Economic sociology of antiquity: methodological foundations and knowledge base

Введение: имеет ли право на существование экономическая социология древности?

Сегодня широко распространена точка зрения, согласно которой экономическая социология, как и социология вообще, должна иметь отношение исключительно к современности [58, р. 4607], поэтому ей

ГРНТИ 04.21.51

EDN NOVASP

Сергей Анатольевич Давыдов – доктор социологических наук, доцент, профессор кафедры социологии и управления персоналом Санкт-Петербургского государственного экономического университета.

Статья поступила в редакцию 12.12.2022.

не следует углубляться в историю для изучения хозяйственных практик прошлого. Это мнение проистекает из того обстоятельства, что экономическая социология изначально была ориентирована на исследование закономерностей формирования и функционирования хозяйства индустриального общества, являвшегося «современным» на момент начала его изучения.

Однако подобная позиция не кажется безупречной, поскольку сталкивается с двумя контраргументами:

• •    с одной стороны, изучаемая современность становится историей уже к моменту завершения сбора данных и, уж конечно, становится ею по окончании процесса их теоретической интерпретации. И дело здесь не только во времени, которое неизбежно должно пройти с начала научной работы и до ее завершения. Бывает, что за это время наблюдаемый объект претерпевает существенные изменения, притом нередко под непосредственным воздействием самого процесса социологического исследования. В этих случаях собранные на первоначальном его этапе данные не могут репрезентировать «новое» состояние исследуемого объекта и способны представлять его прежнее состояние, ставшее уже «историей». Но если исследования «современности» в принципиальном плане столь же историчны, что и исследования прошлого, то они мало чем должны отличаться и с точки зрения возможности применения аналитических инструментов экономической социологии;

• •    с другой стороны, важным требованием к эконом-социологическому анализу является соотнесение его результатов с идеями классиков социологии, которые, в свою очередь, нередко обращали свой взор к прошлому. Действительно, сегодня едва ли можно вспомнить фундаментальный социологический труд, автор которого не исследовал бы глубокие слои исторической реальности либо непосредственным образом, либо же не обращался к историческому опыту для лучшего понимания современности. Во многих работах кросс-исторический анализ представлен настолько развернуто, что составлял основную канву исследования, что находило свое отражение даже в названии произведений. Взять хотя бы «Историю хозяйства» М. Вебера [10], «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Ф. Энгельса [24], «Этюды по истории развития экономического человека» В. Зомбарта [15], «Исследование по социологии короля и придворной аристократии» Н. Элиаса [45] и многие другие сочинения. Авторы этих исследований фокусировали свое внимание на типичных для экономической социологии проблемах, анализируя экономические процессы, институты, структуры и смыслы социального и экономического действия. Но при этом они не ограничивали себя узкими временными рамками «современности», охватывая широкую ретроспективу архаичных культур, ранних государств и античного мира, эпохи Средневековья и Возрождения, периода становления капитализма. Тем самым, сложившаяся в науке традиция не отрицает возможности осмысливать историю хозяйства с помощью аналитических инструментов экономической социологии.

Если принять во внимание оба этих соображения, то может показаться даже странным, что изучающим хозяйственные уклады прошлого эконом-социологам до сей поры приходится доказывать правомерность использования в своей работе социологических инструментов, а то и вовсе свою принадлежность к стану социологов. Впрочем, это неудобство не стало непреодолимым препятствием для проведения социологами кросс-исторических исследований развития хозяйства, оно не стало ограничением для формирования социологического взгляда на этот интересный предмет. В фокусе внимания эконом-социологов оказались и хозяйственные практики древности – те, что сложились в недифференцированных обществах номадов и ранних земледельцев, в вождествах и ранних государствах.

Выработка подхода к пониманию хозяйственной мотивации и хозяйственных практик в древности Уже в первых социологических работах по истории хозяйства древних обществ была развернута дискуссия по методологическим вопросам исследования. Особое место в дискурсе занял один из ключевых вопросов экономической социологии – вопрос о том, какие способы объяснения экономического действия и хозяйственных практик прошлого следует принять как адекватные.

