Идеи «государства законности» во французской юриспруденции

Становление в конце XIX в. концепции «государства законности» («Etat légal»), предшествующей утверждению идей правового государства, выступило следствием стабилизации политического режима во Франции в форме парламентской республики и утверждения доктринального приоритета юридического позитивизма, чьи аполитичность, стремление к беспристрастному обобщению достижений правовой мысли, умеренный реформизм в либерально-демократическом контексте обусловили его популярность на фоне кризиса иных политико-правовых учений, не способных выработать консолидированный теоретический идеал. Значимость этих воззрений в плане развития научного видения государства, дискуссионный характер и длительность существования политического строя, основания которого они фиксировали, обусловливают актуальность их исследования.

Идейными предпосылками рассматриваемой системы взглядов явились разработки ученых 60–80-х гг. XIX в., таких как Э. Литтре, Ж.Э. Ренан, Л.-А. Прево-Пара-доль, отличавшиеся вниманием к политикоправовой традиции как важному основанию общественного строя, апологетикой умеренной демократии, обращением в этой связи к зарубежному, преимущественно британско- му опыту, стремлением к рестрикции социальной роли государства.

Так, Э. Литтре, выступая за парламентаризм, как «в высшей степени пригодный для современного положения европейских народов», дающий гарантии и для поддержания порядка, и для нерушимости свободы, открывающий путь к реформам, указываемым опытом и прогрессом, обусловливающий «соглашение» народа и власти, становящийся источником нового легитимизма последней, заменяющего теократический [5, с. 102], в то же время прагматически рассматривал идеи права и народного суверенитета с позиций естественного соответствия текущим законам, управляющим общественным развитием, признавая возможность их ситуативного характера.

Л.-А. Прево-Парадоль считал парламентскую республику лучшей формой правления, но подчеркивал, что демократия во Франции должна быть умеренной в силу необходимости ее соотнесения с социальными, историческими, культурными реалиями [1, с. 90] и вследствие отмеченных еще А. Токвилем опасностей демократической системы, не сопровождающейся децентрализацией власти и стимулированием политической активности граждан (но позитивно оценивая, как и А. Токвиль, политический опыт США и Великобритании, мыслитель, в отличие от предшественника, выступал за ограниченность социальной роли государства) [8, с. 91]. Одобряемые им британские традиции двухпалатной парламентс- кой системы, реализации права законодательной инициативы, правительства, ответственного перед парламентом, воплотились в Конституции Третьей республики [13, p. 179].

Наконец, творчество Ж.Э. Ренана показательно в плане формулирования необходимости заимствования немецкой концепции либерального «полицейского государства», представлявшей ранний формальный вариант идей правовой государственности (так, ведущий немецкий теоретик середины XIX в. Р. фон Моль связывал правовое государство с «полицейским», ограниченным охранительной ролью [2, с. 12], определяя его как новый тип конституционного государства, основанный на закреплении в конституции прав и свобод граждан, обеспечении механизма судебной защиты индивида [6, с. 164]), при сочетании подобного режима с реформами в аристократическом духе, исходя из «исторических оснований», как «истинно парламентской и конституционной» формы правления, предполагающей необходимость династии, знати, верхней палаты для представительства «групп и интересов» [7, с. 448].

Ряд положений, присущих ранним позитивистским взглядам, отразился и в работах последующих ученых, однако их более твердые либерально-демократические убеждения предопределили изменение воззрений в контексте апологизации парламентаризма, как воплощения суверенитета нации, и роли закона, как отражения ее общей воли, лимитирующей государственную деятельность. Основным представителем данных идей стал А. Эсмен.

Определяя государство как «юридическое воплощение нации, являющееся субъектом и олицетворением социальной власти» [9, с. 2], этот ученый утверждал, что в современности, базируясь на идеях представительного режима и формального равенства, оно служит интересам всего общества, а национальный суверенитет, заключающий отрицание классовой системы, оптимально выражается в парламентском правлении при разделении властей, которое может осуществляться и при республике, и при конституционной монархии. Обосновывая верховенство парламента, мыслитель высказывался против его полновластия (полагая, однако, это «меньшим злом», нежели приоритет исполнительной вла- сти), выступая за двухпалатную систему, соединяющую начала прогресса и обыкновения, консерватизма [9, с. 286].

