Экологическая перспектива исследования динамики систем социальной коммуникации

27 июня 2012 г. участники ежегодной конференции разработчиков веб-технологий Google I/O стали свидетелями необычного шоу. Один из соучредителей компании, Сергей Брин, продемонстрировал гостям преимущества нового продукта Google - очков «дополненной реальности». Благодаря встроенному компьютеру, устройство было способно передавать поток изображений с перспективой от первого лица. Оснащенная такими очками команда парашютистов и байкеров-экстремалов транслировала он-лайн на большой экран зала Москоун-Центра (Сан-Франциско) свои непосредственные зрительные впечатления в ходе стремительно разворачивавшегося действа. Следуя его сценарию, исполнители как бы воочию воплотили метафору «приземления» фантастической технической идеи из заоблачных высот мечты непосредственно в нашу повседневность. Опустившийся точно на крышу Центра парашютист передал эстафету команде велосипедистов, демонстрировавших головокружительные прыжки по крышам небоскребов и спуск по канату на стене здания. Оказавшись вскоре на сцене вместе с непосредственными разработчиками новинки перед восхищенными «свидетелями» их кульбитов, каскадеры и авторы технологической сенсации, разумеется, сорвали бурные аплодисменты присутствующих. Исследователь же современных коммуникативных систем может увидеть в сути этого действа еще один яркий симптом становления принципиально новой - интеллектуальной среды обитания глобального человечества. Все теснее объединяемые общим электронным интерфейсом, предметы нашего непосредственного быта, кажется, начинают жить своей особой жизнью, в режиме активного «дополнения» привычных реальностей общения.

Как и любое неосвоенное окружение, среда высокотехнологичных решений таит массу рисков и непредвидимых пока последствий массовых попыток адаптироваться к ее вызовам. Эксперты уже тревожатся за физическую безопасность будущих пользователей упомянутых выше очков. По их мнению, активная эксплуатация феномена «дополненной реальности» в повседневной жизни способна приводить к периодической утрате индивидом текущего контроля происходящих событий, например, на улицах мегаполиса. Кроме того, высказываются и опасения по поводу потенциальных злоупотреблений в информационной сфере. Неизбежная активация рекламного давления на потребителей будет чревата лишь повышением уровня субъективного их дискомфорта. Но ситуационно оперативный доступ в сеть способен обеспечить дополнительную осведомленность и прямому злоумышленнику.

Аргументы о невозможности превращения подобных разработок в модный аксессуар по причине их дороговизны не выдерживают критики: достаточно вспомнить, с какой скоростью входили в повседневное употребление планшетные компьютеры и сотовая связь. Нужно учесть всю остроту конкуренции на современных рынках электронных устройств. О тестировании собственных аналогов продукта Google уже успели заявить японский Olympus и знаменитый европейский производитель солнцезащитных очков Oakley. Представляет интерес и позиция самих разработчиков новинки. Авторы идеи склонны рассматривать киберочки именно как органичное дополнение планшету и смартфону, уже превратившимися в традиционные средства обмена изображениями в социальных сетях. Неудивительно, что особым пунктом описанной выше презентации было заявлено, в том числе, и программное приложение Google+ Events, облегчающее автоматизацию размещения на интернет-страницах актуального фото- и видеоконтента с дружеских посиделок или корпоративных мероприятий. Сетевая ло- гика организации коммуникативных связей явно становится доминантой новых систем массового общения. По-видимому, необратимый характер мутации культурно легитимированных общественных иерархий в комплексы горизонтальных отношений многообразных сетевых сообществ на наших глазах превращается в несомненный социальный факт.

