Художественное своеобразие поэзии Б. Рыжего

Современная поэзия отличается богатством имен, разнообразием творческих практик и стилей. На рубеже XX-XXI веков в одном поэтическом пространстве сосуществуют поэты разных творческих ориентаций: от традиционалистов до авангардистов-экспериментаторов [2]. На общем фоне современной отечественной поэзии отчетливо выделяется трагическая фигура Бориса Рыжего, к сожалению, очень рано ушедшего из жизни. Из своих двадцати шести лет он почти целое десятилетие посвятил поэзии. Первые его публикации датируются началом 1990-х годов. Всего им было написано более 1300 стихотворений, из которых было издано около 350.

Несмотря на то, что он входит в литературу эпохи советского периода, его, как отмечают исследователи, нельзя назвать советским поэтом. Ю. Казарин пишет, что творчество Б. Рыжего «не укладывается в рамки ни советской духовности, ни советской поэзии» [9, с. 519]. Исследователь предлагает свою формулу: Б. Рыжий был не только «последним советским поэтом», «но и первым несоветским, постсоветским поэтом, которому удалось совместить гармонично и достаточно в полной мере три типа поэтики: поэтику «золотого века», свинцового (XX век) и новейшую» [9, с. 519]. По утверждению Е. Рейна, «Борис Рыжий был самый талантливый поэт своего поколения» [7]. И. Шайтанов также отмечает, что «и своей талантливостью, и характером дарования, и трагической ранней смертью Борис Рыжий обречен сейчас на внимание, популярность и на разного рода преувеличения» [10, с. 519].

Поэзия Б. Рыжего популярна, по праву заслужила высокие оценки литературоведов и критиков [1], однако, на наш взгляд, творчество Б. Рыжего требует более глубокого и детального осмысления. Необходимо обратить особое внимание на художественное своеобразие его лирики, которое отчетливо проявляется в образах лирического героя и города, в их непосредственном взаимодействии и взаимообусловленности. Невозможно рассматривать образ лирического героя без погружения в обстановку.

Лирика Б. Рыжего во многом автобиографична, что реализовалось в образах лирического героя и города, а также и в образе времени, в котором жил поэт. Он пишет о реальных событиях, местах, людях, с которыми был лично знаком, встречался. Не единожды образ лирического героя обретает отчетливые черты самого поэта: «Вот я закончил Горный институт» [9, с. 40], «Тот, со шрамом, Рыжий Боря. / Этот – Дозморов Олег – / филолОг, развратник, Дельвиг, / с виду умница, бездельник. / Первый – жлоб и скандалист, / бабник, пьяница, зануда» [9, с. 45]. Себя самого поэт не раз называет настоящим именем: «А, пустяк», – сказали только, / выключая ближний свет, – / это пьяный Рыжий Борька, / первый в городе поэт» [9, с. 53]. Мы видим практически полное отождествление лирического героя и автора. От этого часто появляется глубокий минорный лейтмотив на страницах книги «Типа песня». В ней звучит мечта – быть поэтом, которая раздавлена реальностью. Следует отметить, что и собирательный образ города, преимущественно на фоне которого проходит жизнь поэта, вторит в унисон лирическому настроению.

Поэт обладал тончайшим чувством прекрасного. Самое первое стихотворение сборника «Типа песня» завершают слова о важном для поэта: «Три составляющих жизни: смерть, / поэзия и звезда», которые звучат, словно манифест. Б. Рыжий был наполнен глубокими светлыми переживаниями. Громада его романтического героя, самобытна. Эпоха 1990-х годов – сложное время перелома. На этом фоне острым прорисован конфликт лирического героя с окружающим миром. Проявлено одиночество поэта, чей гений наделен сильными чувствами. Вся внутренняя драма разворачивается на фоне обыденных условий жизни. В центр поставлена частная жизнь обычного человека, живущего в самом обыкновенном городе России. Большинство стихотворений Б. Рыжего посвящено его родному городу – Свердловску, который многонационален и пестр по своей природе. Одной из главных его черт поэт называет наличие злачных мест, соответствующей им публики и социальных отношений внутри. Например, в стихотворении «Бар “Трибунал”» пренебрежительно дважды сказано о публике заведения, которой дано имя «шваль» [9, с. 1011]. Этим автор дает понять и то, что не случаен финал произведения, в котором проявлен намек на типичное городское явление – драку, потасовку: «Ребра бы сломал, / только нас разняли» [9, с. 10-11]. Сама окружающая урбанистическая атмосфера наполнена провокационными моментами, что, впрочем, мы можем назвать чертой эпохи, так как это время «похотливых шакалов», «подонков», «ментов», «урок» или «уркаганов»: «В том доме жили урки – / завод их принимал… / Я пыльные окурки / c друзьями собирал» [9, с. 15].

