизни, порождающего начала, связанного в глубинах человеческого сознания с тайной рождения, преодолением власти времени и бессмертия» [5, c. 3].

Так, небольшие скульптурки «Утугун» и «Сэргэ» Зандана Дугарова изображают обнаженное женское тело. Своеобразные названия скульптур имеют глубокий смысл. Скульптура «Утугун» (бронза, 2000) в виде торса, крупные формы которого подчеркивают принадлежность к женскому полу, выполнена в примитивной манере, что дает повод интерпретировать изображенную фигуру как «палеолитическую Венеру»: «Скульптуры Зандана Дугарова вызывают в памяти отдаленные времена палеолита, неолита, когда жиром и кровью обмазывали идолов, поклонялись им, приносили жертвы» [1]. Отсутствие головы и преувеличенные формы женского тела (вздутый живот, большой таз, огромные груди) говорят о поклонении женщине-роженице. Мастерство скульптора определяется тем, что он прочувствовал пластику объемов тела и при своем маленьком размере скульптура выглядит монументально. Зримая тяжесть статуэтки, отлитой из бронзы и отполированной, подчеркнута за счет обогащения цвета, которое произведено с помощью оксидирования (патинирования) (рис. 1).

В другой статуэтке — «Сэргэ» (бронза, 2000) З. Дугаров не обошел вниманием и другой не менее почитаемый культ, отражающий мужское начало. Само слово «сэргэ» у бурят означает коновязь. У кочевых племен Центральной Азии конь почитается особо, а коновязь имеет значение не только места, где привязывают коня, но и является символом центра жизни. «Сам термин существовал еще в древнемонгольском языке как “черге” и сохранился до наших дней только в якутском и бурятском языках» [7, с. 79]. В бурятских обрядах многие события происходят именно возле сэргэ. В народных песнях девушка стоит у коновязи и ждeт любимого. Название «сэргэ» у бурят имеют «оленные камни», символизируя небесную коновязь.

Рис. 2. З. Дугаров. Сэргэ

Статуэтка «Сэргэ» получила столь традиционное название в связи с самой еe формой, напоминающей стержень – мужское начало «мунгэн бахана». Она выполнена в виде обнаженного торса, в котором присутствуют признаки женского пола, но верхняя часть тела скорее напоминает фаллос, т. е. соединяет в себе два начала — женское и мужское. Отлита она из бронзы, шероховатая фактура поверхности имеет естественную патину (рис. 2).

Скульптура также выполнена как подражание каменным и костяным статуэткам палеолитического искусства. На территории Центральной Азии во время раскопок повсеместно встречаются небольшие каменные изделия в форме мужских гениталий, которые, как правило, украшались скульптуркой в виде головы барана. Символизм образа имеет аналогии в каменном монументальном творчестве народов Монголии, в котором изображения фаллоса имели отношение к культу плодородия.

Некоторые произведения современных бурятских скульпторов очень близки к теме «панмонголизма». Образы великого Чингисхана и средневековых монгольских воинов дают возможность почувствовать связь с этнической историей монгольских народов, популярность которой стремительно возросла к началу 1990-х гг. Цикл скульптурных работ, посвященных теме кочевничества, известного скульптора Даши Намдакова позволяет выделить определенный историкокультурный пласт в бурятском искусстве. Кочевничество как культурный феномен со своей ролью и значимостью на фоне национальных приоритетов может выделиться в отдельный стиль творчества. Этими мотивами пронизано искусство большого круга художников.

