Исследователи Достоевского в СССР 1920-1930-х гг.: научное сообщество vs лиминальная группа

В первую очередь определимся с терминами. Словарная статья предлагает понимание «научного сообщества» как «совокупности ученых-профессионалов», ответственных «за целостность науки <.. > и ее эффективное функционирование», а также за реализацию ее основной цели -«увеличения массива достоверного знания». Главными характеристиками научного сообщества являются: 1) специальные знания; 2) относительная автономность; 3) заинтересованность социума в продукте его деятельности; 4) вознаграждение, обеспечивающее мотивацию ученых; 5) инфраструктура, гарантирующая взаимодействие ученых и развитие научного знания [см.: Лебедев 2008, 630].

Осложним понятие «научного сообщества» представлением о «научном поле» как «системе объективных отношений между достигнутыми (в предшествующей борьбе) позициями» [Бурдье 2007, 474], где неизбежны конфликты за «доминирование». При этом в научном поле «с высокой степенью автономии» «тот, кто обращается к внешнему по отношению к полю авторитету, может себя лишь скомпрометировать» [Бурдье 2007, 479]. Забегая вперед, как не вспомнить о советских ученых, пытавшихся преумножить свой «символический научный капитал» с помощью административных или властно-идеологических рычагов, ставя под угрозу само существование научного поля с присущими ему механизмами накопления «научных ресурсов» и «революциями против научного порядка» [Бурдье 2007, 490, 496].

«Лиминальная группа», в наиболее общих чертах, - это совокупность людей, находящихся в стадии вынужденного перехода из одной социокультурной ниши в другую или на пути к насильственной утрате собственной социокультурной идентичности в неблагоприятном окружении, связанной с необходимостью ритуального отказа от прежних ценностей [см.: Кондратьев, Ильин 2007, 191].

Зададимся вопросом об особенностях науки о Достоевском на ее начальном этапе. Наша гипотеза состоит в том, что из перспективного научного сообщества, сформированного к началу 1920-х гг, исследователи 284

Достоевского к середине 1930-х превратились в лиминальную группу. Их научное поле насильно деформировалось властными социально-идеологическими практиками вплоть до фактического исчезновения на ряд десятилетий.

Итак, становление науки о Достоевском происходило на рубеже 1910-1920-х гг. и было обусловлено двумя обстоятельствами. Во-первых, накоплением большого корпуса текстов о личности и творчестве великого писателя, написанных в Серебряном веке. Однако сложившийся в них портрет нуждался в серьезной корректировке по причине своего «импрессионизма» и «догматизма»: «ведь и диалектическое христианство “Третьего Завета”, исповедуемое самим Д.С. Мережковским, и “Философия Трагедии” Л. Шестова не рождались в процессе усвоения Достоевского, а извне привносились в этот процесс, по-своему направляя его» [Комарович 1925, 5]. Ключ к научному постижению писателя можно было найти, по мнению В.Л. Комаровича, лишь на путях изучения поэтики, художественной формы его произведений.

Во-вторых, именно в этот период шел процесс становления литературоведения как частной гуманитарной науки, обладающей не только собственным предметом исследования, но и методом [подробнее см.: Богданова 2014]. В изучении Достоевского произошел поворот: от психологизма-к «миру сущностей», от «принципа миросозерцания» - к «принципу формы» [см.: Иванов 1911], от дискретного анализа персонажных идей - к художественному произведению как «телеологическому единству» [см., наир.: Скафтымов 1924].

К началу 1920-х гг. сложился круг ведущих достоевсковедов - основателей и наиболее ярких представителей новой науки: Л.П. Гроссман, А.С. Долинин, А.Л. Бем, Ю.А. Никольский, В.Л. Комарович, Б.М. Энгельгардт, М.М. Бахтин, Г.И. Чулков и др. Часть из них оказалась в эмиграции - Бем и Никольский. Никольский вскоре умер в возрасте 27 лет, Бем создал в Праге знаменитый семинар по изучению Достоевского. Остальные составили на родине согласованно работавшую группу, или научное сообщество: в самом деле, на волне национализации архивов Достоевского и его 100-летнего юбилея в 1921 г. росла заинтересованность в их труде вместе с широкой инфраструктурой (многочисленными изданиями; деятельностью университетов, ГИИИ, Пушкинского Дома, ГАХН, самообразовательных кружков и пр.).

