История правового нигилизма в России: конституционно-правовой аспект

В России исторически негативное отношение к государству и праву, выраженному в законах, было всегда. Нигилизм получил весьма всеобъемлющее распространение в различных правовых сферах жизнедеятельности общества, при этом в весьма своеобразных формах.

Современный исследователь правовой культуры С.Е. Хойман пишет: «Идея закона ассоциировалась скорее с главой государства, монархом, нежели с юридическими нормами. В общественном сознании прочно утвердилось понимание права исключительно как приказа государственной власти» [1]. Подданным настойчиво внушалось, что закон – это последнее распоряжение властей предержащих, что приказано сверху, то и законно. Внушалось также и то, что для самого государства его законы не обязательны. Вошёл в историю ответ шефа жандармов при Николае I А.Х. Бенкендорфа на жалобу книгоиздателя на незаконные придирки цензуры: «Законы, милостивый государь, пишутся для подчинённых, а не для начальства».

Не удивительно, что у российского общества имелись серьёзные основания для правового нигилизма. Вопрос в том, какие именно. Например, большинство предпосылок, которые обосновывал И.А. Ильин как объективные, представляются надуманными или как минимум преходящими. Разберём их [2].

Во-первых, это большие территории. Со времён Монтескье (если не раньше) принято считать, что большому государству необходима сильная централизованная власть, управляющая жёсткими, зачастую репрессивными методами. Впрочем, для доиндустри-ального общества это было верно, хотя во времена Ильина было уже минимум три больших (сопоставимых по размерам с Россией) демократических и правовых государства – США, Канада и Австралия.

Во-вторых, плотность населения. При высокой плотности человеку приходится (даже на бытовом уровне) считаться с интересами других людей, что подразумевает какое-то согласие, общественный договор. Однако и Канаде и в Австралии плотность населения невелика.

В-третьих, державные задачи государства. Поскольку они большинству населения непонятны (и чем грандиознее, тем непонятнее), это не вызывает энтузиазма(а скорее – равнодушие и формализм) при их исполнении, и приходится действовать методами жёсткого принуждения. Однако Британии державные задачи не помешали стать первым в мире правовым государством (пример США нехарактерен, так как они начли ставить державные задачи, уже построив развитую демократию), да и в Российской Империи в период её наибольшего расширения, начиная с Екатерины II, дела с правом и законностью обстояли всё же куда лучше, чем до того.

В-четвертых, хозяйственные задачи страны. Чем они примитивнее, тем меньшие требования предъявляются к уровню правосознания, и наоборот. Но здесь проблема преходящая, проистекавшая из экономической отсталости.

В-пятых, национальный состав страны. В однородной по составу стране предпосылок для развития правосознания действительно больше, хотя и тут Есть примеры обратного.

В-шестых, религиозная однородность также обусловливает большее единство общества и соответственно выработку норм права, понятных большинству населения. Однако в тех же США религиозной однородности не наблюдается, как, скажем, и в Нидерландах.

Наконец, в-седьмых – социальный состав. Чем он однороднее, тем консолидированнее общество, тем больше у него общих ценностей, что не может не способствовать выработке общих ценностей, в том числе и правовых. Впрочем, большинство современных правовых государств в начале становления социальной однородностью не отличались.

Мы видим, что большинство причин правового нигилизма в нашей стране были преходящими и связанными с экономической отсталостью страны, с тем, что назревшие и перезревшие реформы начались слишком поздно. По крайней мере, такой вывод можно сделать после анализа аргументов И.А. Ильина. Но как бы то ни было, анализ политико-правовой мысли России XIX – начала ХХ вв., как наиболее важной для истории страны эпохи, показывает, что правовой нигилизм имел место в самых разных кругах мыслящей части российского общества – консерваторов, славянофилов, западников, анархистов, марксистов и др.

Так, консервативные идеологи XIX в. доказывали превосходство совести и религии над правом и законностью. Так, У.А. Кашапов писал: «Первым правилом всякого гражданского общества должно стать признание человеческой правды, как той цели, к которой оно обязано стремиться. Это признание по необходимости сопровождается верою в святость, обязательность и силу правды для всех членов общества. Тут и должно искать точки отправления для гражданского судопроизводства» [3].

При всех противоречиях между ними, в оценке права как «маловажного явления» были едины западники и славянофилы [4].

