История изучения поселений салтово-маяцкой культуры: старые парадигмы и новые подходы

Одним из главных достижений, признаваемых за советской археологией, в том числе и западными археологами (Trigger, 1989. P. 242), стало уделяемое уже с начала 1930-х гг. внимание к поселенческой археологии. Дискуссии о предмете и задачах археологической науки 1930–1934 гг. привели к оформлению нового социологического направления, призывавшего изучать в марксистском духе историю материальной культуры и материального производства. Это дало толчок к широкомасштабным раскопкам на поселениях разных эпох и культур, цель которых – получение данных для изучения стадиального развития человеческого общества (Генинг, 1982. С. 112–142). Стимулирующим фактором оказалось включение полевой археологии в систему планового народного хозяйства СССР и возникновение первых новостроечных экспедиций в конце 1920-х – начале 1930-х гг. (Там же. С. 200; Смирнов, 2004. С. 11–12). Оставляя в стороне идеологические корни этого явления (об этом см.: Клейн, 1993), можно констатировать, что в советской и позже в российской археологии к рубежу тысячелетий был накоплен значительный археологический материал с поселений, распределение которого по эпохам и культурам носит, все же, весьма неравномерный характер.

Данный очерк содержит историографический обзор, посвященный развитию взглядов на поселенческую археологию эпохи раннего Средневековья на Юге России. Разумеется, в рамках небольшой работы невозможно полно охарактеризовать развитие средневековой поселенческой археологии на столь обширной территории, охватывающей к тому же несколько крупных ландшафтных зон (лесостепную, степную, предгорную и горную зоны). История изучения поселений I тысячелетия н. э. на Северном Кавказе вкратце рассмотрена мною в одной из недавно опубликованных работ ( Коробов , 2011б). В настоящей публикации я остановлюсь на истории изучения поселенческих памятников салтово-маяцкой культуры, расположенных в лесостепном регионе и генетически связываемых с северокавказским населением (рис. 1) ( Ляпушкин , 1958. С. 144–148; Плетнева , 1967. С. 184–186; 1999. С. 7–23, 207; Афанасьев , 2001. С. 52).

Первые работы, направленные на комплексное изучение поселений в южных регионах Европейской части СССР, были организованы в 1923 г. ленинградской Северокавказской экспедицией под руководством А.А. Миллера. Основную задачу ее сотрудники видели в планомерном изучении поселений разных эпох и культур: их выявлении, первичном описании, систематизации, за которыми должны были последовать полевое исследование, датировка, определение ареалов с учетом геоморфологии и вертикальной зональности, периодизация и изучение истории и хозяйства древнего населения. Северокавказская экспедиция просуществовала около 10 лет и стала школой для выдающихся археологов: М.И. Артамонова, А.А. Иессена, А.П. Круглова, Б.Б. Пиотровского и др. К сожалению, ее руководитель профессор А.А. Миллер был арестован и умер 12 января 1935 г. в Карлаге ( Формозов , 1998. С. 198); некоторые ученые погибли на фронтах Второй мировой войны (А.П. Круглов) и в блокадном Ленинграде (Г.В. Подгаецкий). Так систематическое археологическое изучение северокавказских поселений, едва начавшись, прервалось на долгие годы ( Ковалевская , 1995. С. 13).

В то же время начинается широкомасштабное изучение средневековых поселений в междуречье Волги и Дона, связанное со строительством крупных ГЭС и водохранилищ. Разведки ученика А.А. Миллера – М.И. Артамонова в районе строительства Цимлянского водохранилища в 1920–1930-х гг. привели к открытию интереснейших памятников VIII–X вв. Некоторые из них были раскопаны в предвоенные и первые послевоенные годы. Это, прежде всего, знаменитый Саркел – уникальная для данного региона крепость с кирпичными стенами,

Рис. 1. Карта расположения каменных крепостей VIII–IX вв.

и регионы миграции аланских племен (по: Афанасьев , 2001. Рис. 1)

1 – каменные крепости; 2 – регионы миграции аланский племен; I – ареал памятников лесостепного варианта салтово-маяцкой культуры построенная в начале IX в. под руководством византийского инженера Петро-ны Каматира, о чем повествует Константин Багрянородный (De Administrando Imperio, 42; Константин Багрянородный, 1989. С. 171). В течение 1934–1936 и 1949–1951 гг. М.И. Артамонову удалось раскопать более трети этого памятника, в настоящее время лежащего на дне водохранилища (рис. 2, 1). Результаты раскопок были опубликованы в серии трудов (Артамонов, 1940; 1958), а исследование слоев эпохи раннего Средневековья обобщено последовательницей М.И. Артамонова – С.А. Плетневой (1996). Критическое рассмотрение работ предшественников и новые интерпретации можно найти в публикации Г.Е. Афанасьева (2011).