Глядя в ретроспективу, основатели экономической социологии не могли игнорировать содержание тех социально-экономических процессов, которые протекали на их глазах в развитых странах Европы и Северной Америки. С начала XIX века здесь все более отчетливо проявляла себя тенденция подчинения всех сторон общественной жизни экономике, что повлекло за собой коренную перестройку всех общественных институтов, слом этических норм и революцию в хозяйственной мотивации. Наступало время, когда экономические критерии становились основными при выработке решений в сфере семейных и дружеских отношений, в сфере социальной защиты, охраны здоровья, науки, культуры и творчества. В новой реальности не оставалось места докапиталистическому человеку, который, по словам Вернера Зомбарта, «еще не балансирует на голове и не бегает на руках как это делает экономический человек наших дней» [15, с. 12].

Экономическое мышление стало господствующим, а потому могло восприниматься как имманентно свойственное человеку. В связи с этим нет ничего удивительного в том, что в научной литературе того времени была широко распространена точка зрения об относительной неизменности во времени основных характеристик «экономического человека» с его эгоизмом, рационализмом, независимостью и осведомленностью. Подобных воззрений придерживались многие социологи-позитивисты [100, р. 60], марксисты [23, с. 6], представители социетального направления в экономической теории. Некоторые из них попросту приписывали архаическому хозяйствующему агенту черты «экономического человека» без каких бы то ни было обсуждений, иные сопровождали их разъяснениями, но только в том плане, что черты «экономического человека» являются врожденными, в силу чего имманентно свойственны человеческой природе [36].

Однако попытки проецирования подобных представлений на эмпирические данные об архаических хозяйственных практиках приводили к тому, что теоретически выстроенные представления о них были далеки от наблюдаемой реальности. Так, обнаружилось, что хозяйственный агент архаического общества в своих установках и стереотипах действия совсем не походил на модельного «экономического человека», а развитие хозяйственных систем древности не могло быть объяснено построениями классической экономической теории.

К примеру, выяснилось, что первобытные номады в отличие от людей эпохи капитализма, судя по всему, не осознавали дефицита ресурсов жизнеобеспечения [35, с. 22]. Напротив, они пребывали в состоянии «первобытного изобилия», проистекающего из их представлений о доступности всех необходимых для жизни благ [35, с. 19-20]. Хозяйственный расчет имел место и у них [84, р. 243-244], но он не был ориентирован на накопление, напротив, человек стремился рациональным образом избавить себя от лишнего имущества и пожитков [70, р. 86-87], чтобы не стеснять себя в передвижении [108, р. 136-137]. Подлинное же богатство для него составляли, прежде всего, неисполненные обязательства людей, попавших от него в зависимость [31, с. 29].

По мере усложнения архаического общества и его перехода к производящему хозяйству человек переосмысливал значение хозяйственных благ. Но он лишь немногим и лишь отчасти приблизился к модели «экономического человека». Рационализм не был ему чужд. Но в своей хозяйственной деятельности он руководствовались отнюдь не соображениями экономического эгоизма. Он стремился к другому – повысить свой социальный статус и по возможности закрепить его за собой и за своим потомством. В этих целях хозяйствующий субъект зачастую совершал абсолютно алогичные действия при их рассмотрении с точки зрения классической экономической теории. Например, он совсем не был независим в принятии хозяйственных решений [22, с. 710], мог неделями пребывать в праздности [81, р. 37] или, наоборот, в иных случаях производить продукцию, объем которой значительно превышал необходимый для его личного потребления и потребления его семьи [20], проявлять необузданную расточительность [83, 113].

• К . Поланьи писал в связи с этим, что «гипотеза Адама Смита об экономической психологии первобытного человека была столь же ложной, как и представления Руссо о политической психологии дикаря … пресловутая «склонность человека к торгу и обмену» почти на сто процентов апокрифична. Истории этнографии известны различные типы экономик, большинство из которых включает в себя институт рынка, но им неведома какая-либо экономика, предшествующая нашей, которая бы, пусть даже в минимальной степени, регулировалась и управлялась рынком» [32, с. 56].