Данный тренд вряд ли воспринимается сегодня в качестве новости: сетевые среды потокового типа – исток культур «реальной виртуальности» (М. Кастельс), оказались в центре внимания социальных аналитиков на Западе еще в 1990-е гг. А социальная роль медиа в целом составила предмет серьезного анализа еще со стороны ведущих представителей Торонтской школы исследования коммуникативных культур (Г. Иннис, М. Маклюэн). Уже в середине прошлого века они подчеркивали активную «предрасположенность» технологических достижений человеческой практики к трансформациям пространственных и временных измерений конкретных социумов. С их точки зрения, технологические новации явно демонстрировали свойства, способные разбалансировать традиционные системы производства знания. Заслужив себе у американского академического истэблишмента несправедливый ярлык «технологических детерминистов», данные авторы все же сумели эскизно обозначить контуры альтернативного функционализму подхода к исследованию системной динамики коммуникаций. Сам Маршалл Маклюэн в частной переписке определил данный подход как «экологию медиа». Следует отметить, что вдохновенные пророчества «поэта технологий» из Торонто буквально обрели второе дыхание на протяжении двух последних десятилетий в связи со стремительным ростом Интернета и мощной экспансией в общественные науки концепций глобализации. Простираясь ныне во всех направлениях поверх национальных границ, сетевые отношения угрожают лишить смысла некоторые базовые концепты социальной теории, включая само понятие территориально организованного «общества». «Я размышляю о том, – писал, к примеру, известный социолог Дж. Юри, – каким образом развитие различных глобальных «сетей и потоков» расшатывает эндогенные социальные структуры, которые обычно предполагались, в рамках социологического дискурса, носителями источников собственного саморазвития» [1, р. 1].

Формат статьи не позволяет представить развернутый анализ характера и меры влияния социо-экологических идей на развитие отечественной коммуникативистики. Традиционная слабость последней – в отсутствии внятного дисциплинарного статуса в общей системе академического разделения труда. Это неизбежно влечет избыточное многообразие практикуемых в ее рамках специализированных схем и моделей. Поэтому серьезной проблемой до сих пор остается поиск системы универсальных предпосылок, способных обеспечить достаточно широкую перспективу и надежные методологические ориентиры для специалистов-гуманитариев различного профиля. Несомненно, что в настоящий момент «всеми ощущается возможность построения общей логики исследования коммуникации, не сводимой ни к социальной информатике или семиотике, ни к теории журналистики или связей с общественностью, ни к какой иной области (пусть и междисциплинарной)» [2, с. 285].

В числе заслуживающих внимания попыток такого рода можно было бы упомянуть «экоан-тропоцентрическую» концепцию социальной коммуникации (Т.М. Дридзе, Т.З. Адамьянц), модели кросс-культурного общения (О.А. Леонтович), медиафилософию (В.В. Савчук) и некоторые другие инициативы теоретического и методологического характера [3]. Для более рельефного обозначения существующих здесь проблемных напряжений можно было бы опереться на достаточно распространенную в отечественной литературе нормативную точку зрения. В этой связи вызывает интерес позиция Э.В. Барковой, высказанная, на наш взгляд, вполне своевременно [4, с. 128-135]. В частности, всемерной поддержки заслуживают авторская постановка вопроса «о принципиально новом качестве, исследовании и месте в обществе экологии коммуникаций», о решительном переводе концептуальных наработок в прикладную плоскость в виде культурно-регулятивной «матрицы» как основы принятия управленческих решений в данной сфере. Впечатляет и выраженная интенция на идейную преемственность с замечательными традициями отечественной научной и философской мысли, активное использование «ноосферной» семантики.

Но сам перечень факторов, стимулирующих к методологическим новациям, вызывает вопросы. Так, автор совершенно уверена в полной потере «пространством коммуникаций», принимающим в наши дни обезличенную сетевую форму, содержательных ценностных ориентиров Истины, Добра и Красоты как «меры человеческого» в культуре. Парадоксальным образом эти опасения высказываются именно в контексте признания того факта, что «информационно-коммуникативное структурирование всего жизненно-культурного пространства в действительности оказывается системным процессом» [5, с. 132]. С такой точки зрения может показаться, что экосистемная перспектива призвана способствовать критике деструктивного потенциала медиатехнологий, восстанавливая и предохраняя от эрозии глубинные ценностные основания культуры в ходе коммуникативных обменов.

