Эпистемологическая структура русской философской мысли

Поволжский педагогический поиск (научный журнал). № 1(3). 2013

О специфике русской философской культуры написано немало, и, казалось бы, данный предмет философского анализа достаточно исследован. Однако до сих пор не решен вопрос о статусе русской философской мысли: считать ли ее самостоятельным и самобытным течением мировой философской культуры или лишь полунаучной формой знания, особым вариантом западноевропейской философии? Причин для такой постановки проблемы немало. Назовем несколько.

Первая заключается в синтетизме и синкретизме как характеристиках русской духовности, доходящих до эклектических способов конституирования ее философской мысли. Вторая связана с более поздним началом философской практики русского народа по сравнению с европейскими народами. При таком сравнительном с европейской мыслью анализе метафизического опыта особенность русской философии проблематизируется и становится одним из базовых вариантов всей научно-теоретической гносеологии. Данный подход был критикуем, например, Н. Трубецким, Л. Шестовым [5, 7]. Эти философы считали, что русская философия как наука самостоятельна, оригинальна, и в этом проявляется ее актуальность.

Если рассматривать универсализм русской философии в качестве одного из возможных образцов эпистемологического (научного) знания, обладающего неповторимой спецификой (на что указывает особенность языка описания и выражения научно-философских концептов общего мировоззренческого «кластера» всей русской духовной персонализации), то в этом случае эпистема русской философии становится центром и ценностью духовной константы человечества. Автор данной статьи именно в этом ключе станет описывать исторический иллюстративный материал эпи-стемы русской философии.

Чтобы утвердиться в подобном исследовании, примем рабочее определение науки. А. Ф. Зотов пишет: «В самых главных чертах это определение могло бы звучать так: всякая наука претендует на то, что главный ее состав – это ее результаты, которые представляют собой истинное знание об избранном предмете, не зависящем в своих характеристиках от познающего субъекта (поэтому имеет смысл говорить именно о научном открытии, в отличие, скажем, от творения художника или композитора). Эти результаты общезначимы, их можно воспроизводить, используя стандартные методы, которые тем самым также входят в состав научного знания» [2, с. 318–319].

Зададим вопрос: каковы сферы, уровни, предметные области проблематики русской философии в качестве форм, способов научной рациональности? Для получения возможных вариантов ответов выделим из всех имеющихся доминантные сферы русской философской культуры: мировоззренческую, методологическую, предметную, этико-эстетическую, феноменолого-лингвистическую. Все вышеперечисленные сферы «аналитичны» (суверенны) настолько, насколько возможно логическое сохранение их целостности и единства. В последнем могут обнаруживаться как каузальные, так и имманентные взаимосвязи, соотношения. Этим тезисом мы хотим подчеркнуть, что классические, не- и постнеклассические варианты научной рациональности используются в данной работе для описания специфики предмета исследования.

Мировоззренческая компонента эпистемологических процедур русской философской мысли заключается в разнообразии мировоззренческих установок человека (ученых, мыслителей) в ходе организации и проведения научного поиска. Это отражается на материале полученных фактов, результатов, а также на способах конструирования актуальных технологий, носящих спонтанный, но целенаправленный характер (последний сам по себе также организован иррационально).

В традиции русской философии формировать предмет исследования интуитивно, основываясь на вере в силу и фундаментальность научной деятельности. «Компенсирует» такой способ допущения возможности научной деятельности обязательность постановки всех необходимых элементов методологических основ научно-философского анализа. «Силлогизм Запада нам незнаком» (П. Я. Чаадаев) [8, с.14–15]. Этот высказанный постулат как черта русского характера проявляется в научной жизни как необходимая деятельность, конституирующаяся в ее (жизни) структурах. Иногда подобная закрепленность науки в силе врожденных обстоятельств («повседневность») дает неожиданные, значительные эффекты, высокие результаты русской науки. Л. Шестов по этому поводу пишет: «У нас есть науки, если угодно, даже наука (выделено мной. – О. М.), которая растет и развивается не по дням, а по часам. Мы знаем очень много, и наше знание есть знание ясное и отчетливое… Но, туман первозданной тайны не рассеялся» [9, с. 3].

Приведенная выше цитата очень показательна при описании оригинальности русского мышления в научной сфере. В этом высказывании выделена метафизика научной мысли, доказательства, сомнения и «здравый смысл», сказка как компонента смысла, религиозная духовная основа. Вся логика построения суждения Л. Шестова о русской научной мысли алогична, так как в ней не решен вопрос о соотношении научного и ненаучного. Он даже не поставлен, а взят целостно в том и другом «ключе» на уровне «здравого смысла». Однако он непротиворечиво формирует целостную интеллектуальную перцепцию уверенности: «наше знание есть знание ясное и отчетливое».