Очевидно, широкое распространение в архаическом обществе не вписывающихся в модельные представления классической экономической теории образов хозяйственного действия наряду с наличием в нем успешных хозяйственных структур требовали создания альтернативной методологической основы для адекватной теоретической интерпретации хозяйственных укладов древности. Первые шаги к ее выработке были сделаны в рамках классической немецкой социологии. Например, Ф. Теннис подвергал сомнению универсализм экономической мотивации и выдвигал требование учитывать значение человеческой воли в принятии хозяйственных решений [38, с. 33]. М. Вебер утверждал, что современный ему капитализм стал следствием развития «в первую очередь … капиталистического духа» [11, с. 24], чем имплицитно отрицал неизменность и врожденность капиталистической мотивации, вдохновляя исследователя уделять особое внимание поиску адекватного реальности образа мотивационной структуры архаического человека.

Чуть позже в этом направлении был сделан еще один важный шаг, связанный с возникновением и развитием неоэволюционизма. Рассматривая социальное развитие как качественное преобразование общества, выражающееся, прежде всего, в усложнении его структуры [30], неоэволюционисты при определении места всякого конкретного общества на шкале развития отводили его экономическим параметрам явно второстепенное значение. Главными здесь становились его структурные характеристики, отражающие сложность его социальной организации [97]. Одновременно этот структурный критерий принимался в качестве системообразующего, что прочно увязывало изменения во всех сферах экономической, социальной и культурной жизни со структурными изменениями в обществе [54, 95]. Несложно увидеть, что неоэволюционизм открыл перед исследователями возможность выйти за пределы эконом-детерминистских представлений в анализе хозяйственных систем, объясняя их развитие, прежде всего, усложнением социальной структуры архаического общества. А это давало исследователю необходимые основания для поиска причин становления и развития раннего производящего хозяйства уже за пределами собственно экономической сферы, а при его исследовании использовать приемы анализа, выходящие за рамку привычного для экономиста набора методов.

Основываясь на таком понимании, антропологи пришли к мнению о том, что при проведении исследований архаического хозяйства необходимо сделать теоретический выбор «между готовыми моделями ортодоксальной экономики…, с одной стороны, и с другой – убеждением, исходящим из посылки, что формализм недостаточно основателен и что необходима разработка новых аналитических методов, которые в большей мере бы подходили к историческим обществам, изучаемым антропологически, и в большей мере бы соответствовали интеллектуальной истории Антропологии» [35, с. 16]. Сделав такой выбор и встав на путь субстантивизма, исследователь приходил к мысли, что хозяйственная мотивация архаического человека не может быть принята априорно, а всякий раз нуждается в отдельном и самом тщательном исследовании.

Также для него стало важным рассматривать хозяйственную систему древности не как отдельно существующую и ориентированную на собственные критерии, а скорее как часть единой социо-культурной системы, органично связанную с другими ее частями, а на ранних стадиях развития общества и подчиненную им. В любом случае, изучение ранних хозяйственных практик может проводиться только в тесной связи со структурным анализом архаического общества, изучением обычаев и верований первобытных людей, выработкой понимания стереотипов восприятия ими окружающей реальности. Стало ясно, что исследователь хозяйственных укладов архаических обществ должен быть готов к тому, чтобы с головой погрузиться в изучение культур, столь непохожих на привычную ему культуру, чтобы понять их и глубоко прочувствовать.

Данные и способы их интерпретации

Методологические посылки субстантивизма оказались восприняты историками, антропологами и социологами. И к началу XXI века наука стала располагать корпусом изданий, содержащих богатые натурные данные и интересные эмпирические обобщения о хозяйственных укладах древности. В их ряду стоят, с одной стороны, опубликованные литературные памятники и скрупулезные описания археологических артефактов и антропологических наблюдений, а, с другой – результаты интеллектуальной работы, связанной с их анализом и интерпретацией.

Так, важными источниками первичной социологической информации о хозяйственной жизни первых государств стали ранние письменные источники и литературные памятники. Многие из них были переведены на европейские языки и опубликованы в академических изданиях. Благодаря этому они оказались доступными для социолога, не владеющего древними языками. Многие древние рукописи оказались переведенными и на русский язык. Они были собраны и сопровождены ценными комментариями в хрестоматиях. Наиболее весомыми из них являются: История Древнего Востока. Тексты и документы. М.: Высшая школа, 2002; Хрестоматия по истории Древнего Востока: 2-х частях / под ред.

М.А. Коростовцева, И.С. Кацнельсона, В.И. Кузищина. М.: Высшая школа, 1980; Хрестоматия по истории древнего мира. М.: Учпедгиз, 1950; Хрестоматия по истории Древнего мира / под ред. Е.А. Черкасовой. М.: Просвещение, 1991 и др. Эти издания содержат бесценный фактический материал, способный не только сформировать априорные представления о ранних хозяйственных практиках, но и быть проанализированным с помощью социологических методов качественного и качественно-количественного анализа текстов.