Поэт не может принять эту грязную, развратную городскую обстановку 1990-х годов, в которой «чтобы избежать скуки и смерти надо танцевать… в окруженье швали…» [9, с. 10-11]. В силу сильного внутреннего стремления к прекрасному, природному началу, к первозданной красоте, Б. Рыжий не может восхищаться излишним неестественным блеском, преступностью, духовной и физической грязью города. Этим можно объяснить любовь и восхищение поэта к небольшим уголкам природы, которая оживляет и возрождает души: «Какой, однако, вырастили сад / В нечерноземной полосе России!» [9, с. 27]. Герой-мечтатель грезит о волшебной далекой реальности. В гнетущую серую обыденность обстановки Урала кровавых 90-х поэт, находясь на психологическом пределе, он вносит воздушные яркие мифологические оттенки античности, волшебных сказок, иной реальности: «Есть мир иной, там нету масок – / ужасны лица и без них. / Есть мир иной, там нету сказок / шутов бесплодных и шутих. / Там жизнь обнажена, как схема, / и сразу видно…» [9, с. 32].

На наш взгляд, поэту созвучны и строки стихотворения Е. Рейна «Из старого сонника», которое начинается с описания целого мира: «Я еще приеду в этот тесный город, / где от Колизея до Адмиралтейства два всего шага; / где зимой и летом над Святой Софией и в Замоскворечье / теплая пурга» [8, с. 347]. В своем произведении «Новое стихотворение Евгений Рейна» Б. Рыжий уже с первых строк вступает в поэтический диалог с поэтом-современником: «…Я еще приеду / в этот тесный город». Но, если Е. Рейн говорит о реально существующих достопримечательностях Санкт-Петербурга, Москвы, Новгорода, Рима, сближая их между собой в пространственном отношении, то Б. Рыжий свою мысль развивает в мифологическом ключе. Поэт вспоминает древнегреческую реку Лету, реку забвения («поглядеться в Лету»). Данный образ позволяет понять, что лирическому герою тесно и душно в этом мире, и он ищет выход из жестокой действительности, пытается перейти в другую реальность, где есть друзья и «розовое небо». Однако Б. Рыжий осознает бессмысленность дальнейшего описания своих грез: «Было бы нелепо / описать все это» [9, с. 24]. Поэтому лаконично поэт завершает свое стихотворение упоминанием символических примет Санкт-Петербурга. В его восприятии город предстает в белом цвете. Однако сквозь светлые оттенки постоянно проступает чернота, грязь: «Белоснежный катер / мокнет на причале / в черносливе water / белыми ночами» [9, с. 25]. В этом показательно проявлена раздвоенность, противоречивость сознания Б. Рыжего: ощущение тоски от грязного урбанистического пейзажа и желание увидеть светлые оттенки города.

В поэтических строках отчетливо проступает стремление ухода от реальности, в которой невозможно жить. Хотя герой мужественно пытается остаться в ней. При этом он глубоко сопереживает боли других: «Не дал Господь не розовое море / не силы, чтоб с врагами поквитаться – / возможность плакать от чужого горя, / любя, чужому счастью улыбаться» [9, с. 14].

Томящее чувство одиночества пронизывает образ лирического героя. Не случайно появляется упоминание строк М. Ю. Лермонтова, основной темой стихотворений которого является одиночество: «читает: «выхожу один я на дорогу». / Совсем один? Мне пять неполных лет» [9, с. 38]. Почти двадцать лет Б. Рыжий хранит в памяти это воспоминание. Явно, что чувство тоски, печали пронизывало его с детства, пускай не так остро, как в 1990-е годы, но оно, несомненно, было: «я просто человек и одинок /... Повсюду снег, и смертная тоска, / и гробовая, видимо, доска» [9, с. 30]. Подобное настроение, на наш взгляд, усиливается образом тесного, шумного, многолюдного города, который своим существованием только углубляет диссонанс в душе лирического героя: «С работы возвращаешься домой / и нехотя беседуешь с собой» [9, с. 30]. Сам город – одна из основных причина одиночества, непонимания человека человеком. Подобное состояние усиливается звуками города, его общей атмосферой конца 1990-х годов: «Блатная музыка, ни горечи, ни страха, / одно невежество, бессмыслица, тоска» [9, с. 31].