Так, славянофилы считали, что, в отличие от «юридического» Запада, России свойственно строить свою жизнь на началах религиозных, нравственных. Юрист-славянофил И.Л. Покровский писал: «Мы свысока и с презрением относимся к праву. Мы целиком в высших областях этики, в мире абсолютного, и нам нет никакого дела до того в высокой степени относи- тельного и несовершенного порядка человеческого общения, которым является право» [5].

Западники (Н.П. Огарев, Т.Н. Грановский, Б.Н. Чичерин, А.И. Герцен, и др.) в большинстве своём были сторонниками «исправления» России по европейским меркам, однако европейские исследования в области конституционно-правовых идей (трактаты Т. Гоббса «О гражданине», этюды Д. Локка «О правительстве», «Общественный договор» Ж-Ж.. Руссо и т.д.) не находили поддержки у представителей западно-ориентированной идеологии. Такое отношение к праву, как представляется, вызвано практикой фактического бездействия закона. А.И. Герцен писал: «Правовая необеспеченность, искони тяготевшая над народом, была для него своего рода школой, вопиющая несправедливость одной половины законов, научила его ненавидеть другую, он подчиняется им как силе» [6]. В самом деле, цитированные выше слова Бенкендорфа, по сути, открытое признание того, что для государства его собственные законы не обязательны, едва ли могло породить иное отношение.

Даже Б.А. Кистяковский, отстаивавший важность права, тем не менее открывал, например, статью в сборнике «Вехи» в его защиту такими словами: «Право не может быть поставлено рядом с такими духовными ценностями, как… нравственное совершенство, религиозная святыня. Значение его более относительно» [7].

Безусловно, правовой нигилизмбыли присущ и анархистам [8]. Анархизм – это крайняя форма правового нигилизма, полное отрицание нужности права и государства. Если преимущества сильной власти обосновывались тем, что только такая власть может не стать игрушкой в руках отдельных социальных групп, то, видя, что это, мягко говоря, не так (например, последние сто лет существования крепостного права Российское государство фактически стало инструментом помещиков-крепостников – А.Л.), и не видя на своём опыте другого государства, многие альтернативой такому государству видели анархию[9]. Доходило до требований М.А. Бакуниным немедленной отмены «… всего того, что на юридическом языке называлось правом» [10]. Попутно с государством, правом и, конечно, собственностью требовалось уничтожить и семейное право, и брак, и право наследования… [11].

Другой российский нигилист и приверженец идей М.А. Бакунина – С.Г. Нечаев, в своей работе «Катехизис революционера», которым подпитывались корни всех революционных течений второй половины XIX – начала XX в.в., включая и большевизм, описывал образ революционера, отринувшего всякий гражданский порядок, закон, приличия, нравственность и, конечно, всякую государственность. «Наше дело – страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение», – писал он [11]. Такого уровня от- кровенного проявления правового нигилизма, какой мы видим у Нечаева и Бакунина, в российской политико-правовой мысли ранее не существовало.

Можно сказать, что это – крайняя форма, что Бакунин и особенно Нечаев стёрли грань между революцией и обыкновенной уголовщиной, отвергли все моральные нормы. Но такой подход оказал негативное влияние на все последующие поколения революционеров, включая и марксистов. Но мы видели, что правовой нигилизм имел место и до и помимо таких экстремистов.

Особо хотелось бы уделить внимание правовому нигилизму марксистов, ибо именно он оказал наибольшее влияние на формирование российского государства и общества в последние сто с небольшим лет. Марксизм был един с анархизмом в отрицании «буржуазных пережитков», к каковым он относил и право как «буржуазное», но отличался от него тем, что не разделял концепции тотального разрушения, а вместо естественного права, которое они отрицали, объявили право классовым: «Право есть лишь возведённая в закон воля господствующего класса» [12]. В этом они сходились с российскими правовыми нигилистами-консерваторами, считавшими, как мы видели, что только свободное от правовых ограничений государство может не стать игрушкой в руках тех или иных социальных сил. С ликвидацией классов предполагалось «отмирание» права. Право марксисты рассматривали лишь временную (а значит, и малосущественную) «неполноценную и даже ущербную форму социальной регуляции, лишь… в силу печальной необходимости заимствованную у прежних эксплуататорских эпох» [13]. Такой подход, помимо всего прочего, оправдывал тоталитарное государство с его произволом и репрессиями, превращение людей в винтиков, но и, в рамках темы статьи, препятствовал изучению глубоких общечеловеческих основ права, что не могло не способствовать росту правового нигилизма.

