Генезис трансформации медиакратии в ноополитку

В данной статье, говоря о трансформации медиакратии в ноополи-тику, мы придерживаемся точки зрения эстернализма, определяющего, что появление науки обусловлено полностью внешними для нее обстоятельствами, в т.ч. и политическими, поэтому основная задача изучения науки сводится к реконструкции социальных условий научно-познавательной деятельности на определенных этапах ее развития. Данная статья посвящена осмыслению введенного в политический оборот термина «медиакратия».

Как считают российские ученые А.С. Пую и С.С. Бодрунова, определение медиакратии впервые ввел в 1975 г. Кевин Филипс в работе «Медиакратия: американские партии и политика в эпоху коммуникации» [Медиакратия… 2013: 7]. Анализируя определение, можно сделать вывод, что этот термин скорее не определял суть медиакра-тии, а раскрывал его расшифровку как состоящую из двух понятий – «медиа» (здесь понимаемое как средства массовой информации) и «кратия» (властный режим). По его мнению, медиакра- тия – это качественная характеристика политического режима и может восприниматься как своего рода финальность, результат процесса сращивания журналистики и политики [Медиакратия… 2013: 46].

С развитием науки формировалось и отношение к термину «медиакратия». Смысловое содержание его сегодня можно найти в словарях, доступных читателям в Интернете. Так, словарь на портале Unwords.com предлагает следующее определение медиакратии: «Правление, обычно непрямое, популярных медиа; часто результат негативного искажения демократии. Система, в которой политики перестают думать и слушают только СМИ по поводу важных вопросов повестки дня и того, как им следует с ним поступать» ¹ . Современные исследователи, к которым мы, без сомнения, отнесем Д. Халина и П. Манчини [Halin, Mancini 2004: 37], рассматривают взаимодействие СМИ и политики, при этом на СМИ возлагается лишь инструментальный контроль за деятельностью власти. Сформированные ими модели развития СМИ определяют, что СМИ связаны в политической системой и ее развитием. По их мнению, для анализа политической коммуникации необходим компаративный анализ, а медиаинституты, которые развивались на Западе, нельзя анализировать без учета их политического и исторического контекста. Проблема, которую пытаются не видеть ученые, заключается в том, что их исследования отгораживаются от манипулятивных, пропагандистских концепций использования СМИ, полагая, что данные концепции присущи недемократическим режимам, таким как социалистические, распространенные ранее в Советском Союзе и на Кубе, а в настоящее время – в России и Китае.

В то же время контент-анализ показывает, что манипуляция и пропаганда занимает в современных демократиях, к которым принято относить страны Европы и США, не просто важное, а главенствующее место. Возвращаясь к термину медиакратии, необходимо выяснить, кто формирует контент средств массовой информации.

Сложившийся стереотип равенства между понятиями «журналист» и «средства массовой информации» приводит к искаженному пониманию и определения медиакратии, и ее места в моделях и практиках современной политики. Выступая на конференции «Средства массовой информации в современном мире. Петербургские чтения», проходившей в апреле 2013 г. в Высшей школе журналистики и массовых коммуникаций Санкт-Петербургского государственного университета, П. Манчини в очередной раз говорил о моделях медиасистем как наборе их фиксированных характеристик. Затрагивая политический контекст медиасистем, П. Манчини отмечает, что различные роли, которые государство может играть как владелец, регулятор, основатель СМИ, берут свои корни в общих различиях между ролями государства в обществе. Ученые пытаются описать медиасистемы как медиакратию, но стоящую отдельно от государства, выступающего в роли политического субъекта.

Актуальность изучаемой темы определяется современным состоянием мировой политики, взаимоотношениями политических акторов. «Лакмусовой бумагой», определяющей необходимость обращения к теме медиакратии, стали информационные операции, проводимые в связи с событиями, происшедшими на Украине зимой – весной 2014 г., и транслирующиеся по телевидению в настоящее время. Если говорить о медиасистемах, которые, по мнению П. Манчини, различны в разных правовых системах, то происшедшие события показали несостоятельность данного определения.

Свобода слова в демократических государствах ставится под сомнение. В период украинских событий (подготовка референдума в Крыму, 2014 г.), когда политическая элита Европы не могла определиться с позицией в отношении России, по сути, и должно было настать время медиакратии. СМИ Европы должны были оказать помощь политической элите, предоставив ей всеобъемлющую информацию. Однако, как и с событиями 2008 г. в период конфликта Южной Осетии и Грузии, СМИ не формировали позицию политических элит, а занимались пропагандистской деятельностью. Вернее будет сказать, что СМИ транслировали определенную направленность информационных сообщений. Именно здесь становится понятным, что деятельность журналиста и деятельность СМИ – это «две большие разницы». В Великобритании и Германии, например, не выходили приложения «Российской газеты» к ведущим изданиям этих стран, несмотря на наличие контрактов. Конфликты между журналистами, не согласными с позицией редакции, и СМИ в этот период становились достоянием общественности в сети Интернет.