В 1920-е гг. отношение новой советской власти к Достоевскому было противоречивым: с одной стороны, он признавался величайшим писателем, гордостью страны в мировом сообществе, с другой - «архисквер-ным» [Ленин 1964, 295] и «злым гением нашим» [Горький 1953, 147]. Австрийский критик Р. Фюлоп-Миллер, в 1923-1924 гг. посещавший СССР для приобретения неизданных на родине рукописей Достоевского, привел слова влиятельного лица в сфере советской культуры: «Если этот хлам осчастливит тебя и твою гибнущую буржуазию и вы <.. > хотите заплатить за это, я не против. Доллары нужны нам для перестройки культуры, они важнее, чем стопа пыльных рукописей» [см.: Fillop-Miller 1951, 398].

При этом очевиден всплеск общественного интереса к Достоевскому в Советской России: были изданы десятки исследований, созданы группы по изучению его наследия в Пушкинском Доме, ГИИИ и ЛГУ (Долинин, Комарович, Энгельгардт и др.), в ГАХН (Чулков, Гроссман, В.С. Нечаева и др.), готовилось первое научное Собрание сочинений писателя (Б.В. Томашевский, К.И. Халабаев и др.), в Москве открылся литературно-мемориальный музей автора «Преступления и наказания» (создатель и первый директор - Нечаева). Комарович еще в 1926-1927 гг. читал в ЛГУ объемный курс по Достоевскому, публиковались его главные статьи, вышла в свет книга «Достоевский. Современные проблемы историко-литературного изучения» (1925). Энгельгардт также много печатался и до 1930 г. с успехом преподавал в ГИИИ. Бахтин с 1918 по 1924 г. жил в Невеле и Витебске, где его творческая деятельность протекала в рамках домашнего философского кружка, выходя на публику в устной форме: официальном преподавании, общедоступных лекциях. Долинин в 1920-е гг, как и Комарович, состоял сверхштатным научным сотрудником Пушкинского Дома, где занимался описанием и подготовкой к печати архива Достоевских. Его публикации и издательские проекты 1920-х гг. - события в мировом досто-евсковедении: так называемые «долининские» сборники 1922 и 1924 гг. с работами ведущих ученых и мыслителей эпохи без «направленческих» ограничений; полное собрание писем Достоевского (1 том - 1928); книга А.П. Сусловой «Годы близости с Достоевским» (1928). При этом, стремясь остаться в легальном дискурсе эпохи, Долинин приспосабливался к идеологическим требованиям новой власти: такова, например, предложенная им схема творческой эволюции Достоевского (единомышленник Белинского в 1840-е, а в 1850-е вдобавок и Герцена, временно отошедший от революционно-социалистических идей в 1867-1871 гг. и возвратившийся к заветам Белинского в 1870-е).

Однако со второй половины 1920-х гг. круг легальных возможностей для ведущих достоевсковедов постепенно сужался. После переезда в Ленинград Бахтин в 1924-1930 гг. работал внештатным сотрудником в ГИИИ и Госиздате, а также посещал Хельфернак (кружок, собиравшийся на квартире И.М. Андреевского с начала 1920-х гг. в составе С.А. Аскольдова, В .Л. Комаровича, М.М. Бахтина, И.Е. Аничкова, А.А. Гизетти и мн. др.; во второй половине 1920-х был переименован в «Братство преп. Серафима Саровского») и другие научные и религиозно-философские кружки.

Большинство работ Бахтина этого периода или не опубликовано при жизни, или опубликовано под другими именами. Чуть ли не случайной удачей, одной из последних ласточек блестящего начала российского до-стоевсковедения стала его книга «Проблемы творчества Достоевского» (1929), обобщившая предыдущие исследования молодого ученого. Незадолго до этого Бахтин и Комарович - члены ленинградских кружков «Космическая академия наук» (студенческий кружок середины 1920-х гг, куда входил Д.С. Лихачев), «Братство преп. Серафима Саровского» и «Воскре- сения» (религиозно-философский кружок 1917-1928 гг, руководимый А.А. Мейером и К.А. Половцевой, в разное время его посещали ГП. Федотов, И.М. Греве, С.А. Аскольдов, Н.П. Анциферов, М.М. Бахтин и др.). Аресты и следствие по делу этих кружков шли в 1928-1929 гг. Так были разгромлены последние очаги «независимой гуманитарной и религиозной мысли в СССР» [Лихачев 2006, 131]. Если приговор О ГПУ Комаровичу был сравнительно мягким - 3 года высылки в Нижний Новгород, старинный культурный центр, то Бахтину - 5 лет страшного Соловецкого лагеря, по болезни замененных пятью годами ссылки в далекий Казахстан (г. Кустанай).