Волго-Донская экспедиция вела также поиск и изучение рядовых поселений этого периода. Начиная с 1939 г. и по начало 1950-х гг., за исключением военных лет, на Среднем и Нижнем Дону проводил разведки И.И. Ляпушкин. В ходе разведок было обследовано около 20 поселений, раскопано пять построек, сделано два разреза на валах городищ. Полученные материалы обобщены в публика-

Рис. 2. Укрепленные поселения салтово-маяцкой культуры

1 – крепость Саркел (по: Афанасьев, 2011. Рис. 2); 2 – городище Подлысенки; 3 – городище Карабут;

4 – Дмитриевское городище (без масштаба); 5 – план Маяцкой крепости с раскопами 1908–1909 (по: Афанасьев , 1987. Рис. 57, 1 ; 62, 1 ; 65, 1 ; 72)

ции 1958 г. ( Ляпушкин , 1958; Афанасьев , 1993. С. 13). Работы М.И. Артамонова и И.И. Ляпушкина положили начало систематическому изучению поселений яркой и самобытной культуры, получившей название «салтовской» или «сал-тово-маяцкой» (СМК) по имени первых памятников, открытых еще на рубеже XIX–XX вв.: Салтовского могильника и Маяцкого городища (рис. 2, 5 ). Первые работы, посвященные характеристике этой культуры, связывают ее происхождение с местными племенами – обитателями южнорусских степей, потомками сармато-аланов ( Готье , 1927; Артамонов , 1940. С. 159–163; Мерперт , 1951). Позднее И.И. Ляпушкин обосновал концепцию двух этнических вариантов культуры – северного (лесостепного), связываемого с аланскими племенами, переселившимися в середине VIII в. н. э. с Северного Кавказа, и южного (степного) – приписываемого праболгарским племенам ( Ляпушкин , 1958. С. 144–148). В дальнейшем полиэтничность представителей СМК наиболее последовательно отстаивала С.А. Плетнева, считавшая ее государственной культурой многочисленных племен, населявших Хазарский каганат ( Плетнева , 1967. С. 189; 1999. С. 7–23, 206–221). Критику этих этнических интерпретаций и современную точку зрения на формирование салтово-маяцкой культуры можно найти в работах Г.Е. Афанасьева (2001. С. 42–46).

Дальнейшее изучение поселений салтово-маяцкой культуры связано с полевыми исследованиями С.А. Плетневой, проводившей систематические разведки и раскопки данных памятников с середины 1950-х и до начала 1980-х годов. Результаты ее исследований были обобщены в серии авторских монографий ( Плетнева , 1967; 1981; 1989; 1999). Наиболее подробно концепция С.А. Плетневой изложена в работе 1967 г.: в ней автор оперирует материалами 75 поселений и могильников СМК, где было раскопано около тысячи квадратных метров площади и исследовано 18 построек ( Афанасьев , 1993. С. 13). Она исходит из взгляда М.И. Артамонова на салтово-маяцкую культуру как на культуру кочевого населения Волго-Донских степей, постепенно оседающего на землю ( Плетнева , 1967. С. 5). Этот априорный тезис повлиял на приводимую автором классификацию поселений и жилищ, цель которой – наглядно продемонстрировать процесс этого оседания. Так, С.А. Плетнева выделяет два типа временных поселений-стойбищ, обнаруженных в нижнем течении Дона по небольшому количеству подъемного материала – керамики и костей животных. Первый тип связывается с обширными временными поселениями кочевников-скотоводов, проживающими так называемым куренным способом (крупными родовыми коллективами), второй – с относительно небольшими временными стойбищами аильного типа (коллективы меньших размеров, возглавляемые представителями одной более влиятельной и богатой семьи). Декларируется постепенный переход от первой формы кочевого поселения ко второй (Там же. С. 18–19).