В этой связи потребуется ряд необходимых уточнений. Прежде всего, в ходе дальнейших рассуждений было бы целесообразно дистанцироваться от некоторых распространенных толкований самого содержания «экологической» направленности общественных явлений. Речь, в частности, идет о публичных стратегиях мобилизации мнения социального большинства со стороны определенных общественных организаций. Эти стратегии могут тематизироваться, к примеру, как усилия по сохранению разнообразия биологических видов на планете или касаться обнародования сенсационных фактов промышленного загрязнения окружающей среды в конкретных регионах. И все же история введения термина «экология» Эрнстом Геккелем в 1866 г. более органично вписана именно в общую логику развития естествознания, а само понятие полагалось в качестве схемы различения предметного своеобразия конкретных отраслей бурно развивавшейся тогда биологии.

Далее, обратим внимание, что тот же Э. Геккель определял новое понятие широко и творчески, порой чередуя его употребление с иными неологизмами (биономия). Эвристический характер подобных словообразований заключался в многомерности видения предметного поля науки о живом: экологический срез захватывал при этом сферу взаимных отношений организмов (видов) с учетом действия факторов конкретной среды обитания. Такой стереоскопический характер исследования давал возможность дальнейшего уточнения или, напротив, существенного расширения рамок анализа, что не могло не способствовать переносу удачного лингвистического конструкта и на другие области исследовательских практик («экологии» человека, культуры, языка, информации).

Нельзя сказать, что такого рода «вторичная экологизация» различных сфер гуманитарного знания выглядела неправомерной либо искусственной. Достаточно вспомнить, например, острую злободневность позиции Д.С. Лихачева, утверждавшего, в свое время, экологию культуры как меру укорененности личности и народа в традиционном духовном наследии, способную противостоять любым формам современного варварства. Вместе с тем, позиционирование экологической перспективы в изучении процессов сетевого общения наших дней предполагает и некоторую корректировку самих рамок соотнесения, способных обеспечить минимальный консенсус и продуктивный диалог научных дисциплин. В первую очередь это касается отдельных аспектов системного мышления, которые до сих пор незаслуженно пребывали в тени.

В настоящее время уже можно отметить и попытки практического применения такого видения проблемного поля. Так, согласно Э.С. Кульпину, это способствует обеспечению нужного уровня целостности картины, отражающей динамику коэволюции технологий хозяйствования и ценностных кодов в рамках культур Запада и Востока. Но сама авторская трактовка принципа системности, на наш взгляд, требует отдельного рассмотрения. «Что прежде всего подразумевает системный подход? Движение от целого к части. Что же является целым? Биосфера Земли, законы определяющие ее существование. Человечество – часть. Что является главным, объединяющим все человечество? На это счет существует гипотеза К.Г. Юнга о коллективном бессознательном» [6].

Два момента следует отметить особо. Во-первых, категория «целого» предполагает здесь всеединство некоей абстрактной супер-системы, тотально вбирающей и заведомо подчиняющей своим нормам и логике любые другие возможные измерения бытия. Во-вторых, источник сопряжения доминантных кодов культуры с преобладающими в данном ареале структурами технологической дисциплины и социальной солидарности неожиданно обретает психическую природу. Гипотеза К.Г. Юнга об архетипах – формах, спонтанно проявляющихся в медиуме бессознательного, явно призвана объяснить здесь факт минимально необходимого соответствия взаимных ожиданий именно в процессах повседневного общения индивидов.

Нетрудно заметить, что приведенный выше способ моделирования предполагает классическую интерпретацию соотношения понятий «целое – часть», восходящую еще к античности. В то же время, предложенный уже в 1935 г английским геоботаником Артуром Тенсли термин «экосистема» предполагал проведение границ различения качественно неоднородных слоев биосферы несколько иным образом. Так, цепи обменов в какой-либо локализованной нише сосуществования растительных и животных сообществ с необходимостью включали и все релевантные неорганические окружения. Иными словами, любые процессы взаимодействие единиц системы совершаются в среде, гораздо более масштабной и разнородной, чем сами эти единицы. Относительно данных сред экосистемы постоянно вынуждены воспроизводить свою качественную определенность и границы. Отсюда «принципиальными компонентами экологического анализа являются экосистема, популяция и окружающая среда. Они образуют матрицу взаимодействия, стремящегося к равновесному состоянию как условию адаптации каждого из факторов к остальным» [7, p. 10]. Такие среды (окружения), разумеется, будут принципиально различны, если брать за точку отсчета индивидуальный организм, несколько связанных между собой сетями взаимозависимостей сообществ или экосистему, как адаптационный механизм, в целом.