Таким образом, можно сделать вывод, что медиасистемы и в романогерманской правовой системе, и в системе традиционного права, и в системе социалистического права одинаковы. Однако это требует всестороннего изучения, т.к. могут быть нюансы в организации контроля над медиасистемами.

Как мы указывали выше, П. Манчини, Д. Халин, А.С. Пую, С.С. Бодрунова рассматривают медиакратию в отрыве от пропагандистских и манипуляционных функций СМИ. Конечно, можно изучать отдельно взятую тему, но помещать ее в вакуум, обрывая связь с реальной политикой, значит заведомо получить некорректный результат.

Современные теории журналистики определяют СМИ как связующее звено между властью и обществом. Предполагается, что через СМИ власть имеет обратную связь с народом. Но как бы это ни казалось циничным, народ в демократическом обществе – синоним определения «электорат», который должен прийти на выборы и проголосовать за того, кто идет во власть, или того, кто находится в иерархической системе власти.

Медиакратия, которую мы рассматриваем, является составляющей структуры «власть – общество». Но, по нашему мнению, и СМИ, и медиакратия не являются частью взаимоотношений власти и народа. СМИ – это инструмент власти, такой же, как армия. Когда необходимо, власть использует СМИ в своих интересах. Интересы власти не рождаются одномоментно. Все идет строго по плану в соответствии с разработанной стратегией. По нашему мнению, эта стратегия – информационная. Государство, имеющее и умеющее формировать свою стратегию, действует в соответствии с ней. Такой стратегии предлагается дать определение «ноополитика». Ноополитика – это информационная стратегия по манипулированию международными процессами посредством формирования у общественности через средства массовой информации положительного или отрицательного отношения к внешней и внутренней политике государства или блока государств с целью создания положительного или отрицательного имиджа идей и пропагандируемых моральных ценностей [Nikonov 2013: 242]. В такой информационной стратегии будет место и медиакратии, которую власть может использовать в подходящий момент. На это можно возразить, что само понимание власти до настоящего времени относится к философской категории. Единого определения власти на сегодняшний день не имеется. И это одна из главных причин, по которой медиакра-тия не может стоять в звене «власть – общество». Но с помощью методов воздействия на общество, в данном случае информационных, возникает необходимость понимания области применения информации и объектов, на которые направлены информационные потоки.

Пропагандистские функции СМИ никто не отменял. Глобальное информационное пространство создало абсолютно новый информационный сектор, которого раньше просто не было и за который сегодня идет борьба с целью захвата и удержания в нем превосходства. В XX в. создание в центре Европы двух мощных военно-политических блоков породило качественно новый тип мировой войны – «холодную войну». Далее сложилась ситуация, когда СМИ перешагнули барьер своего предназначения – получать и распространять информацию; из «четвертой власти» СМИ превратились в оружие «мягкой силы». «Холодная война», «мягкая сила», «общественная дипломатия», медиакратия – это все составляющие ноополитики.

Таким образом, говорить о медиакра-тии без упоминания ее места в ноопо-литике, по нашему мнению, нецелесообразно. Российские исследователи отмечают, что существует запрос гражданского общества на политическую коммуникацию с властью [Катушева 2014: 83]. И такая коммуникация исследуется в виртуальной области. По нашему мнению, необходимо согласиться с положениями, вынесенными на научное обсуждение К.А. Катушевой, что виртуализация политической коммуникации «общество – власть» в настоящее время невозможна из-за цифрового неравенства. Речь идет о неравенстве доступа к информационным технологиям и навыков их использования. Декларация об устранении цифрового неравенства, по сути, является частью информационной стратегии, направленной на создание политического имиджа государственных органов власти среди своего электората, отражающего заботу государства о его безопасности.

Основной угрозой национальной безопасности России, по мнению М.М. Кучерявого, цитирующего Основы государственной политики Российской Федерации в области международной информационной безопасности на период до 2020 года, является возможное использование информационных технологий для вмешательства во внутренние дела суверенных государств [Кучерявый 2014: 105].

Современная политика не может существовать без использования своих преимуществ в области цифровой технологии. Без вмешательства во внутренние дела суверенных государств нельзя обойтись, иначе пострадают геополитические интересы России. В журнале «Власть» М.М. Кучерявый цитирует президента России В.В. Путина: «Мы должны быть готовы парировать такие потенциальные угрозы, как, например, кибертерроризм» [Кучерявый 2014: 106]. Это означает, что вывод М.М. Кучерявого о необходимости совершенствования межведомственного взаимодействия при реализации государственной политики РФ в области международной информационной безопасности явно неактуален. В то же время такое взаимодействие может являться составной частью формирования медиакратии, которая при определенных политических процессах трансформируется в ноополитику.