Следующий тип поселений салтовской культуры по С.А. Плетневой –дол-говременные неукрепленные поселения-селища. Классифицируя эти поселения по размерам на более и менее крупные, автор видит в этом продолжение традиции проживания куренным или аильным укладом кочевников, постепенно переходящих к оседлости (Там же. С. 19–22). Далее рассматриваются городища с земляными укреплениями (рис. 2, 2–4), в которых автор видит первые феодальные замки «салтовцев», уже перешедших к оседлому образу жизни. Более разви- той формой подобных замков выделившейся феодальной знати являются каменные крепости-замки (рис. 2, 5), сосуществующие с земляными. С.А. Плетнева выделяет несколько типов этих крепостей, некоторые из них были построены, по ее мнению, с применением древнеболгарских и закавказских архитектурных традиций (Маяцкое и Правобережное Цимлянское) (Плетнева, 1967. С. 22–44). Наконец, высшей формой оседания на землю становится проживание в городах, выросших из феодальных замков или возрожденных на месте более древних античных поселений. К первому типу относится упоминавшаяся выше крепость Саркел, а также известные исключительно по письменным источникам хазарские города Итиль и Семендер. Второй тип городов известен по археологическим раскопкам средневековых слоев VIII–X вв. на таких памятниках как Фанагория, Таматарха, Керчь и др. (Там же. С. 44–50).

Сходная аргументация выстраивается и при характеристике рассматриваемых в работе 18 построек. Они делятся на юрты (наземные и углубленные), полуземлянки и наземные жилища. В этих типах автору видится постепенная эволюция жилища кочевников, перенимающих у соседнего населения навыки оседлого образа жизни (Там же. С. 51–70).

В более поздней работе С.А. Плетнева придерживается той же классификации поселений и построек, но уже не столь прямолинейно акцентирует внимание читателей на своем тезисе перехода «от кочевий к городам», характеризующего жизнь населения салтово-маяцкой культуры на протяжении VIII–X вв. ( Плетнева , 1981. С. 67–69). Тем не менее, тезис об устройстве каменных замков салтовской земли кочующей феодальной знатью, равно как и полукочевой характер населения, сохранился и в последних работах автора ( Плетнева, 1999. С. 33, 207).

Критические замечания к теории С.А. Плетневой об оседающих на землю кочевых племенах, оставивших поселенческие и погребальные памятники сал-тово-маяцкой культуры, содержатся в работах Г.Е. Афанасьева и В.С. Флёрова.

Г.Е. Афанасьев подробно проанализировал северный (лесостепной) вариант СМК, связав его с аланскими племенами Северного Кавказа, освоившими в середине VIII в. территорию Среднего Дона. Две крупные публикации освещают методику Г.Е. Афанасьева, характеризуемую комплексностью и использованием новейших для рубежа 1980–1990-х гг. процедур, таких как компьютерное дешифрирование аэрофотосъемки, анализ потенциальных окрестностей памятников, анализ транспортных сетей и т. д. Большинство из этих методов, разработанных в основном в рамках «новой» (процессуальной) археологии Англии и США ( Клейн , 2009), впервые были приложены к отечественному археологическому материалу ( Афанасьев , 1987; 1993).

Рост накопленной информации о поселениях VIII–X вв. бассейна Среднего Дона позволяет Г.Е. Афанасьеву перейти от описательной методики и интуитивной классификации к использованию статистических процедур и построению проверяемых моделей. Так, говоря только об одном выделяемом предыдущими исследователями варианте культуры – лесостепном, – автор уже использует данные о 300 памятниках, где исследовано 150 построек и более 20 тыс. м2 культурного слоя (Афанасьев, 1993. С. 13); подробно рассматриваются 74 поселения в бассейне р. Оскол, детально обследованные Г.Е. Афанасьевым, а также материалы с 25 городищ, расположенных на всей рассматриваемой территории (Афанасьев, 1987. С. 21–38; 1993. С. 94–122). Прежде всего, автор отрицает основной тезис С.А. Плетневой об изначальном кочевом характере населения, оставившего памятники в лесостепи, доказывая его оседлость. Далее следует вывод о невозможности делить открытые поселения на «куренные» и «аильные», поскольку нам в большинстве случаев неизвестна их планировка. При классификации подобных поселений Г.Е. Афанасьев использует топографичес-ки-функциональный принцип, согласно которому все неукрепленные поселения оседлого населения делятся на временные стоянки (пастушеские стойбища и остатки металлургического производства) и долговременные поселения.