Мировоззренческие основания эпистемологической картины мира русской ментальности содержат методологическую «строму» – базисное любой науки. Они непосредственно связаны и проявляют характер русского менталитета, который включен в иллюстративный материал и описание образцов научного поиска. Последние центрируют в какой-либо научной проблематике постановку особой техники, схематики, общий план конструкции изучаемого явления (феномена). При этом в подобно организованной эпистемологической заявке иногда вопрос об истине может носить крайне условный характер, но научное исследование в таком случае все же может приниматься за таковое в виде образца субъективной концепции ученого, его последователей (научная школа).

Становится не совсем ясно: в данном случае русское сознание больше проявляет себя научно-философски, мифо-религиозно в синкретизме духовного, научно-теоретического анализа? Здесь важно другое – исходная философско-мировоззренческая установка «все может быть», она фундаментирует уверенность русского ученого в его эпистемологической увлеченности и успешности. В природной динамике синергийно-эклектичной процедурности мышления должно быть нечто строго рацио- нализированное. Такую роль в русской эпистемологии играет методология научной организации труда. Если И. Кант, говоря о специ-фи-ке конструирования методологических основ научного анализа, подчеркивает свободу и индивидуализм личности в выборе подобных исследовательских действий [3, с. 116], то в русской практико-теоретической науке требуется прописная четкость научной заявки (постановка цели, задач, выдвижение гипотез, представление принципов, методов и т. д.), которая не всегда достигается и осуществляется в ходе исследования (ибо подвижна и ризомна), но которая всегда требуется, так как все обозначенные нами составляющие являются априорными доказательствами организованного научного исследования. Эпистемологический оптимизм русской науки отчасти кроется в формализме построенной методологии.

Методологический аспект представлен в сфере научного языка и указывает на способ его конструирования с позиции тех или иных лингвистических приемов. В данном случае язык науки объявляется специфическим видом языка вообще и определяется как возможность коммуникации людей, сообществ, а также фиксации, хранения, передачи научных ценностей (норм, принципов, методов, результатов, знаний и т. п.).

Семиотический аспект языка русской науки представляет ее как знаковую область, в пределах которой осуществляются означивание, символизация, эмблематизация – кодирование любой научной интенции человека. С помощью семиотизации становится возможной информированность, рекламность, распространенность научных достижений, результатов, способов получения научных знаний не только в научных коллективах, но и за их пределами. Специфика русского языка в одноприродной ему эпистемологии демонстрирует употребление любых форм и способов описания объекта, вплоть до публицистических, литературно-поэтических с приданием им, например, формальной четкости дефиниций. Последние – важные показатели и критерии научной рациональности.

Логика такого неуклонного формализма в научно организованной деятельности упорядочивает содержание русской эпистемологии. Она отражается в общественной интеллектуальной жизни в виде естественного (неудивительного) отношения к философии и гумани-таристике в целом. Этим отчасти объясняется тот факт, что в России гуманитарная наука как область знания, где определяется свое предметное поле, завоевала должный социальный статус лишь к 70–80-м гг. ХIХ в. В отличие от России в западноевропейской философии проблемы познания занимали центральное место

Поволжский педагогический поиск (научный журнал). № 1(3). 2013

Поволжский педагогический поиск (научный журнал). № 1(3). 2013

уже с XVII в. Основными предметами русской философской мысли являлись история и литература (в европейской традиции – философия (древние греки), право (древнеримская культура)).

Следующей причиной позднего становления русской философии как науки явилось отсутствие должной среды для развития русской эпистемологической мысли как области теоретизирования философских идей и представлений. Отсутствие уникальной академической сферы в виде высокопрофессионального философского сообщества, необходимого для плодотворного обсуждения работ по теории познания, а также невысокий уровень университетской философии в первой половине ХIХ в., ее прерванность в 1860–1863 гг. привели к тому, что становление профессиональной философии в России с ее необходимыми атрибутами (кафедрами, сообществами, профессиональной литературой, толерантностью к используемым методологиям) происходило крайне медленно. В этот период в европейской философии гносеология стала рассматриваться как основополагающая философская дисциплина, начала выходить обширная литература по проблемам научного познания. Эта тенденция не могла не повлиять на русскую мысль: в России резко возрос интерес к эпистемологическим проблемам. Он был вызван как непосредственным развитием самой русско-философской мысли, так и ее социокультурными контактами с западноевропейскими учеными.