Неудивительно, что, словно сквозь туман одиночества, проявляются очертания темы самоубийства, эта мысль не повергает героя в ужас, а дает дальнейшую пищу для размышлений: «Убить себя? Возможно, не кошмар, но / хоть повод был бы, такого нет» [9, с. 30-31]. Еще не раз в лирике поэта настойчиво будет звучать тема ухода. Частое использование мотивов смерти или рефлексия о смерти – это одна из отличительных особенностей поэзии Б. Рыжего. Исследователи связывают это с личной трагедией автора. По мнению И. Шайтанова, поэт очень тяжело перенес самоубийство своей возлюбленной, первой школьной любви – Эли, «что навсегда превратило ее в существо почти неземное <…>, а в поэзию впустило тему смерти, уже никогда не оставляющую» [10, с. 524].

Лирический герой переполнен противоречивыми чувствами: «жить тяжело и неуютно», «уютно умирать», «и жизнь растрепана, как блядь, / выходит как бы из тумана / и видит: тумбочка, кровать…/ И я пытаюсь приподняться, / хочу в глаза ей поглядеть. / Взглянуть в глаза и – разрыдаться / и никогда не умереть» [9, с. 108]. Стихи поэта наполнены противоречиями, которые не дают спокойствия, а лишь усиливают внутренний конфликт и надрыв поэта. Боль не просто возникает попеременно и жжет - она постоянная и колкая.

Например, аллитерация в стихотворении «Музе» подчеркивает этот факт: «стучи, стучи, стучи. / Стучи, моя тоска, / Стучи, моя печаль, / у сердца, у виска / <…> / За всех, кто умирал / в удушливой глуши. / За всех, кто не отдал за эту жизнь души» [9, с. 19].

Однако не смотря на все это, в характере лирического героя отчетливо прослеживается бескомпромиссность: он не меняет божественный дар на кучу тряпок, барахла на рынке, не продает себя за временные медяки. Своеобразным манифестом его жизни звучат слова: «Сжирайте свой навар, / мы дар свой не сожрем» [9, с. 20]. И снова легкая воздушная, казалось бы, незаметная, но такая важная приписка через многозначительную паузу многоточия, в конце стихотворения: «… И бабочка у нас / на горле оживет». Таким вот образом где-то резким, но легким, почти невесомым выражено представление поэта об истинном человеке, об истинном поэте. Сердцу героя намного приятнее простые вещи и обычные люди, которые окружают его: «Я любовался человеком / простым и, в сущности, великим» [9, с. 54].

Идеал стойкого, правдивого героя – вот идеал поэта, который остается собой, верным себе до последнего вздоха. Однако заметим, что, чем старше герой, тем был «печальнее мотив, и все печальней» становился [9, с. 259]. От этого и в последних стихотворениях сборника происходит своеобразное осмысление себя, своей жизни: «Только в песнях страдал и любил. / <…> чьи-то книги читал, много пил / и не видел неделями сына» [3, с. 299].

Б. Рыжий в стихотворениях 1996-2001 года уже не юный порывистый влюбленный сумасброд, как вспоминает о его юности Владимир Блинов [4]. Поэт стал философом. Лирический герой более не может также глупо смущаться поцелуям, теперь он взрослый мужчина, на котором лежит ответственность за семью, сына. Но в душе-то он поэт: прежний «мечтатель», который видит все, а, может быть, даже еще обостреннее и болезненнее [3]. Его супруга в одном из интервью отмечала романтический склад характера поэта. Это проливает свет на то, насколько глубоко человек со столь тонкой душевной организацией мог воспринимать лихолетье 1990-х годов. Отсюда и мысли об уходе из этого мира, из гнетущей реальности. Отсюда и попытка выстоять, но с воздушными замками в сознании. Отсюда и та обнаженная до самого дна душевная боль. Отсюда и пьянство, которое, к сожалению, является отличительной чертой времени, а причина кроется в самой природе человека: у поэта отняли идею, ради, которой жил с самого начала, ради которой взрослел. И находясь в этом безыдейном хаосе, что еще ему оставалось делать, впрочем, как и многим другим его современникам.

Следует отметить, что те страдания, выпавшие на долю юного Б. Рыжего, сможет пережить не каждый. Начало 1990-х годов: переворот не только в политическом строе, но и в жизненном укладе людей. Массовые закрытия предприятий, безработица, рост преступности и т.п. И в эту эпоху Борис Рыжий только что вступил во взрослую жизнь, ему немного за двадцать, он окончил институт. Но теперь вместо светлого будущего, о котором многие мечтали, живя в Советском Союзе, непонятные развалины страны, былой «империи счастья». Лирический герой Б. Рыжего испытывает непонятный холод из всех щелей, холод ненужности, заморозивший мечты поэта под спудом хаоса новых порядков и нравов, если их так можно было назвать.