Для анализа последних применяется серия оригинальных методик. Прежде всего, долговременные поселения разделяются на несколько рангов по своему размеру, исходя из предложенного Я. Ходдером усовершенствования правила Зипфа «ранг-размер», когда вместо количества населения на поселении используются данные о его площади ( Хаггет , 1979. С. 410–415; Hodder , 1977. P. 254–257). Для определения площади памятников использовалась полевая информация о распространении подъемного материала. Эти данные проверялись с помощью компьютерного дешифрирования аэрофотосъемки ключевых поселений. В итоге все поселения были разделены по размерам (от 1 до 66 га) на 21 ранг, объединенные затем в пять типов. Далее происходил анализ пространственной модели распределения этих типов с использованием метода ближайшего соседства ( Clark, Evans , 1954. P. 445–453), реконструкция сети путей сообщения и выделение центральных мест поселения ( Gibbon , 1984. P. 250–253), вычисление гравитационных связей между поселениями разных типов ( Hodder, Orton , 1976. P. 73–78; Crumley , 1979. P. 141–173). В результате выделено восемь микрорегионов для салтовских поселений Приосколья и проведен анализ каждого из них. Рассмотрены потенциальные экономические территории некоторых из памятников в зонах радиусом в 5 км вокруг поселения – как характеризующие наиболее благоприятные ресурсы для занятия земледелием и пастушеским скотоводством ( Jarman, Vita-Finzi, Higgs , 1972. P. 61–66). Проведенный анализ позволил наметить функциональные особенности некоторых памятников, экономическая зона которых использовалась не только для сельского хозяйства, но и для металлургического производства и гончарства.

Подобный пространственный анализ применялся и для исследования 25 городищ, расположенных в лесостепной зоне салтово-маяцкой культуры ( Афанасьев , 1987. С. 88–142; 1993. С. 94–150). Городища были разделены на четыре типа согласно их топографически-функциональным особенностям. Это земляные городища более раннего скифского периода, использовавшиеся салтовским населением без дополнительной перестройки (рис. 2, 2 ); мысовые городища с поперечными земляными укреплениями, созданные населением VIII–X вв. (рис. 2, 3 ); аналогичные городища с земляными укреплениями, расположенными по периметру мыса (рис. 2, 4 ); каменные крепости правильных геометрических форм (рис. 2, 5 ). Строительные традиции последних Г.Е. Афанасьев, в отличие от С.А. Плетневой, связывает с византийской архитектурой, находя многочисленные аналогии подобным крепостям на территории Северного Кавказа, Закавказья, Дунайской Болгарии, Северной Африки ( Афанасьев , 1993. С. 136–140).

Для выявления социальных особенностей городищ разных типов Г.Е. Афанасьев использует подсчет трудозатрат на их возведение, производя расчет по нормам ручного труда, установленным в России в первой половине XIX в. Обнаруживается огромная разница в трудозатратах, необходимых для возведения первых трех типов городищ (от 0 до 4500 чел./дн.) и каменных крепостей (более 20 000 чел./дн.). Исходя из этих наблюдений, первые три типа автор относит к городищам-убежищам, созданным родовыми коллективами, а четвертый – к системе крепостей, организованных государством – Хазарским каганатом – для обороны своих северных рубежей. В пользу последнего предположения говорит и пространственное размещение этих крепостей, растянутых цепочкой в широтном направлении вдоль р. Тихой Сосны – правого притока Дона в его среднем течении. Использование подобных крепостей в качестве феодальных замков в более ранней работе не отрицается, но ставится на второй план ( Афанасьев , 1987. С. 142). В более позднем исследовании Г.Е. Афанасьев считает возможным отрицать феодальные черты у населения лесостепного варианта СМК, считая его находящимся на раннеклассовой ступени развития, сопоставимого с термином «вождество» ( Афанасьев , 1993. С. 152).

Одна из последний монографий В.С. Флёрова посвящена подробному анализу концепции С.А. Плетневой о трансформации культуры племен Хазарского каганата «от кочевий к городам» ( Флёров , 2010). Книгу можно назвать источниковедческой, поскольку свою главную задачу автор видит в пересмотре предыдущих интерпретаций поселенческих памятников Хазарского каганата как «городов» и «замков». Подробно рассмотрев точки зрения М.И. Артамонова, С.А. Плетневой и других авторов, а также охарактеризовав основные поселения салтово-ма-яцкой культуры на Среднем Дону и Северском Донце (Саркел, Семикаракоры, Правобережное Цимлянское городище, Маяцкие крепость и поселение, Верх-нее-Ольшанский и Нетайловский археологические комплексы, городище Маяки), в низовьях Волги (городище Самосделка как одно из мест предполагаемой локализации Итиля), на Северном Кавказе (Хумаринская крепость) и в приморской части Дагестана (Верхний Чир-юрт и Андрей-аул), автор приходит к однозначному выводу об отсутствии городов в Хазарском каганате (Там же. С. 10, 197–198, 203). Городские поселения Тамани и Крыма, главные центры урбанизации Хазарского каганата по мнению С.А. Плетневой ( Плетнева , 1967. С. 44–50), В.С. Флёров не считает хазарскими (или болгарскими), демонстрируя их типичный провинциально-византийский характер (Там же. С. 140–172). Монография содержит также отдельные экскурсы, посвященные терминам «город», «протогород», «замок» и характеристике некоторых архитектурных приемов (кладка opus spicatum ) и типов поселений Дунайской Болгарии (лагерь и аул). В.С. Флёров критикует примененную Г.Е. Афанасьевым методику расчета трудозатрат на строительство укреплений разного вида и считает «искусственно привнесенной в хазарскую археологию» реконструкцию потенциальных экономических зон радиусом в 5 км (Там же. С. 137). Завершает исследование глава, в которой поднимаются «старые и новые проблемы» характеристики феодализма, кочевания, экономики и государственности в Хазарии (Там же. С. 191–225).