Например, посредством широко практиковавшихся научных командировок молодых философов в ведущие немецкие университеты в первые два десятилетия ХХ в. в России публикуются фундаментальные работы по проблемам науки таких известных авторов, как А. И. Введенский, Н. О. Лосский, С. А. Аскольдов, Е. Н. Трубецкой, С. Л. Франк, И. И. Лапшин, Г. И. Челпанов, Г. Г. Шпет, М. М. Каринский и др. В университетах начали читаться курсы теории познания, изучались новейшие европейские течения в этой области, переводились гносеологические трактаты Риккерта, Кассирера, Гуссерля, Маха, Джеймса, Рассела и многих других западных философов. К 1917 г. в результате этого ускоренного развития в русской философии были представлены практически все гносеологические направления: от различных видов трансцендентализма до позитивизма, прагматизма, неореализма и феноменологии.

Послереволюционные гонения на немарксистскую философию, высылка ведущих философов в 1922 г. положили конец этому развитию. Оставшиеся в СССР философы из тех, кто мог бы поддерживать уровень теоретической философии, частью были вскоре репрессированы (С. А. Аскольдов, Г. Г. Шпет,

А. Ф. Лосев и др.), частью ушли из философии в психологию или занялись более «нейтральными» историко-философскими исследованиями (Челпанов, Блонский, Асмус, Ивановский и др.). Если в 20-е гг. в дискуссиях между марксистами различных школ обсуждались некоторые гносеологические проблемы, то в 30–50-е гг. эта тематика была окончательно подавлена догмами диалектического материализма. В 60–70-е гг. гносеолого-эпистемологические исследования смогли дистанцироваться от «диамата». В эти годы было возобновлено изучение зарубежной теоретико-познавательной мысли, к гносеологическому анализу привлекались результаты исследований в психологии, истории науки и культуры. Однако с середины 80-х гг. интерес к гносеологии заметно упал в связи с тем, что многие философы обратились к анализу актуальных социально-политических проблем.

Все вышеперечисленные историко-философские негативы становления отечественной эпистемологии не могли не отразиться на текущем моменте. Современная русская философская эпистемология практически лишена школ (за некоторым исключением: Г. П. Щедровицкого, М. К. Мамардашвили, Б. С. Грязнова, В. С. Степина) [6, с. 146, 609]. Академическая философия, распространенная в высших учебных заведениях за пределами крупных центров (Москва, Санкт-Петербург, Казань, Екатеринбург и др.), низкопрофессиональна (за редким исключением), особенно в методологической тематике.

В основном естественно-научный с «уклоном» в область гуманитарных знаний метафизико-теологический характер эпистемологии русской научной мысли определил ее приоритетные области. Представим их краткое описание.

Первенство в ходе этой работы принадлежит Михаилу Васильевичу Ломоносову. Он был убежден, что между теорией и практикой существует самая тесная, непрерывная связь, и поэтому истинный ученый должен быть также и философом, поскольку научная теория истинна лишь в том случае, если она опирается на правильные философские основы. В ряду философских дисциплин особое место, по его мнению, занимает логика, так как каждая наука лишь постольку наука, поскольку она доказывает то, что утверждает. В сфере социальных наук Ломоносова привлекали идеалы западноевропейского Просвещения [4, с. 322].

Направление эстетического гуманизма (М. А. Бакунин, А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский, позже Н. К. Михайловский) примыкает к «западническому» настроению в вопросе, касающемся направления развития России. Эти мыслители ориентированы на подражание культурным образцам Запада, стремятся связать исторический путь русского народа с западной цивилизацией. В философии науки эстетический гуманизм сыграл значительную роль в развитии исторических, социально-политических учений. В «Письмах об изучении природы» Герцен ставит задачу соединить философию и естествознание.

В философии истории этот мыслитель обращает внимание на актуальный до сих пор вопрос о роли личности. Он разрабатывает концепцию «деяния», в которой личность рассматривается как деятельное начало в истории.

Интересен с точки зрения философии науки М. А. Бакунин – русский мыслитель, который понимал феномен «жизнь» как определенную деятельность (а в науке деятельность является ведущей стороной). Кроме того, М. А. Бакунин развивает социально-политические учения, касающиеся проблем истории, политики, правоведения и т. д., но в утопическом «ключе». Утопизм (практический и теоретический) проникает в философию науки и саму науку со стороны русской мысли достаточно отчетливо, так как специфика «русскости», связанная с междисциплинарностью, эклектизмом мышления, позволяет строить слабо доказанные «научные» проекты.