Среди творческих работ Д. Намдакова представлен целый ряд произведений, посвященных древним воинам. Ностальгия монгольских народов о былом могуществе положена в основу таких скульптур, как «Старый воин» (бронза, 2000), «Всадник» (бронза, 2001), «Лучник» (бронза, 2001). Изображение предметов средневекового монгольского военного костюма в скульптуре «Всадник» отличается декоративностью. Сочетание деталей костюма и оружия, конской упряжи создает изящный и сложный силуэт: остроконечный шлем, латы, охватывающие могучее тело воина средневековья, сложносоставной лук в левой руке у всадника, правая — с натягивает тетиву; щит окольцовывает предплечье, монгольские сапоги довершают образ. Однако декоративность не довлеет над основным образом, а дает ему ключ к семантическому прочтению [6, с. 263]: взор воина устремлен к цели, фигура всадника и лошадь срослись воедино, голова лошади на изогнутой шее вторит движению всадника, и этот воплощенный лейтмотив творчества скульптора «подсказан» фольклорной традицией (рис. 3). «Всадник» — одна из тех скульптур, которые дали название выставке художника в Эрмитаже в 2010 г. — «Ностальгия по истокам. Вселенная кочевников Даши Намдакова».

Рис. 3. Д. Намдаков. Всадник

Целый ряд объемно-пластических скульптурных произведений, характер которых можно связать со сказанием, сказкой, легендой, относится в большей степени к религиозному искусству и черпает свои мотивы из арсеналов древней магии, мифологии и символики различных мировых религий.

Некоторые работы Д. Намдакова можно с полным правом рассматривать как часть религиозного искусства, например, «Маленький Будда» (золото, 2004), «Чингисхан» (бронза, 2003), или как образцы мифологического, сказочного и даже бытового жанра — «Шаман» (золото, 2004). Если монументальная фигура Чингисхана» напоминает образ буддийского божества, застигнутого в позе мудрой созерцательности, то образ шамана с бубном («хэсэ»), колотушкой («дунгур»), зеркалом («толи»), колокольчиками («хонхо»), являющимися символом могущества, соединяет бытовой облик с бытийно-небесным происхождением благодаря огромным бычьим рогам («бухын Yбэр»).

Другой образ шамана представлен в скульптуре «Воспоминания о будущем» (бронза, 2000) и воплощает, скорее, дух шамана с огромными символическими рогами, чья сгорбленная бестелесная сущность несет на себе огромный «багаж воспоминаний». В композицию включено не только пластическое тело скульптуры, но и окружающее ее пространство, которое создает ощущение нереальности. Общий силуэт отдаленно напоминает череп, в пустых глазницах которого застыла вечность. В декорировании рогов шамана использованы мотивы скифо-сибирского звериного стиля, конкретно повторены петроглифы с «оленных камней» (рис. 4). Эту и другие скульптуры Д. Намдакова трудно назвать каноническими, но в них органично соединились религиозно-мифологическая идея и художественное мышление автора [7, c. 265].

Рис. 4. Д. Намдаков. Воспоминания о будущем

К шаманской теме можно отнести небольшую скульптурку «Он-гон-Топор» Баира Сундупова, выполненную в бронзе. Топор в этой работе можно интерпретировать как онгон, дух, вселившийся в предмет. национальный колорит скульптуре придает меандр (молоточный рисунок), нанесенный по стилизованным обшлагам и горловине одежды. «Меандр у монголоязычных народов выражает идею вечного движения» [2, с. 28]. Использование орнаментов для украшения бронзовой пластики роднит современную станковую скульптуру с такими традиционными видами бурятского народного искусства, как игрушка, шахматы, мелкая ритуальная пластика.

Станковые композиции скульптора Буянто Ошорова отличаются особой статикой и монолитностью.

Рис. 5. Б. Ошоров. Сагаан Убугун

В его работах «Сагаан-Убугун»

(рис. 5) (бронза, 2001), «Нойон» (бронза, 1999) и «Борцы» (бронза, 1998) прослеживаются традиции бурятской национальной пластики. В образе белого старца Сагаан-Убугуна, занимающего особое место у кочевых народов, представлен культ плодородия и долголетия. Это самый почитаемый древний языческий культ в Центральной Азии. В силу своей популярности в народе он был адаптирован буддизмом, где божеству иноверного происхождения, слишком земного по своему назначению, отводилось место у дверей храма. Канонический образ белого старца выдержан в традициях бурятской деревянной скульптуры. Тонкий рельеф передает азиатский тип лица. Вытянутая форма головы, присущая Шоу-сину, китайскому старцу, покровителю долголетия, указывает на ассимиляцию этого образа в культуре Бурятии. В левой руке он держит буддийские четки, а в правой — посох, исполняющий желания (рис. 5).