А. Эсмен придавал большое значение индивидуальным правам – равноправию, понимаемому как «одна и та же правоспособность и одно и то же распределение социальных обязанностей», индивидуальной свободе – неприкосновенности личности и собственности, свободе труда и индустрии, «моральным свободам» (совести, собраний, печати и т. д.). Но их реализация, по его мнению, не предполагает практически никаких позитивных социальных мер со стороны государства. В то же время, анализируя политические права, ученый отмечал, что народ неспособен рационально оценивать законы, вследствие чего оптимальной является представительная демократия, основанная на всеобщем избирательном праве, при которой все ветви власти черпают легитимность в нации, а также в идее независимости парламентариев.

Важнейшим элементом наследия А. Эс-мена стала разработка теории правового ограничения государства, гарантию которого ученый видел в личных правах, которые обусловливают свободное развитие индивида, дают меньшинству возможность стать политическим большинством, сдерживают права государства, поскольку предшествуют ему и стоят выше него [9, с. 21]. Вместе с тем ученый заключал, что уверенность в связанности государства правом неосновательна, ведь существование Декларации прав 1789 г. не мешало несвободе и антидемократическим переворотам XIX века. В этой связи он отмечает, что природа Декларации иная, нежели у формального закона, статьи которого подлежат строгому исполнению, – хотя и заключая аксиомы справедливой политической организации, она является заявлением о принципах, бесполезность провозглашения которых отдельно от применения доказана практикой; однако ее идеи так прочно вошли в общественное сознание, что и при игнорировании властями не будут уничтожены [там же, с. 380]. Конституционных гарантий, по мнению А. Эс-мена, также недостаточно для реального обеспечения прав (примером являлись коллизии норм конституций и законов в сфере ассоциаций, длительная нереализованность свободы образования), в связи с чем разумно предположить, что Основные законы 1875 г. их не содержат [9, с. 376], включая лишь нормы о властеотношениях.

Вывод А. Эсмена выражает квинтэссенцию формального понимания законности – «закон, который уничтожил бы или нарушил вольность или право, установленное конституцией, не становится вследствие этого недействительным» [там же, с. 384]. Вотировать его не стоило бы, но принятие заставляет иметь дело с фактом – закон общеобязателен, поскольку отражает легитимно сформулированную волю нации, большинства, принят посредством демократических механизмов, оценен народными делегатами; судить же о конституционности законов, ставя в зависимость от этого их действие, в частности судебной власти, право Франции не позволяет. Вследствие этого закон выражает наиболее значимые гарантии правовой лимитации государства.

В результате А. Эсмен наделяет закон трансцендентной обязательной силой, презюмируя его состоятельность, но при этом разделяя «формальный» и «материальный» смысл закона («твердо установленные нормы, предшествующие факту, который они регулируют... и есть законы») [15, p. 14]. Он заключает, что во Франции конституционные тексты имеют значение лишь нравственного ограничения власти, выступая ситуативными политическими документами, но не видит в этом угрозы, подчеркивая, что каким бы совершенным ни было право, лучшие гарантии его реализации заключены в нравах, национальном духе, равновесной двухпалатной системе, что доказывает опыт Великобритании, где парламентский суверенитет исключает конституционный контроль, но права и свободы гарантированы оптимально.