В жизни известного символиста Чулкова Достоевский в послереволюционные годы занял едва ли не главное место: хотя из написанного им о писателе, по цензурным условиям, вышло в свет сравнительно немногое, в архивах сохранились лекции, статьи и биографическое исследование «Жизнь Достоевского» [подробнее см.: Богданова 2015 Ь, 7]. На протяжении 1920-х гг. Чулков и Гроссман в Москве испытывают все большие затруднения на своих постах руководителя и ученого секретаря секции по изучению Достоевского в Литературном отделе ГАХН. С трудом им удалось издать в 1928 г. знаменитый ныне сборник по творчеству писателя - со статьями П.С. Попова, С.Н. Дурылина, Ф.Ф. Бережкова и др. Здесь Чулков выступил с опровержением долининской версии мировоззрения позднего Достоевского, открыв в романе «Братья Карамазовы» уничижительную криптопародию на Белинского [см.: Чулков 1928]. В 1930 г. ГАХН была ликвидирована. Написанная в 1935-1936 гг. «Жизнь Достоевского» -первая полноценная научно-художественная биография писателя - была отвергнута советскими издательствами [подробнее см.: Богданова 2015 Ь]. То, что созданный там Чулковым образ не вписывался в конструируемый в том числе и Долининым марксистский миф об искреннем, но запутавшемся революционере-петрашевце, сугубом радетеле за «униженных и оскорблённых» и ненавистнике самодержавного строя, сознавал сам автор: книгу «...не следует рассматривать как опыт научного исследования жизни Достоевского. Автор - не марксист. <...> Однако биографический материал, неплохо в литературном отношении им обработанный, открывает перспективы социологического исследования <...>» [Чулков 2015, 427]. «Научное» здесь синоним марксистского, что было характерно для советского дискурса. Этой тактикой Чулков надеялся преодолеть «минное поле» советской цензуры.

Начиная с 1924 г. правительством была предпринята беспрецедентная акция по отчуждению Достоевского от советского читателя - продажа прав на приоритетную публикацию его материалов мюнхенскому издательству «Пипер», в результате чего за рубежом с 1925 по 1931 гг. появилась 8-томная немецкоязычная серия «Наследие Достоевского» [Подробнее см.: Богданова 2015 а]. Все ее материалы были подготовлены к печати и откомментированы российскими учеными, в том числе Гроссманом, Долининым и Комаровичем, - а затем уже переведены на немецкий язык.

Именно там впервые напечатаны рукописи романа «Братья Карамазовы» со вступительным исследованием Комаровича [См.: Die Urgestalt 1928]. Вдохновителем и организатором серии стал Фюлоп-Миллер.

Параллельно в новой России создавался так называемый «“советский” Достоевский» как «инструмент пропаганды, культурной революции, борьбы с буржуазным научным течением, формализмом...» [Прохоров 2015, 152-153]. Помимо убежденных с дореволюционного времени марксистов А.В. Луначарского, В.Ф. Переверзева и др., формированием этого образа занималась В.С. Нечаева, «подчеркнуто советский литературовед», научно-просветительная работа которой после 1925 г. стала «прагмати[чным]» и «последовательным “интродуцированием” Достоевского в советский мир» [Прохоров 2015, 153, 159]. Несомненны при этом заслуги Нечаевой в источниковедческой и библиографической сферах достоевсковедения.