Революция 1917 года на первых порах создала серьёзные предпосылки к преодолению российским обществом правового нигилизма. Были приняты первые демократические конституции, декларации о правах трудящихся, законы, провозгласившие передовые общественно-политические и правовые принципы. Однако это продолжалось недолго, заложенный было потенциал реализован не был. И странно было бы иное, если учесть то, что мы говорили как о правовом нигилизме марксистов, так и значительном влиянии на создание революционеров «нечаев-щины». Неудивительно, что в итоге в руководящих эшелонах правящей партии, не говоря уже о низовом уровне, восторжествовал постулат о «диктатуре пролетариата как власти, не связанной и не ограниченной законами», по сути, «творческое развитие» бен-кендорфовского «законы пишутся для подчинённых, а не для начальства». Впрочем, всё это прикрывалось созданием «права нового типа» с одновременным отрицанием права «старого», «буржуазного».

Чем дальше, в партийных дискуссиях на пленумах и съездах партии обсуждался вопрос о праве, о его значении для дальнейшего развития страны. И неудивительно: для всех участников борьбы за власть после смети В.И. Ленина, будь то «стойкие сталинцы», «левые» (Л.Б. Каменев, Г.Е. Зиновьев, Л.Д. Троцкий) или «правые» (Н.И. Бухарин, А.И. Рыков, М.П. Томский), «правовое» не являлось существенным. Сохранилось и продолжилось нигилистическое отношение к праву, к теоретическому оформлению которого приложил руку и В.И. Ленин, написавший: «плох тот революционер, который… останавливается перед незыблемостью закона» [14]. Не было предпринято ни одной попытки к изменению существовавшего положения. Декреты и иные нормативные документы того времени не являлись правовыми актами в нормальном юридическом смысле. Эта «чрезвычайщина» официально обосновывалась потребностями революции, а на самом деле служила оправданием прямого насилия, опиравшегося на «революционное» правосознание.

Таким образом, если в первые годы после революции имелась возможность правового развития и преодоления нигилистических установок, то в течение 1920-х – 1930-х гг. чем дальше, тем больше прилагались усилия к тому, чтобы нивелировать государство и право в общественном сознании. По сути , правосудие, по крайней мере в «политических» делах, превратилось в карикатуру. Народный депутат СССР Н.С. Сазоновым дал, пожалуй, преувеличенную, но в целом верную характеристику законодательства 30-х годов, как «самого бандитского права по отношению к народу» [15]. Правда, как раз в это время была принята новая демократическая по звучанию Конституция 1936 года, однако в ситуации очевидного несоответствия заложенных в ней принципов жизненным реалиям она едва ли способствовала росту правосознания в обществе, скорее, наоборот, подрывала престиж права и усиливала правовой нигилизм, в том числе подрывала не только право как таковое, но и веру в конституционные формы правления. Потом, в условиях «культа личности» многие уделяли гораздо больше внимания не официальным нормативноправовым актам, а сочинениям и речам И.В. Сталина (и в меньшей степени других «вождей), а в них такие слова, как «право», «права человека», «правосудие», «правосознание» вообще не использовались.

И дальнейшее развитие получило противопоставление «буржуазного права» советскому, «пролетарскому» «принципиально новому» праву, «праву нового типа», которое обеспечивало «движение к коммунизму» и вместе с тем якобы «отмирало» (как и государство в целом) по мере продвижения к нему.

Впрочем, И.В. Сталин в 1933 году в духе «гибчайшей диалектики» провозгласил, что «отмирание государства произойдёт через максимальное его усиление». Одним из наиболее характерных примеров отрицания «буржуазного права» является отрицание принципа презумпции невиновности, высказанное, среди прочих, Б.С. Шарковым (секретарь ЦК компартии Литвы), назвавшего этот принцип «обветшалой догмой буржуазного права» [16].И в самом деле, в сталинские годы, по сути, восторжествовал обратный принцип – «презумпции вины» («докажите вы, что вы не враг народа»).

В хрущёвские и брежневские годы режим смягчился (та же презумпция невиновности была официально реабилитирована в 1978 году, Конституция 1977 года также расширила перечень прав советских граждан), но принципиально не изменился: во-первых, превалирование интересов государства над человеком сохранилось. А во-вторых, государство по-прежнему выступало «дарителем» прав, которые в нормально функционирующей правовой системе считаются имманентными и принадлежащими отдельного человека. Основной акцент в правовой практике теперь делался на законопослушание граждан перед государством, которое поддерживалось сильной и разветвлённой системой государственного контроля, при отсутствии обратной связи – контроля со стороны граждан за деятельностью государства, втом числе и в области соблюдения их прав. Правда, часть нарушений можно было обжаловать в вышестоящих инстанциях, но целый ряд прав, таких, как свобода слова печати, свобода вероисповедания, тайна переписки, свобода перемещения и др., не просто нарушался систематически и сознательно, но и это нарушение оправдывалось идеологическими соображениями, государственной безопасностью и так далее. О независим суде не было и речи – суды и судьи были по определению «партийны» и сплошь и рядом принимали решения по указаниям соответствующих партийных или советских органов. Правозащитная деятельность называлась диссидентством и каралась лишением свободы или высылкой из страны.

