ИГИЛ под микроскопом экспертов

С егодня ИГИЛ обсуждают почти все – от студентов до профессоров, от военнослужащих до журналистов. Различных мнений и оценок хватает и в публицистике, и в научной литературе. Некоторые исследователи считают, что ИГИЛ возникло как побочный результат геополитического противоборства [Баусин, Ермаков 2015]. Другие эксперты идентифицируют ИГИЛ в виде «самого крупного непризнанного государства с населением не менее 10 млн человек, нефтяными и финансовыми потоками, сотнями тысяч беженцев на Азиатском и Африканском континентах» [Волынец 2015: 19]. По мнению профессора К.С. Гаджиева, ИГИЛ является результатом и, видимо, проектом террористического ответа исламского мира (определенной его части) на «отказ западного мира от Бога» [Гаджиев 2015: 12].

Побывав недавно в Московском центре Карнеги на семинаре «Влияние ИГИЛ на российских мусульман», мы решили кратко изложить сугубо личные впечатления от состоявшейся дискуссии и ее результатах. С докладом на семинаре в Московском центре Карнеги выступил Алексей Гришин (бывший сотрудник администрации президента – он сам себя презентировал именно так), а содокладчиком стал Олег Симаков (впрочем, он почти ничего не говорил). Вел семинар постоянный ведущий научных обсуждений по религиозной и национальной проблематике в этом центре профессор Алексей Малашенко.

Первое. Все наши попытки выяснить у докладчиков суть ИГИЛ (исламская ли это военизированная структура или исламистская сеть сетей, или уже государство или все-таки не совсем государство, а, может быть, некий американский – куда же без Америки?! – проект и т.д.) положительного результата не принесли. Скорее всего, это неизбежно, поскольку в условиях глобализации однозначности не может быть в принципе.

Второе. Оказалось, что позиционировать себя как субъекта исследования и свою методологическую позицию в отношении проблемы ИГИЛ докладчикам оказалось сложно. Все наши попытки понять позицию Алексея Гришина (который работал за границей, в МИДе и в администрации президента РФ) и его нежелание анализировать действия российского государства фактически закончились ничем. Действительно, заявление: «Я сам не президент, поэтому не буду анализировать действия российского государства», – нам показалось неубедительным. Получается, что докладчик не является ни представителем исламских организаций, ни сотрудником спецслужб, а о государстве говорить не хочет. Еще раз подчеркнем: методология А. Гришина как исследователя была невнятна.

Третье. Мы полностью согласны с докладчиком (А. Гришиным) в том, что:

– мусульманская умма России (и мусульмане, и формальные исламские организации) действительно подвержена зарубежному влиянию;

– российские чиновники действительно подвержены влиянию исламистов (впрочем, как любых иных людей и сил, у которых есть деньги);

– наиболее активно сейчас различные исламистские организации действуют в информационном пространстве (докладчик привел следующие данные: за последние 6 лет создано 57 тыс. исламских сайтов на языках народов России);

– духовные управления мусульман России и отечественная система религиозного образования слабы;

– в органах государственной власти фактически нет компетентных специалистов по работе с верующими и с религиозными организациями.

Четвертое. Авторское (А. Гришина) утверждение о необходимости формирования и институционального оформления государственной идеологии в России спорно и фактически во время обсуждения было подвергнуто сомнению участниками семинара. Действительно, не реально надеяться на то, что государственная идеология будет способствовать развитию страны (в первую очередь, экономическому развитию) без выделения финансовых средств и без создания новых соответствующих государственных структур. Однако также всем понятно, что чиновники (занимающиеся и не занимающиеся идеологической работой) постараются и далее бюрократизировать все и вся.

Докладчик публично эту проблему озвучил, но затруднился объяснить, как ее решать? Единственное конкретное предложение А. Гришина заключалось в установлении для всех (государственных структур и чиновников, религиозных организаций и граждан) единого стандарта (единых правил). Однако он не смог объяснить, чем этот стандарт будет отличаться от действующего в России «религиозного» законодательства (Конституция РФ, закон «О свободе совести и о религиозных объединениях» и др.). Увы.

Пятое. В докладе А. Гришина осталась «фигура умолчания» – российское государство. Нам представляется, что пока мы сами (россияне) не разобрались, кто мы и какое у нас государство, сложно вообще делать что либо. Это, на наш взгляд, ключевая проблема для понимания и сути ИГИЛ, и мер противодействия ему.

Действительно, строим ли мы у себя национальное государство (защищающее в первую очередь своих граждан) или нет? А может быть, мы строим интернациональное государство, стремящееся помогать всему миру? Так, например, профессор С.И. Каспэ не случайно пишет: «Нации представляют собой модульные структурные элементы мирового порядка» [Каспэ 2012: 12]. А рассматривает ли современная российская наука нации как основные мировые субъекты? На этот вопрос ответить непросто.

Таким образом, проблема ИГИЛ активно обсуждается в российском научном (экспертном) сообществе. Однако выводы делать пока еще рано.