Следует принять критический взгляд автора на состояние источников, не позволяющих проводить далеко идущие реконструкции городской жизни и го- сударственности в Хазарском каганате, как безусловно полезный и в некотором смысле отрезвляющий. Однако, отметая практически все построения предшественников как несостоятельные, В.С. Флёров ничего не предлагает взамен, очевидно, считая, что лишь будущие археологические исследования, потенциал которых, в отличие от письменных источников, представляется неисчерпаемым (Флёров, 2010. С. 26–27), позволят ответить на вопрос о существовании городов в исторической Хазарии. Эта точка зрения весьма характерна для представителей традиционной школы, опирающихся исключительно на индуктивные процедуры археологического исследования, которые выражаются в накоплении новых полевых материалов и их постепенном обобщении в виде культурно-исторических реконструкций (Клейн, 2004. С. 381–383, 386–389). Именно таким образом на протяжении долгих лет велось изучение средневековых поселений на Юге России, что, конечно, было обусловлено как ограниченным кругом анализируемых источников, так и общим состоянием развития науки.

Между тем, как следует из приведенных выше примеров, уже с рубежа 1970–1980-х гг. в салтовской поселенческой археологии наметился другой подход, характерный для представителей «новой археологии», прежде всего для ее экологического направления ( Клейн , 2009. С. 147–154). Этот подход характерен для работ Г.Е. Афанасьева, о чем он сам пишет в одной из недавних публикаций ( Афанасьев , 2012б. С. 93–94, 118). Различные методы пространственного анализа, разработанные зарубежными коллегами, нашли достойное применение во второй половине 1980-х – начале 1990-х годов при изучении поселений лесостепного варианта салтовской культуры. В результате был сделан качественный скачок в понимании системы расселения и особенностях организации обороны северных рубежей Хазарского каганата. Работа над детализацией полученных результатов продолжается Г.Е. Афанасьевым по сей день (2011; 2012а; 2012б; 2013; Афанасьев, Красильников , 2012).

Данное направление, возникшее в недрах «новой археологии» 1960-х гг., продолжает успешно развиваться в 1990-е и 2000-е годы в рамках «ландшафтной археологии» – мультидисциплинарного подхода, изучающего разные аспекты взаимодействия человека и среды его обитания ( Aston , 1985; One Land…, 2001; Steuer , 2001; David, Thomas , 2008). В последнее время появилось немало исследований в этом ключе, направленных на изучение системы расселения и хозяйствования средневекового населения в разных регионах России ( Макаров, Захаров, Бужилова , 2001; Макаров, Федорина, Шполянский , 2013; Алешинская и др. , 2008; Кренке , 2011; Афанасьев, Добровольская, Борисов , 2012) и Украины ( Колода, Горбаненко , 2010).

Широкие инструментальные возможности в подобных исследованиях дают географо-информационные системы и данные дистанционного зондирования, а также методы пространственного анализа ( Коробов , 2011а). Первые шаги в адаптации подобных методов в отечественной археологии были также предприняты Г.Е. Афанасьевым при изучении поселений алан в Кисловодской котловине ( Афанасьев, Кислов, Чернышев , 2002; Афанасьев, Савенко, Коробов, 2004. С. 50–88). Автором настоящего обзора продолжается исследование особенностей системы расселения I тысячелетия н. э. в этом микрорегионе ( Коробов , 2012; 2013; Korobov , 2012), толчком которому послужили методические приемы 1980–1990-х гг., разрабатывавшиеся на материалах поселений лесостепного варианта салтово-маяцкой культуры.