Поэтому четкая их идентификация и понимание специфики критически важны для решительного преодоления представленного выше концепта всеединства, характеризующейся лишь предельной вклю-чительностью и абсолютной значимостью собственных ценностных иерархий.

Если последовательно выдерживать эту позицию многомерности, многоуровневого понимания процессов взаимодействия в рамках экосистемной перспективы, то следует не упускать из виду и внутренне сложную природу самих единиц анализа. Т. Парсонс и его коллеги в свое время предупреждали о риске утраты отчетливости системных референций в случае произвольного изменения избранной наблюдателем точки отсчета. «Какую бы отправную точку мы не брали, всегда будут членские единицы, которые с этой точки зрения не анализируются как системы, а трактуются как единицы, или частицы, обладающие некоторыми заданными свойствами...Акт не атрибутируется какой-то части личности, такой как эго, бессознательное, некая потребность или что-то тому подобное» [8, с. 41]. Впоследствии Т. Парсонс отстаивал правомерность рассмотрения систем социального действия в ключе их относительной самодостаточности по отношению к соответствующим окружениям. Причем в числе подобных сред существования социальных систем оказывались не только сам поведенческий организм с его психическими проявлениями, но и социализированная личность в целом.

Представляется, что именно данные ограничения оказываются совершенно релевантны любым попыткам корректного установления «меры человеческого» в обезличенных стандартах функционирования современных коммуникационных сетей (соответственно степени обретения ими системных свойств, разумеется). Дело в том, что, активно специализируясь, обретая институциональную автономию, медиа современного типа способны абстрагироваться от любой иной логики, кроме собственных способов кодирования ситуаций общения. Такая самодостаточность обусловливается принципом операционной замкнутости контуров коммуникации в соответствующих областях социальной практики. Например, медиум денег в экономической сфере устойчиво воспроизводит (воспринимает) конкретные суммы платежей по сделкам как собственные значения текущих потоков сообщений, упорно отвергая, скажем, уверения в дружбе или призывы к поискам объективной истины со стороны вовлеченных контрагентов [9].

На определенных этапах эволюции конкретных экосистем факторы рыночной, к примеру, среды могут обретать более заметный вес и влияние в качестве доминантного «аттрактора», конфигурирующего поле взаимных ожиданий специфическим образом. В результате возникают серии разрывов, лакун и асимметрий в совместном распределении знания и неопределенности, провоцирующих непосредственных участников ситуации на поведение, описываемое в терминах теории стратегических игр. Благодаря повышенному интересу СМИ к тематизациям соперничества и конфликта, тенденции стратегического характера неизбежно становится публично заметными, действуя как фактор возмущений в пространстве сетей наблюдения. Обычно возмущения такого рода предсказуемо провоцируют адаптивные резонансы компенсаторных (автопоэтических, по выражению У. Матураны) культурных матриц коллективного самоопределения. Акцентируя в этом случае преимущественно позитивные стороны нормативных кодов в ходе дискурсивных процессов, актуальные темы проблемного характера, (равно как и относящиеся к ним комментарии, экспертные оценки) способны экспоненциально нагнетать напряжение между непосредственно наблюдаемым и общественно приемлемым.

Представляется, что трактовка экокоммуникативной проблематики в содержательной перспективе традиционно-гуманистически понятой культуры получают свое обоснование сходным путем. Такая позиция наблюдения обретает смысл перед лицом предполагаемой угрозы доминирования формализованных технико-технологических (или цинично-игровых) подходов к коммуникативным практикам. Соответственно оказывается, что сетевая динамика символических медиа многократно повышает риск перегрузки социально значимых каналов анонимными сообщениями, способными разрушать живые непосредственные контакты между отправителями и получателями [10, с. 132].

