Экспликация иррациональных концептов языка в культурно-философском дискурсе

Научные трактовки языка на сегодняшний день многочисленны и разнообразны. Практически каждая концепция в рамках философии культуры содержит развитую или обозначенную идею понимания языка и его сопряжения с культурой: Ж. Лакан рассматривает язык как бессознательное, Ю. Хабермас [1] и М. Фуко [2] видят в языке некую социальную силу, П. Рикёр [3] определяет язык как необходимое условие онтологической рефлексии, П. Фейерабенд провозглашает язык причиной, из-за которой невозможно проводить рефлексию научных теорий, и т. д. Как видим, понимания языка действительно очень сильно отличаются друг от друга. Однако они все объединяются двумя фундаментальными проблемами: желанием сделать язык опорой наиболее ясного и очевидного аксиоматического знания и стремлением синтезировать разнородные элементы культуры посредством языка. В конечном счете все указанные концепции разбиваются на две взаимовлияющие группы: гносеология языка, предполагающая его формализацию, рационализацию и методологизацию, и онтология языка как его иррационализация и социологизация.

Современные культурфилософские концепции исследования языка, несмотря на их многообразие, показывают ограниченность чисто рациональной трактовки языка, как и чисто иррационального его понимания. Этот факт приводит к выводу, что необходимо формировать общие научные основания для синтеза рациональных и иррациональных концепций языка. Присутствие иррационального в языке в процессе культуротворчества есть неотъемлемое условие самого рационального в языке, его причина и сторона его диалектики. Рассматривая концепции рациональности языка в философии культуры, можно сказать, что они утверждают свою истинность посредством постоянного противопоставления иррациональным культурфилософским концепциям.

По-другому возникают концепции иррациональности языка, представляющие из себя, собственно говоря, максимально развернутые в том или ином контексте определения иррационального, сначала опирающиеся на просто логическое отрицание качеств рационального, а затем пытающиеся найти собственные, не зависящие от рационального основания. Эти основания действительно можно найти везде, где имеет место что-то неосознаваемое, непознаваемое, невыразимое или непонятное. Тогда онтологизация, рационализация, реификация и т. п. этого нечто порождает соответствующую концепцию иррационального.

В иррационализме XIX в. разум эстетизируется, появляется романтизм, имеющий большое знание для формирования концепций С. Кьеркегора [4] и Ф. Шеллинга [5]. Разум в их философии просвечивает сквозь иррационализм, описывается иррациональным способом, в иррациональной форме. Сам романтизм, эстетизм и иррационализм в конечном счете приводят и Кьеркегора, и Шеллинга к религии. Именно эстетическое в разуме наиболее ярко проявлено в концепциях иррационалистических. Также диалектика рационального и иррационального в языке показывает себя и в концепциях таких мыслителей, как А. Шопенгауэр [6] и Ф. Ницше [7], которые поняли, что деятельность человека в сфере языка искусства определяется и управляется единственным фактором - его волей (Wille). Этот волевой момент и есть побуждение к действию, он морализи-рован, аксиологизирован и этически выявлен. Для Шопенгауэра иррациональное - Воля - есть прежде всего некое абсолютное, трансцендентное начало бытия. У Ницше воля представлена как Wille zur Macht - воля к власти, реализуемая в конкретной исторической и социально-культурной ситуации. Разумность человека для Ницше - это понимание момента переоценки всех традиционных ценностей, приведших к слабости человека и человечества. Эти ценности зиждутся на христианской морали рабов. Разум человека, считает Ницше, должен преодолеть некую аксиологическую ограниченность, стать по ту сторону добра и зла, научиться проявлять свою волю как единственную движущую силу сильного социально значимого человека. Аксиологический нигилизм и переход от аполлоновской морали к дионисийской делают возможными эволюцию человека в сверхчеловека, новое свободное общество, новую культуру.

В ХХ в. экзистенциализм продолжает указанную иррационалистическую тенденцию вообще и языка в частности, онтологизируя иррациональное толкование культуры и антропологического бытия. Несмотря на разные направления экзистенциализма - онтологический в лице М. Хайдеггера [8], религиозный (Г. Марсель, К. Ясперс, Н. Бердяев, Л. Шестов, М. Бубер) и атеистический (Ж.-П. Сартр, А. Камю, С. Бовуар), он глубоко иррационален и возникает как пытка формирования нового мировоззрения, направленного на постижение внутреннего мира человека, его экзистенции, выраженного посредством онтологии языка. Экзистенциализм является реакцией на диктатуру рационализма эпохи Просвещения и немецкого философского классицизма, на позитивизм. Слабость рационального мышления, по мнению экзистенциалистов, состоит в его позиции противопоставлять субъект и объект. Поэтому весь мир для рационалиста есть всего лишь объект познания.