И только в конце 1980-х гг. была выдвинута идея перехода к правовому государству. Однако авторы «перестройки», как представляется, плохо осознавали, как далеко зашли негативные процессы в стране и соответственно к каким последствиям приведут многие из благих начинаний. Это касается и правовых реформ – явно не было представления о том, как глубоко пустил корни правовой нигилизм. При ослаблении, а потом исчезновении тоталитарной машины подавления, при получении людьми возможности реально пользоваться правами и свободами низкий уровень правовой культуры общества, пренебрежение к праву и его недооценка сразу дали о себе знать. Правовой нигилизм теперь оказался куда более заметным, чем раньше [5].

Сыграл свою роль и всеобщий нигилизм, когда многое (если не всё) переосмысливалось, осуждалось и отвергалось. Можно по-разному относиться к этому процессу, ното, что он, как и вся «перестройка» в целом, был крайне непродуманным, непоследовательным, а главное – толком не было сказано, какими новыми ценностями заменить старые, не могло не увеличить и степень правового нигилизма. Не могла не добавить таких чувств и общая слабость государства вообще и его правоохранительной системы в частности, разгул криминала, сплошь и рядом далеко не праведные способы обогащения новых (впрочем, зачастую «новых – старых») «хозяев жизни». Короче говоря, всё это подпитывало нигилистическиетенденции, в том числе и в праве. В это время, помимо всего прочего, происходили отрицание и отказ, в том числе и на государственном уровне, уже от социалистического права, от того положительного, что хотя бы на бумаге было в нём заложено. Приведу один пример: до 1989 года должность народного судьи в СССР была выборной. Понятно, это была профанация, как и все вообще «выборы» в СССР, однако в годы «перестройки», вместо того, чтобы превратить эту профанацию в реальность, институт выборности народных судей просто отменили и стали их назначать.

Стоит ли удивляться, что в настоящее время россияне не только не избавились от правового нигилизма, но в полной мере унаследовали его, а во многом и «обогатили». Сегодня правовой нигилизм принимает разные формы и имеет разные причины. Нередко такие настроения имеют под собой почву (например, недовольство «шоковыми» методами преобразований или упомянутым уже неправедным, зачастую криминальным обогащением многих «новых богачей», или несогласие с теми или иными действи- ями властей разного уровня (которые, скажем прямо, тоже далеко не всегда действуют в правовом поле), в других случаях им не может быть оправдания – отрицание права и собственности, неприязнь или даже вражда по отношению к государственным институтам как таковым, прямые призывы к насилию и так далее.

В этой связи актуализируется вопрос о способах преодоления правового нигилизма, прежде всего в сознании. На наш взгляд, одним из таковых (наиболее важным) является правовое воспитание. Необходимо систематически просвещать народ в правовом плане, давать установки на законопослушное поведение, на закрепление его навыков и так далее. С этой целью необходимо проводить продуманную государственную политику в этой области, привлекать к участию средства массовой информации, образовательные учреждения, религиозные объединения. Конечно, и сама власть, которая, к сожалению, тоже несёт на себе ряд «родимых пятен» правового нигилизма, должна показывать пример, ибо принципа «как верхи живут, тому низы подражают» никто не отменял. Всё перечисленное в случае реализации позволит решить проблему минимального правового образовательного уровня населения и, в конечном счете, приведет к ликвидации правового нигилизма.

Преодоление правового нигилизма в России – процесс не быстрый и не лёгкий, но в принципе возможный. Исторический опыт и логика самого нигилизма оставляют место для оптимизма: когда-нибудь наступит и его отрицание. В конце концов, и в тех же США при первых колонистах (а на Диком Западе куда дольше) имел ведь место достаточно мощный правовой нигилизм, пока общество, пусть и дорогой ценой, не осознало, что лучше жить по праву и закону.

С. 52-58.

S. 147-177.

M., 1990. S.162-235.