Обратим внимание на небольшое стихотворение 1997 года «Кино». О смене эпох и ломке судеб человеческих поэт говорит лаконично, но в то же время образно, с драматическим надрывом: «Вдруг вспомнятся восьмидесятые / с толпою у кинотеатра / «Заря», ребята волосатые / и оттепель в начале марта. / В стране чугун изрядно плавится / и проектируются танки. / Житуха-жизнь плывет и нравится, / приходят девочки на танцы. / <…> / Но все равно, кино кончается, / и все кончается на свете: / толпа уходит, и валяется / сын человеческий в буфете» [9, с. 44-45]. Жизнь была не просто прекрасной, она была, по выражению поэта, «житухой».

Сложная эпоха 1990-х годов осталась позади, однако Б. Рыжий не пережил, не выдержал того психологического напора, накала страстей и страданий, что царили в мире, не выдержал поэт «томительно-яркой» серости, что резала нежные глаза его души. Она втоптала его мечту, погребла ее под завалами печали.

Сложность авторских чувств и эмоций выражается через своеобразный поэтический язык. Для передачи всей гаммы драматических чувств поэт использует сочетание жаргонизмов и нецензурной лексики с просторечными словами, поэтизмами и архаизмами: «красавица в осьмнадцать лет», «ливень синеокий» [9, с. 87], «или поддавшийся амуру. / Бужу жить, сказал в Тюмени, / никуда из этих мест, / брошу звонкие хореи, / грозный ямб и анапЕст. / Дактиль, дольник, амфибрахий – / вообще забуду на хер» [9, с. 89-90].

Самобытны авторские сравнения. Они просты, их контекстуально-синонимический ряд завершается аллюзией на знаменитые строки А.С.Пушкина: «Стану лучше, стану проще - / как железная кровать, / как березовая роща, / как два слова «вашу мать», / как кружочек, как квадратик, / физик или математик. / Но, друзья, не тут-то было, / и сказала мне она: / я другого полюбила / и другому отдана» [9, с. 90].

Поэзия Б. Рыжего пронизана аллюзиями и реминисценциями из классической литературы: «Умрем, и все начнется вновь. / И вновь на свете повториться / Скамейка, счастье и любовь» [9, с. 229]. Но в отличие, например, от блоковского размышления о вечности, строки Б. Рыжего далее закольцовываются пессимистическими, упадническими настроениями, приводят к совершенно иной развязке поэтического образа: «Я не настолько верю в слово, / Чтобы как в юности, тогда, / Сказать, что все начнется снова. / Ведь не начнется никогда» [9, с. 320]. Подобный драматизм все сильнее и сильнее будет усиливать тему одиночества, печали, боли, грусти лирического героя в стихотворениях последних лет жизни.

Заметим, что передаче гамме чувств способствует и специфический образ города. Город – это не только фон, на котором происходят события, но и активное действующее лицо. Он значительно оттеняет события, усиливает эмоциональное воздействие на читателя. Город Б. Рыжего – это своего рода внешнее отражение эмоций и переживаний: в 1980-х он солнечный, яркий, радостный, наполненный счастьем. В 1990-х годах данный образ строится на контрасте белого и черного, причем при слиянии этих цветов возникает серый цвет – как непременный цвет печали и грусти, а также это цвет заброшенной урбанистической цивилизации. Город, оставаясь статичным, связывает в сознании поэта прошлое и настоящее, чем еще более навевает печаль и страдание, так как пробуждает прекрасное былое. Этот образ для Б. Рыжего не ограничивается только провинцией. Это емкое явление, вмещающее целый мир, как реальный, так и мир грез.

В итоге причину трагической гибели поэта можно резюмировать несколькими словами в простой формуле: масштабная фигура Б. Рыжего попала в совершенно невозможные условия жизни для творческой, высоко духовной личности. Его переполняли сопереживание, сострадание боли целого мира. Об этом нам говорит и специфика образа лирического героя, тесно связанного с образом самого поэта. О. Ермолаева, составитель сборника «Типа песня», справедливо отмечает: «Читатель найдет в этой книге стихи…, извлеченные из архивов после … гибели поэта, и воочию увидит главное – драгоценный, ангельский, исторгнутый горем свет» [9, с. 4]. Именно этим и дороги стихотворения Б. Рыжего, писавшего не пером, а кровью своего нежного сердца.