Образы, созданные Бато Дашицыреновым (1961-2010), тесно связаны с культами предков, например, по-театральному выполненная композиция «Тотемы» (бронза, 2004). Она посвящена предкам-пародителям бурятских родов — шоно (волк) и гуа-марал (олениха). Вытянутые обобщенные лица, тела решены в технике плоского рельефа, одновременно очень выпукло как горельеф созданы головные уборы в виде масок животных. Мужской и женский образы почти идентичны, лишь слегка обозначены признаки пола. Обобщенность и величавость приданы изображению женщины с птицей на голове, где художник обыграл головной убор монгольских женщин в виде рогов, иногда завершающийся перьями птиц. В этих скульптурах ощущаются мягкий юмор, подчеркнутая обобщенность и одновременно неповторимая выразительность.

Как непосредственные иллюстрации к национальному героическому эпосу и олицетворение богатырской духовной мощи, мужества, достоинства бурятского этноса выступают у Б. Дашицыренова образы могучих богатырей Гэсэра. Параллелью к героико-драматической интерпретации жизни богатырей нижнего, среднего и верхнего миров небожителей – тэнгриев являются веселые, нарядные картинки из жизни кочевников, обычно исполненные в примитивной лубочной манере, с грубоватым юмором. К бытовому жанру можно отнести работы «Курильщик» и «Любитель бууз» (обе — бронза, 2004) В этих скульптурах ощущаются мягкий юмор, подчеркнутая обобщенность и одновременно особая притягательность. Небольшая скульптура «Курильщик», несмотря на внешний бытовизм, пронизана неповторимой лиричностью, свойственной степной неторопливой песне, тем единством с природой, животным миром, которое так присуще кочевнику (рис. 6).

Рис. 6. Б. Дашицыренов. Курильщик

Б. Дашицыренов поэтизирует бытовые сценки, изображающие подвиги богатырей, которыми положено восхищаться, и в приключениях незадачливых героев народных сказок, над которыми художник приглашает зрителя весело посмеяться, нет ничего, что было бы совсем не похоже на обычную жизнь кочевников. Эта жизнь в интерпретации мастера становится непосредственным продолжением, прямым аналогом героического эпоса, легенды, сказки. Портреты сказителей и народных мастеров занимают также значительное место в его бронзовой пластике. В творческих фантазиях Б. Да-шицыренова воплотился неповторимый стиль, предельно лаконичный и де- коративный в живописи, монументальный и энергетически насыщенный – в скульптуре.

Легендарные богатыри, сказочные персонажи все чаще становятся центральными образами и в творчестве скульптора Александра Миронова. Известный своим монументальным творчеством в стиле социалистического реализма художник в конце 1990-х гг. предстал в совсем новом качестве, ориентированном на этнический уровень восприятия. В таких скульптурах, как «Гэсэр», «Лучник» (обе — бронза, 1998) и другие, воспеваются эпические образы воинов, появляются выражающие национальное достоинство персонажи.

Рис. 7. З. Дугаров . Хасак

Полны фольклорной стилистики и исторические образы, к которым обращается, например, З. Дугаров. Скульптура, изображающая бурятского казака «Хасак», выделяется обобщенностью формы и статичностью композиции. Бурятский халат, кушак с деталями поясного набора, коса — популярная прическа среди мужского населения бурят — все это помогает определить причастность изображенной фигуры к заявленному в названии казачьему войску. Характерна сама поза казака, удачно переданная мастером, — она производит впечатление уважаемого в обществе человека, ведь по негласному этикету номадов Центральной Азии только пожилой кочевник имел право ходить с заложенными за спиной руками (рис. 7). Недаром остались высокие отзывы о бурятах, с 1727 г. служивших в казацких отрядах в числе русских войск. Так, русский посол граф С. В. Рагузинский в своем донесении писал, что буряты «служат верою на российской границе с великим чаянием и верностью, были доброоружны и доброконны» [3, с. 8].