Анализируя логику формирования иррациональных концепций языка в философии и философии культуры, можно выявить следующие интересные, на наш взгляд, моменты: это особый познавательный механизм, абсолютизация определенных гносеологических непримиримых позиций, концептуальные реакции на рационалистические системы. Так, В. Виндельбанд в баденской школе неокантианцев обосновывает фундаментальное отличие естественно-научных методов от общественно-исторических [9]. Виндельбанд убежден, что общие законы и закономерности несоизмеримы с конкретными фактами бытия, которые невозможно выразить посредством общих понятий разума. По мнению немецкого философа, в индивидуальном бытии и истории всегда присутствует нечто непознаваемое, неизреченное, непреодолимое. В своей работе «История новой философии» Виндельбанд видит причину возникновения иррационализма в ослаблении рационализмом позиций в универсальности и абсолютности классического немецкого рационализма. Таким образом, иррационализм языка нельзя игнорировать как явление, отрицающее, отвергающее и разрушающее традиционную культуру. Поэтому иррациональные основания языка и их влияние на культуру являются, на наш взгляд, одним из приоритетных направлений современного культурно-философского знания.

Проблема языка в философии культуры и философии вообще формулируется в большей степени как проблема отношения языка к мышлению. Л.М. Терман и М.-А. Меррилл, рассматривая интеллектуальные различия людей, причины их успехов и неудач, отмечают: «На этих уровнях основные интеллектуальные различия между индивидами сводятся по большей части к различиям в способности к понятийному мышлению, и ее легче всего исследовать посредством вербальных тестов. Язык, по существу, является стенографической записью высших мыслительных процессов, и уровень, на котором эта запись ведется, одна из самых важных детерминант уровня процессов самих по себе» [10].

Таким образом, выявляется одна из наиболее важных сторон понимания языка в его соотношении с мышлением. Однако такой логизирующий подход не является абсолютным, за его рамками остается проблема самобытности языка как феномена особого рода. В таком подходе язык невозможно свести лишь к мышлению, он является нечто большим, чем просто инструмент мышления. Рассмотренные концепции, подходы к пониманию языка в философии культуры, философии, лингвистике, семиотике позволяют выделить одну из фундаментальных проблем изучения языка: проблему иррационального. Игнорирование этой проблемы приводит современную науку в гносеологический тупик. Без анализа и интерпретации иррационалистических концепций языка в сопряжении с современной мультикультурной парадигмой глобализма многие актуальные проблемы вряд ли будут решены. Понимание противоречивых теоретико-познавательных процессов в философии культуры посредством использования рациональных и иррациональных языковых моделей будет способствовать созданию новой языковой методологии познания культуры. Чем более глубокий анализ мы совершаем, изучая язык в философско-культурологических концепциях, тем более четко выделяются его иррациональные основания.

Ссылки:

• 1.    Хабермас Ю. Теория коммуникативного действия // Вестник Московского университета. Серия 7: Философия. 1993. № 4. С. 43–63.

• 2.    Фуко М. Слова и вещи. СПб., 1994. 408 с.

• 3.    Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике / пер. с фр. и вступит. ст. И. Вдовиной. М., 2002. 624 с.

• 4.    Кьеркегор С. Страх и трепет. М., 1993. 383 с.

• 5.   Шеллинг Ф.В.Й. Философия искусства. М., 1966. 496 с.

• 6.   Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Т. 1 // Шопенгауэр А. О четверояком корне… Мир как воля и представ

  ление. Т. 1. Критика кантовской философии. М., 1993. С. 125–132.

• 7.    Ницше Ф. Несвоевременные размышления // Ницше Ф. Полное собрание сочинений. М., 1910. Т. 4. С. 54–67.

• 8.    Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления. М., 1993. 447 с.

• 9.    Виндельбанд В. История новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками. В 2 т. Т. 2. От Канта до Ницше. М., 2000. 512 с.

• 10.    Terman L.M., Merrill M.-A. A preliminary study of the psychology and pedagogy of leadership. Boston, 1937. P. 5.