Очевидно, данная модель берет свое начало в достаточно распространенной среди отечественных исследователей метафоре персонифицированного обмена символическими потоками (информацией, идеями, смыслами). Согласно такой позиции, упакованные в тексты смысловые содержания посланий здесь способны путешествовать из одной пространственной точки, локализующей их автора, в другой пункт назначения, где они воспринимаются более-менее адекватно декодирующей (интерпретирующей) их аудиторией. Сам же путь сообщения определяется характеристиками физического канала как средства распространения сигнала. Характер полученного отклика позволяет наблюдателю судить о степени достигнутого в итоге взаимопонимания, осуществлять непрерывный мониторинг и контроль входящих и исходящих потоков. Таким образом, если вовлеченные стороны имеют добросовестные намерения и соблюдают конвенции взаимных обязательств относительно действующих социальных норм и ценностей, смысл взаимных посланий останется, в целом, идентичным, а до- стижение цели (консенсус) – принципиально возможным. Стратегическим уловкам в такой абстрактноидеализированной последовательности причин и следствий места, действительно, не остается. В любом случае они должны рассматриваться как досадные отклонения, случайные помехи на пути прогрессирующей координации социальных взаимодействий, а причины их воспроизводства подлежат безусловному вытеснению из пространства коммуникации.

В целях более полного учета ограничений системного характера следовало бы компактно очертить альтернативные данной трактовке рамки соотнесения, вытекающие из специфики именно экологического (а не каузально-интерактивного) понимания предмета обсуждения. Данный подход практиковался еще первопроходцами экоантропологической модели изучения городской среды (Р. Маккензи, Р. Парк, Э. Хьюз) в первой половине XX в. Так, возражая против узко демографического толкования природы человеческих популяций, Р. Парк предостерегал от их восприятия как «агрегатов статистических сущностей». Взамен он предлагал «описывать их как констелляции взаимодействующих индивидов, в которых каждая индивидуальная единица как-то стратегически размещена с точки зрения ее зависимости от каждой другой единицы, а так же от общего хабитата» [11, c. 116]. Необходимой предпосылкой здесь считалась спонтанная способность сообществ к поддержанию состояния неустойчивого равновесия, что позволяло им «сохранять как функциональное единство, так и преемственность – т. е. идентичность во времени и пространстве» [12, c. 116].

Отметим, что моделирование городских экосистем основоположниками Чикагской школы имело своим основанием теоретическое различение сообществ – территориально мобильных (и сегрегированных) групп населения в городской черте, и, собственно, ассоциаций (обществ), формирующихся по мере коммуникативного согласования паттернов солидарного действия. Стратегический же тип ориентаций в этой системе координат представал прямой функцией конкурентных отношений в складывающейся системе разделения труда. Имелись в виду неоднородности социального характера, служащие критериями определения границ естественных ареалов позиционирования групповых идентичностей. Формируемая же символическими процессами «паутина взаимопонимания», таким образом, понималась как специфическая надстройка в общем поле силовых линий противостоящих друг другу интересов конкретных сообществ. Таким образом, экология и коммуникация предстают здесь в роли независимых переменных, описывающих не вполне совпадающие, хотя и частично перекрывающиеся, срезы социального бытия.

Очевидно, что представителей первой волны экологизации («Чикагская» и «Торонтская» традиции) объединяет дефицит общесистемной методологии. Специфика предмета их внимания требовала подходов, на тот момент пока не выработанных междисциплинарными усилиями. Но идейные лидеры школ пытались творчески предвосхитить сами контуры новой модели, как и соответствующее ей понятийное и инструментальное оснащение. Такие контуры можно угадать в метафорически окрашенных концептах «фильтров и магнитов» экологической организации территориального распределения населения (Р. Маккензи), «медиа – предрасположенностях» и «монополиях знания» (Г. Иннис), «континген-циях» изменчивой среды деятельности формальных организаций (Э. Хьюз), технологических «расширениях» человечества (М. Маклюэн). В данном случае оказываются уместны даже условные аналогии с современными синергетическими представлениями о неких «структурах – аттракторах», способных стягивать к себе из будущего пути эволюции самоорганизующихся единств.