Идеи, сходные с тезисами А. Эсмена, выражали и другие представители французской юриспруденции рубежа XIX–XX вв., в частности Т. Дюкрок, Р. Жаклин, Ш. Бедан, придерживавшиеся формальной концепции закона, приписывая его качество каждому акту, созданному парламентом в законодательном порядке, не вдаваясь в его рассмотрение по существу [3, с. 203], хотя и анализировавшие возможности введения частичного внепарламентского контроля законности по вопросам ад- министративной деятельности (в плане изменения функций Государственного Совета в сфере административной юстиции [12]). Однако судебную власть они не рассматривали в качестве равноправной по отношению к иным, поскольку выделяли в существовании закона фазы принятия и исполнения, а споры по поводу его применения полагали случайными обстоятельствами в рамках последней, входящими в компетенцию исполнительной власти [9, с. 314].

Все право в этот период, по выражению Э. Бутми, «пропитывается догмой легицент-ризма, страстно явной, неукоснительно буквальной: никакое право не может возникнуть без нормативного текста...» [14, p. 15]. Ученый отмечает, что во Франции, где большинство видов социальной власти дискредитировано в период революции, власть происходит от революционных учреждений, являющих продукт соглашения разрозненных, но осознавших свободу масс, а не развития традиции, в результате чего важнейшим ее основанием становится закон, как отражение воли нации или общей воли [10, p. 146], весьма непрочной, что предопределяло властную нестабильность в XIX веке.

Э. Бутми обращает внимание, что во Франции общество разделено, власти созданы конституцией и организуются, черпая полномочия из меняющегося закона, тогда как в Англии социум характеризуется единством, власти создают и дополняют конституцию «постоянной и естественной игрой сил, заключенных в них», легитимируясь самой историей [ibid., p. 151]. Французская конституция может быть соотнесена с американской, также фиксирующей в форме императивного закона организацию и полномочия властей, однако если во Франции она являет результат установления общей воли, то в США представляет предмет соглашения отдельных и независимых политических институтов, объединившихся, чтобы создать таковую [ibid., p. 154]. Несмотря на разделение французского общества, с 1789 г. принято считать, что нация представляет единое целое, формируя общую волю, в реальности оказывающуюся волей демократического большинства, отражаемой в законе, которая и легитимирует власть, в этой связи стремящуюся к единству при оп- ределяющей роли парламента. Такое построение государственного механизма ученый считает соответствующим социально-политической ситуации, заключая, что, по мере ее изменения, истинные демократическое равенство и национальная консолидация станут достижимыми [10, p. 173].

Таким образом, теоретические воззрения, в рамках которых был сформулирован идеал государства, существующего в виде парламентской республики, ограниченного правом вследствие действия на основе формальной законности, характеризовались леги-центризмом, предполагавшим определение закона как воплощения воли большинства, относительную связанность законодателя лишь высшими императивами, определяющими базис прав и свобод, наличием ограниченного внепарламентского контроля законности в форме административной юстиции Государственного совета, нивелированием значения судебного нормоконтроля и конституции. Соответственно, законность понималась как соблюдение субъектами права требований формального закона, легитимность которого презюмировалась вследствие демократичности принятия и парламентской оценки содержания. Данные взгляды впоследствии были названы Р. Карре де Мальбергом концепцией «государства законности» [11, p. 488], что утвердилось в качестве их общего определения.

Безусловно, такое понимание государства не было безальтернативным, вызывающим критику, когда легицентризм негативно проявлялся на практике (так, Закон об уступке полномочий 1899 г. видоизменил кодекс уголовного судопроизводства в связи с пересмотром дела А. Дрейфуса, ограничив право на обжалование судебных актов) [4, с. 17]. Оппозиция ему выражалась со стороны ученых, принадлежавших к разным направлениям политико-правовой мысли, в частности умеренным сторонником социализма Б. Малоном и индивидуалистами А. Фулье и Ш.Б. Ренувье.

Так, согласно точке зрения Б. Малона, в новом обществе коллективизм не вступит в противоречие с индивидуальными правами, свободой потребления, профессии и труда; в современности же он представляет не столько антитезу социальному строю, сколько соглашение на почве справедливости между уто- пическим коммунизмом и господствующим «отрицательным» индивидуализмом, характерные для которого минимализация социального значения государства и прагматическое восприятие прав, лишенных смысла без воплощения в законе, не удовлетворяют массовым ожиданиям [17, p. 224].