Важную роль в социологическом исследовании раннего хозяйства сыграли описанные в научной литературе археологические данные, а также апробированные способы их социологической интерпретации. Хорошим подспорьем для социолога здесь стали работы зарубежных исследователей М.Д. Коя [55, р. 117–146], Г. Пачура [89, р. 13–32], Г. Ротерта [93, р. 609–635], М. Стирлинга [103, р. 138], К.В. Фланнери и Дж. Маркуса [68], Дж. Хардоя [72], Г. Чайлда [52], отечественных специалистов Д.Д. Беляева [4, с. 6], О.В. Старовой [37, с. 266] и др. Они показали роль археологических данных в социологическом моделировании контуров раннего хозяйства, раскрыли возможности и применили на практике способы их интерпретации при конструировании социологического вывода.

Не меньшую ценность для социолога могут иметь результаты интеллектуальной работы, связанной с анализом и интерпретацией литературных и археологических памятников, результатов антропологических наблюдений. Богатую пищу для понимания образа жизни собирателей и охотников, а также о социально-экономическом содержании и последствиях неолитической революции создают насыщенные эмпирическими данными труды ведущих зарубежных исследователей С. Айкенса [46], А. Андерхилла [105], О. Бар-Есефа [47], К. Вителли [106], А. Вейнера [110], Г. Гауптмана [73], Э. Дюркгейма [13], М. Гвисайнда [70], К. Имамуры [75], Р. Лии [81], Б. Малиновского [20], Л.Г. Моргана [28], М. Мосса [29], Г. Ниссена [87], К. Поланьи [32], М. Салинза [35], Д. Снита [99], Р. Спенсера [102], Д.К. Фейла [65], Дж. Фрэзера [40], М. Элиаде [44], Р. Эмерсона [64]. Отдельные аспекты перехода от присваивающего к производящему хозяйству в различных регионах Евразии были затронуты в работах отечественных исследователей Ю.П. Аверкиевой [1], Е.В. Антоновой [2], Е.С. Аристова, П.А. Елясина и А.М. Зайдмана [3], Е.С. Бондаренко [6], Г.И. Максименкова [19], В.И. Молодина [27] и др.

Понимание направлений и этапов развития хозяйственных систем в ранних производящих обществах может быть облегчено, если обратиться к работам, в которых содержится объяснение специфики перехода от вождества к раннему государству у «незападных» обществ. Изначально они выстраивались вокруг понимания особенностей азиатского способа производства и выяснения причин его формирования.

Проблема своеобразия азиатского способа производства, поставленная еще в ранних работах К. Маркса [22], получила свое эффектное, хотя и не бесспорное, теоретическое решение в каноническом произведении К.А. Виттфогеля «Восточный деспотизм» [112]. Значение этой работы для социологии древности сложно переоценить, поскольку она положила начало широкой дискуссии вокруг вопроса о природно-климатической детерминации принципов построения хозяйственной жизни и социальной организации ранних государств, а также открывала глаза на возможность пути развития цивилизации, альтернативного западному.

В дискурс вокруг неизбежности возникновения деспотической формы правления на основе «ирригационной» экономики были вовлечены не только социологи, но также культурологи, историки и антропологи. В их числе зарубежные социологи и антропологи М. Дэвис [57], Б. Канг [77], С. Лиис [82], Д. Прайс [91], Б. Ронделли и С. Страйд [104], Д. Сайер [96] и др. Плодотворные идеи для объяснения того, как именно протекание климатических и биосферных процессов могло отразиться на особенностях перехода общества к производящему хозяйству и началу государственно-хозяйственного строительства в «гидравлических» обществах, содержатся в работах К. Бутзера [49], Ф. Вендорфа и Р. Шилда [111], Е. Гиффорда [69], П. Дракера [61], А. Кребера [80], Э. Кульпина [17], Л. Мизеса [26], М. Мосса [29], Г. Мэрдока [85], Г. Поудермейкера [90], К. Поланьи [31], Д.Б. Прусакова [34].