Тем не менее в 1930-е гг. Достоевский для строящейся советской культуры все больше и больше становился персоной нон грата: сворачивалось как издание его произведений, так и научная работа о нем [подробнее см.: Захаров 2013,23-26]. В 1934 г. А.М. Горький представил Достоевского как идейного родственника фашизма [Первый Всесоюзный съезд 1934, 11], а В.Б. Шкловский заявил: «.. .если бы сюда (те. в Дом Союзов, где проходил съезд. - О.Б.) пришел Федор Михайлович, то мы могли бы его судить...»: ведь Достоевского «.. .нельзя понять вне революции и нельзя понять иначе как изменника» [Первый Всесоюзный съезд 1934, 154]. Неудивительно, что в 1935 г. попытка отдельного издания романа «Бесы» со вступительной статьей и комментариями Гроссмана была пресечена на стадии сигнального экземпляра.

Пик творческой активности Гроссмана пришелся на 1920-е гг: помимо преподавания, в 1922-1930 гг. он был ученым секретарем литературной секции ГАХН, одна за другой выходили его книги по биографии и творчеству Достоевского («Путь Достоевского», «Женщины Достоевского», «Поэтика Достоевского», «Спор о Бакунине и Достоевском» и т.д.). В 1935 г. эта работа завершилась первой ЛЖТ писателя в издательстве «Academia» [подробнее см.: Молодяков 2017]. В 1930-е Гроссман продолжал готовить к изданию произведения Достоевского со своими вступительными статьями, пытаясь соответствовать духу эпохи, о чем свидетельствует, например, короткое письмо к нему Комаровича от 21 декабря 1935 г: «Конечно же я получил Ваше “Степанчиково” [см.: Достоевский 1935], дорогой Леонид Петрович! <.. > Кроме внешнего изящества книги, мне понравилась и Ваша вступительная статья, трезвость ее социологической установки. Да и самая неразлучность Ваша с Достоевским прямо трогательна...» [Кома-рович 2018, 821]. Не правда ли, здесь отчетливо слышится ирония?

Сходное отношение у «ближайших знакомых» вызвало и превращение Нечаевой после смерти ее учителя М.О. Гершензона в «советскую до мозга костей» исследовательницу: так, Чулков нарочито поздравлял ее с христианскими праздниками [см.: Прохоров 2015, 157]. При этом Нечаева, сумевшая стать частью нового социума (директором Московского музея

Достоевского, главным библиотекарем ОР РГБ), адаптировала писателя к требованиям политического настоящего, перекодируя его биографию и творчество в нужном ключе: в ее устах он стал «вполне социалистам] и почти революционерам], порвавши[м] с порочащими элементами своего прошлого» [Прохоров 2015, 163].

Энгельгардт преподавал в ГИИИ вплоть до своего ареста в 1930 г. по «Академическому делу», сфабрикованному О ГПУ в 1929-1931 гг. в Ленинграде против группы ученых Академии наук и краеведов, и высылки на строительство Беломорско-Балтийского канала. Вернувшись из ссылки в 1932 г, он проживал в Ленинграде на нелегальном положении, лишенный возможности полноценного научного труда, зарабатывая на жизнь художественными переводами [подробнее см.: Муратов 1995].

Бахтин после возвращения из казахстанской ссылки во второй половине 1930-х гг. оказался в Саранске, затем в Калининской (Тверской) области, нередко на полулегальном положении, работал не по специальности, писал в стол. О публикациях не могло быть и речи [подробнее см.: Тамар-ченко, Тюпа 2017, 96-97].

Долинин в 1930-е гг. трудился в Пушкинском Доме, в годы ссылки Комаровича фактически возглавив там изучение Достоевского. После возвращения последнего в Ленинград в 1932 г. между ними шла борьба за право издания на родине сохранившихся рукописей романа «Братья Карамазовы» [подробнее см.: Богданова 2017]. Не исключено, что победа Долинина была связана с арестом Л.Б. Каменева по делу об убийстве С.М. Кирова в декабре 1934 г. и концом его научно-издательской карьеры, а затем и жизни (в течение 1935-1936 гг. прошли три судебных процесса над Л.Б. Каменевым; по приговору последнего в августе 1936 г. он был расстрелян). В издательстве «Academia» прошла кадровая чистка, новое руководство выкинуло из планов «Братьев Карамазовых», которых должен был, по согласованию с Каменевым, готовить Комарович.