А. Фулье и Ш.Б. Ренувье подчеркивали, что утилитарное восприятие права, абсолютизация представительной роли закона ведет к поглощению обществом индивида, в связи с чем теории государства необходимы иные принципы: сочетание индивидуальных и коллективных интересов, свободы и ассоциации. По мнению А. Фулье, государство будущего явится «ассоциацией ассоциаций», «свободной централизацией, вытекающей из децентрализации», совершающей в целях справедливости «искупительную деятельность», которую не в состоянии выполнить индивид [16, p. 150], тогда как Ш.Б. Ренувье считал принципом новой жизни общества «моральную солидарность» социальных групп, объединенных представлением о справедливости, предполагающую реализацию и «социалистического принципа», и «позитивного» индивидуализма, что сочетало бы развитое понимание частной свободы с обоснованием вмешательства государства в экономику во имя социальной идеи и в политику во имя его моральной функции [7, с. 507].

Во взглядах указанных авторов отразилось понимание связи социальной роли государства с гарантиями индивидуальных прав, стремление наделить последнее не только «негативными», но и «позитивными» обязанностями, критика прагматического восприятия права. Однако идеалистичность и эклектизм данных проектов предопределили их неспособность к утверждению в качестве альтернативы господствующим взглядам на государственный идеал, хотя и послужили импульсом формирования солидаризма и институционализма, впоследствии успешно претендовавших на такую роль.

Резюмируя изложенное, необходимо отметить следующее:

• -    превалирующая в конце XIX в. система взглядов на государство, сложившаяся в рамках юридического позитивизма, представила попытку рационалистического обоснования парламентаризма и леги-

• центристской традиции как оптимума государственно-правового развития, отвечающего и публичным, и частным интересам; социальная нейтральность и смягчение политических тезисов в свете идеализации представительного парламентского режима, при сохранении идей традиционализма и прогрессизма (Э. Литтре, Ж.-Э. Ренан) обусловили ее приоритет перед иными концепциями государства, развивавшимися на фоне острой социально-политической конфронтации;

• -    важным фактором нового понимания государства стали также либерально-демократические тезисы (Л.-А. Прево-Пара-доль), в сочетании с обоснованием лимитации социальной роли государства, утверждающие приоритет парламентаризма как оптимального воплощения политической свободы и равенства, позволяющих гарантировать индивидуальные права, обусловить преемственность политической традиции, предопределить стабильность власти на основе консолидации общества;

• -    в итоге в рамках идей «государства законности» (А. Эсмен, Э. Бутми, Т. Дюкрок) государство было определено как юридическая персонификация нации, обладающая суверенной властью, осуществляющая преимущественно в «негативной», охранительной форме деятельность в целях достижения общего блага и обеспечения индивидуальных прав на основании демократически легитимированного закона, отражающего волю большинства или нации в целом, содержащего рациональные гарантии правовой лимитации власти;

• -    взгляды оппонентов указанной концепции, развиваемые в контексте индивидуалистической парадигмы либеральной демократии (А. Фулье, Ш. Ренувье) и социализма (Б. Малон), отразили стремление к переосмыслению восприятия права с аксиологических позиций, расширению обязанностей государства за счет декларирования их «позитивной» составляющей в целях улучшения гарантий прав и свобод, гармонизации частной и публичной сфер, достижения социального консенсуса, однако идеалистичность и

• противоречивость обусловили их смену иными доктринальными проектами.

Таким образом, идеи «государства законности» стали значимыми в аспекте совершенствования формальных гарантий правового ограничения государства и его демократической легитимации, но недостаточно четко определили содержательные гарантии, в связи с чем данная доктрина со временем подвергалась все большим сомнениям. В результате в начале XX в. во Франции были разработаны концепции правового государства – альтернативы рассмотренным воззрениям, как в плане критики со стороны конкурирующих политико-правовых учений (солидаризм и институционализм), так и в контексте ревизии в рамках юридического позитивизма.