Эмоциональная сдержанность, сосредоточенность с оттенком некоторой загадочности в строгих ликах, собранность компактной формы, статичность спокойной позы, чуть заторможенная торжественность в сочетании с будничной простотой, натуральная и вместе с тем условная трактовка образов, эстетическое освоение других материалов сближают на общей стилевой основе многие произведения бурятских скульпторов на бытовые и мифологические темы. Особое, языческое очарование заключает в себе скульптура малых форм с использованием всего арсенала национального фольклора и символики древних обрядов. Таковы скульптурные работы Б. Дашицыренова, Г. Зодбоева, Б. Ошорова.

Рис. 8. Д. Намдаков. Степная Нефертити

Более сложно фольклорно-сказочное, религиозно-мифологическое начало и свободная авторская фантазия переплетены в работах Д. Намдакова, на первый взгляд, не имеющих отношения к фольклорной поэтике. Особенно поэтично представлены женские образы: «Степная Нефертити» (бронза, 2003), «Принцесса» (бронза, 2002), «Кокон», «Жемчужина», «Юность» (все — бронза, 2000). Как считает И. А. Лазарева, в этих работах нет доисторического поклонения матери и плодородию. Образ женщины скорее личный, чем общественный и племенной. Разрушая традиционное представление о матери как хранительнице очага, скульптор обращается к внутреннему содержанию человека, загадочности современной женщины восточного типа [8]. Создавая свою «Нефертити», художник кардинально трансформировал и в то же время будто возродил известный древний образ (рис. 8). Основываясь на традициях мастеров прошлого, выделяя устойчивые элементы моделирования древних скульптур, художник использует характерный прием — поли-формизм, соединяющий в одном образе фрагменты нескольких узнаваемых объектов, например в скульптуре «Кокон». В ней заключена таинственность женственного образа, текучесть линий подчеркивает глубокое умиротворение персонажа. Интересно решение оболочки, из которой рождается жизнь: в складках драпировки выявляется фигура дракона – древнейшего символа власти и могущества. В целом статуэтка выполнена в форме гусеницы – куколки на стадии к перевоплощению, что особенно подчеркивает головной убор модели (рис. 9). Образ женщины — кокона, покровительницы шелководства особенно популярен в китайском искусстве.

Рис. 9. Д. Намдаков. Кокон

Образы воинов, шаманов, женские образы — типичный ряд для современной бурятской скульптуры. Несмотря на то, что круг тем традиционен, каждый художник стремится воплотить собственный стиль, ассоциативно связав свое видение с народным искусством, с культами предков. Можно выделить идеи о воскрешении воина, продолжении его жизни на Земле, о бессмертии женщины как символа жизни, о предназначении шамана как посредника между миром земным и миром небесным и т. д. Раскрывается нечто общее в поисках бурятских скульпторов, общность мировоззрения продиктована обращением к художественному наследию народа. Даже образы современников, воплощенные в металле, вовлечены в ритуалы народных праздников и хороводы традиционного бурятского танца ёхор и мало чем отличаются от благородных героев эпоса и добрых сказочных персонажей. Их всех объединяет присущий национальный пафос, горделиво и радостно акцентированное чувство принадлежности к великой истории и древней культуре.

Таким образом, в современной бурятской скульптуре отчетливо выражены фольклорные мотивы, базирующиеся на проекции ряда национальных представлений, сюжетов и художественных форм. В таком ассоциативном и символико-знаковом плане выявляются традиции народной культуры, особенности национального этнопсихологического склада, оказываются возможными озарения, высвечивающие национальные идеалы и ценности.