В 1935 г. Долинин выпустил в издательстве АН СССР сборник «Достоевский. Материалы и исследования», где впервые на языке оригинала были опубликованы с его комментариями рукописи «Братьев Карамазовых». Хотя ученый и показал последний период творчества Достоевского «в свете нашей советской науки» [Ф.М. Достоевский 1935, 4], оперируя понятиями «классовой ненависти», «мелкобуржуазной интеллигенции» и т.п. и ритуально ссылаясь на классиков марксизма-ленинизма, марксистская критика увидела здесь лишь стремление затушевать «реакционность» писателя, «тенденцию к подкрашиванию Достоевского» [Другов 1935]. Не помогло и предложение распространить на Достоевского ленинский тезис о Л.Н. Толстом как «зеркале русской революции» - Долинин был отстранен от преподавания в ЛГУ, а свою первую монографию смог опубликовать только в возрасте 67 лет, в 1947 г. Ценой болезненных уступок Долинин сохранял присутствие Достоевского в советской печати 1930-х гг, подтягивая писателя к «социалистическим идеалам» его «петрашевской» молодости и показывая «революционером во многих отношениях, несмо- тря на всю его проповедь религии» [Ф.М. Достоевский 1935, 32].

Симптоматична, в этой связи, тайная дневниковая запись, сделанная в 1935 г. Чулковым, знакомым с немецкоязычной книгой Комаровича о «Братьях Карамазовых» [см.: Die Urgestalt 1928]: «Академия наук распорядилась поставить свою визу на книге Долинина “Достоевский. - Материалы”. <.. > Все бы неплохо, но вступительная статья - предел умственной импотенции. <...> И как можно понять Достоевского, не зная вовсе ни Христа, ни видений Патмоса?» [Чулков 2015, 21].

Не склонному же к компромиссам Комаровичу в 1930-е гг. пришлось фактически отказаться от работы над Достоевским, по крайней мере -проститься с мыслью о публикации своих разысканий о писателе. Теперь его обычное занятие - переводы, а также подготовка и редактирование изданий других авторов. Тем не менее, вопреки внешней видимости (в советской печати появилась только одна его работа о Достоевском), Кома-рович не оставлял попыток писать и печатать работы о Достоевском. Это видно из его переписки с директором ГЛМ и главным редактором альманаха «Звенья» В.Д. Бонч-Бруевичем: по меньшей мере две работы ученого об авторе «Бесов» намечались для печати в «Звеньях» - корректуры были вычитаны, даже гонорары частично выплачены, - однако по неизвестным причинам ни в одном из 9-ти выпусков альманаха они так и не появились [подробнее см.: Богданова 2017].

Нечаева в 1930-е гг. сосредоточилась на изучении литературных и рукописных источников, биографических фактов, касающихся детства писателя; но и она была практически вытеснена из научного дискурса десятилетия, довольствуясь «нейтральной» библиографической работой. Брошюру «В семье и усадьбе Достоевских» ей удалось издать лишь в 1939 г.

Итак, мы увидели, как в течение 1920-х гг. только что оформившееся сообщество исследователей Достоевского под давлением государственной политики постепенно превращалось в лиминальную группу, часть членов которой в 1930-е гг. практически перешли в состояние «внутренней эмиграции», подвергаясь разнообразным формам дискриминации со стороны властей: тюрьма и ссылка, лишение или понижение профессионального статуса, материальная необеспеченность и полулегальное существование, отсутствие общественного запроса на результаты научного труда и вытеснение из инфраструктуры, обеспечивающей научное взаимодействие (Бахтин, Комарович, Энгельгардт и др.); другая часть не оставляла попыток легализации в советском культурном космосе посредством компромиссов, сервильности и идейно-нравственных уступок требованиям власти, однако преодолеть состояние чуждости окружающему социуму ей также не удалось (Долинин, Гроссман, Чулков и др.). Между членами сообщества складывались амбивалентные взаимоотношения сочувствия-несочувствия в зависимости от жизненно-профессиональных стратегий каждого из них. Под прессом идейного и физического насилия научное поле отечественного достоевсковедения надолго лишилось автономии и естественной внутренней динамики.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

ГАХН - Государственная академия художественных наук

ГИИИ - Государственный институт истории искусств

ГИХЛ - Государственное издательство художественной литературы

ИРЛИ - Институт русской литературы Академии наук СССР

ЛЖТ - Летопись жизни и творчества

ЛГУ - Ленинградский государственный университет

ОГПУ - Особое государственное политическое управление

ОР РГБ - Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (б. Государственной библиотеки им. В.И. Ленина)