Широкое антропологическое объяснение причин и механизмов трансформации ранних хозяйственных систем при переходе общества от стадии племени и вождества к раннему государству нашло свое отражение, прежде всего, в широко известном, но, к сожалению, не переведенном на русский язык сборнике под редакцией Г. Классена и П. Скальника «Раннее государство», опубликованном в 1978 году. Содержащиеся в сборнике идеи хорошо соотносятся с идеями, высказанными в работах зарубежных исследователей М. Брента [5], Е. Брумфила [48], М. Вебба [109], Ф. Вогета [107], Е. Волфа [113],

Дитриха [59], Г. Джонсона [76], М. Доурнбуса [60], Т. Ерла [56], Р. Карнейро [51], Г. Классена [53], С. Корна [78], Дж. Насона [86], К. Оберга [88], М. Салинза [94], Е. Сервиса [97], Г. Спенсера [101], П. Скальника [98], Т. Парсонса [30], Е.М. Редмонда [92], Дж. Фейнмана [66], Дж. Фланагана [67], Р.С. Ханта [74], С. Халлпайка [71], Дж. Хардоя [72], Г.В. Чайлда [52], К. Экхольма [64], Р. Эмерсона [64], Р. Эхренрейха [62] и др.

Эта тема в тех или иных аспектах разрабатывалась и отечественными исследователями Д.М. Бондаренко [7], Л.С. Васильевым [8], С.А. Васютиным [9], Л.Е. Грининым [12], А. В. Загорулько [14], А.В. Коротаевым [51], Ю.В. Латушко [18], Н.Н. Крадиным [79], Л.Е. Куббелем [16], С.А. Марети-ной [21], К.Ю. Мешковым [25], В.А. Поповым [33], А.И. Тюменевым [39], А.М. Хазановым [41], И.Ш. Шифманом [42], Е.М. Штаерман [43] и др. Определенные усилия эти исследователи сосредоточили на описании роли хозяйственной деятельности в процессе вырастания ранних государств из вож-дества или же, минуя вождество, из иных политий схожих с ним по критерию сложности социальной организации.

Безусловно, автор в рамках своей статьи был ограничен в возможности представить исчерпывающий список исследователей, деятельность которых в той или иной мере была связана с социологическим анализом ранних хозяйственных практик, и их работ, а потому констатирует его неполноту и считает важным отметить, что корпус исследований по данной тематике постоянно пополняется.

Заключение

Таким образом, на сегодняшний день в социально-экономической науке сложился комплекс представлений о методологических подходах и правилах проведения социологического исследования ранних хозяйственных укладов, а также сформирована база эмпирических знаний о них. Это позволяет изучать хозяйственные практики древности под углом зрения экономической социологии.

Уже в первых работах по истории хозяйства древних обществ была развернута дискуссия по методологическим вопросам исследования. Одним из центральных в дискурсе стал вопрос о возможности применения постулатов классической экономической теории при анализе хозяйственных практик древности. В ходе научной дискуссии было поставлено под сомнение утверждение об относительной неизменности основных характеристик «экономического человека», инвариантности сложившихся к сегодняшнему дню принципов ведения хозяйства. Так, большинство попыток проецирования подобных представлений на эмпирические данные об архаических хозяйственных практиках приводило к тому, что теоретически выстроенные представления о них заметно расходились с наблюдаемой реальностью.

Более адекватным при анализе хозяйственных практик архаического общества является широко применяемый в социологии и антропологии субстантивистский подход. В контексте методологии суб-стантивизма древнее хозяйство не может рассматриваться как отдельно существующая и ориентированная на собственные критерии система. Его следует рассматривать как часть единой социо-культурной системы, органично связанную с другими ее частями, а на ранних стадиях развития общества и подчиненную им. Соответственно, всякий хозяйственного уклад следует рассматривать как уникальный, а при его анализе целесообразно использовать идеографические методы.

В целом можно заключить, что хотя экономическая социология древности до сих пор не признана в качестве самостоятельной отрасли социологической науки, она располагает разработанной методологией и опирается на широкую эмпирическую базу знаний о хозяйственной жизни древних обществ. Весьма интересными представляются результаты исследований архаического хозяйства, отвечающие социологическим критериям и формирующие новые модели его теоретического восприятия. Это открывает известные перспективы в развитии и институционализации экономической социологии древности.