Принципиально новый этап в развитии экологической парадигмы исследования коммуникативных процессов наступает именно с момента решительной переформулировки базовых ее положений в системных терминах. Методологические предпосылки такой трансформации четко прослеживаются уже в поздних работах последователя идей Чикагской школы Эмоса Хоули. Суть выдвигаемых экологических приоритетов он компактно заявляет в трех тезисах: функциональная организация, направленная на радикальное повышение адаптивного потенциала сообществ; системная динамика, повышающая комплексность среды посредством технологических достижений транспорта и связи; получение новой информации, важной в целях интенсификации коммуникационных и материальных потоков [13, p. 7]. Это вполне соответствует самому духу (пусть и не букве) идейных поисков его предшественников, стремившихся максимально учитывать факторы мобильности и стратегические контингенции новой городской среды в ходе изучения процессов формирования коллективных идентичностей.

К этому следует добавить акцентирование технологического фактора, столь важного с точки зрения поддержания неустойчивого равновесия и выживания конкретных культур в «эпоху электричества». Вспомним, что именно перераспределение ресурсных (материально-энергетических) потоков в результате исторического прорыва качественно нового – общедоступного и достаточно дешевого символического медиа способно нарушить хрупкий баланс экосистемы. Что сказали бы, к примеру, сегодня Гарольд Иннис и Маршалл Маклюэн, узнав об экспериментах с описанными выше очками допол- ненной реальности? Заслуга Э. Хоули – признанного основоположника системной концепции экологии человека – в решительном отказе от любых форм психологизации проблемы, стремлении распознать за переменчивыми мобильностями современности реальные паттерны коллективной адаптации сетевых сообществ в стремительно усложняющемся пространстве их эффективных окружений.

Подводя итоги, можно было бы попытаться компактно представить ряд искомых универсальных методологических предпосылок устоявшейся уже логики исследования новых коммуникативных реалий именно в экологическом их ключе.

Прежде всего, безусловным приоритетом становится выбор корректной позиции наблюдения. Эколога коммуникации интересуют вовсе не тотально целостные иерархически организованные «всеединства», но структурные соответствия (сопряжения) активно координирующих собственные адаптивные усилия целостных единиц (сообществ) в конкретных ситуативных окружениях. Иными словами, в центре внимания – не столько личностные характеристики деятелей (мотивы, идеи, области бессознательного), сколько проблема доступа, самоорганизующиеся конфигурации сетей подсоединений, сама логика процессов символической медиатизации границ возникающих коллективных идентичностей.

Далее, необходим учет комплексного характера образующихся систем коммуникативного взаимодействия по мере прогресса технологий. Электронные интерфейсы и устройства способны вносить совершенно новые измерения в социальные порядки взаимодействия, менять стратегические «расклады» и балансы в рамках сетевых субкультур, радикально влиять на возможности мониторинга и контроля самого характера системной динамики. Но стремительная эволюция привычных форматов общения вовсе не означает еще неизбежного культурного коллапса, хотя и умножает риски экспоненциального нарастания ситуативных степеней напряженности и поляризации сообществ.

Наконец, динамика коммуникативного поля для эколога не сводится лишь к внешним линейным процессам интеракций, обменам сообщениями и взаимным ожиданиям правильного понимания положения дел партнеров. Истоки действительного удержания гуманистического ядра подлинной культуры в обезличенном мире сетей и потоков залегают гораздо глубже поверхностных попыток административного регулирования наиболее безобразных проявлений современной нам массовой коммуникации. Линейный процесс «передачи информации» от автора к удаленной аудитории экология решительно меняет на системную рекурсию результатов отбора контекстно релевантных данных, их спонтанную самоорганизацию в сложно организованные структуры фоновой памяти сообщества. Так, накапливая разнообразие структурно связанной информации, экосистема учится предвидеть последствия собственных адаптационных усилий в среде, компенсируя ограниченность субъективного восприятия событий, а значит – повышая потенциальные шансы на собственный успех.