С точки зрения развития проблематики истории философии русской гуманитарной науки интересно такое направление, как кантианство и неокантианство. Представители этого течения второй половины ХIХ – начала ХХ века демонстрировали повышенный интерес к подобным западноевропейским школам.

Употребление термина «неокантианство» лишь условно позволяет отнести таких русских профессоров конца ХIХ – начала ХХ в., как А. И. Введенский, И. И. Лапшин, Г. И. Челпа-нов, М. М. Троицкий, Н. О. Лосский и др. к этому направлению. Главные черты русского неокантианства заключаются не только в признании некоторых философских идей И. Канта, но и одновременно в критическом к ним отношении. Так, А. И. Введенский (1856–1925) историками философии считается последовательным кантианцем, однако кантовское учение о «вещи в себе» как материальной основе явлений А. И. Введенский дополнил учением Фихте о субъекте познания, из себя полагающим свой объект (не-Я). Критическая философия Введенского допускала три уровня познания: априорное (несомненное) знание, апостериорное знание (основанное на опыте) и постижение посредством веры [6, с. 322]. Триада «знание-опыт-вера» – непротиворечивая и устойчивая процедура мышления русского менталитета.

Позитивизм как особое течение философии науки второй половины ХIХ – начала ХХ вв. в России отвечает общим традици- ям русской мысли. Программа этого учения – борьба с метафизикой. Позитивизм проявлялся у русских философов частично: одни подчеркивали необходимость жестко ограничивать знания опытом и наблюдением, подчинить методы исторической науки методам естествознания; другие интересовались принципами субъективизма. Русская общественная мысль определяла позитивизм как «время, схваченное в вопросы», то есть не как философское построение, а как теоретическую базу постановки вопросов. При этом роль философии виделась второстепенной – быть тем, что организует связь этих вопросов.

Доминирующей наукой в 60–70-е гг. ХIХ в. явилась биология. Не случайно первой разновидностью русского позитивизма стал органицизм. Сторонники данного направления (А. И. Стронин (1826–1889), Я. А. Новиков (1850–1912), Л. Е. Оболенский (1845–1906) и др.) использовали понятие организма как функциональной системы для объяснения социальных процессов. В конце 70–80-х гг. ХIХ в. позитивизм стал проникать в психологию, формировалась экспериментальная, опытная психология. Именно в ней многие русские позитивисты видели высший ярус интеллектуальной деятельности человека. Психологизм формируется как принцип мышления в логике, теории познания, социальной философии. С этой точки зрения интересны взгляды М. М. Троицкого (1835–1899) – профессора философии Казанского, Варшавского, Московского университетов, который внес значительный вклад в дело восстановления преподавания философии в университетах после его длительного запрета [6, с. 512].

Современник Троицкого Н. Я. Грот (1852–1899) являлся одним из организаторов и первым редактором журнала «Вопросы философии и психологии». Философ-позитивист, испытавший влияние Г. Спенсера, исследовал психологию сновидений и чувствований. В трудах Н. Я. Грота второй половины 80–90-х гг. проступает такая особенность русского позитивизма, как «этизм». Ученый пытался сформулировать национальную философскую программу, полагая, что научный синтез реальности с точки зрения морали составляет задачу русского мышления.

Тенденция рассматривать социальную сферу с позиции точных наук, своеобразные попытки преломить позитивистские идеи в исторической науке были присущи Н. И. Карееву (1850–1931). Н. И. Кареев ставит акцент на применении в социальных науках сравнительно-исторического и эволюционного методов познания; их сочетание индуктивным путем позволяет, по мнению ученого, исследовать причины и содержание эволюционного

Поволжский педагогический поиск (научный журнал). № 1(3). 2013

Поволжский педагогический поиск (научный журнал). № 1(3). 2013

процесса [6, с. 244].

Одним из ярких представителей феноменологии в России является Г. Г. Шпет (1879– 1937), развивший в феноменологии такие научные направления, как семиотика и лингвистика. Они изучают знаковые образы, выражающие смысловые структуры сознания. Феноменология в данном случае понимается как научный способ, или «совершенная наука», перед которой, по мнению Г. Г. Шпета, поставлена задача: «<…> указать собственные корни, источник, начала… современного знания…» [10, с. 7]. Г. Г. Шпет – рационалист, поскольку исходит из убеждения, что возможно понятийное выражение действительности и господство ratio (разумного, рассудочного начала).

Политико-правовая мысль русской философии науки

Социально-историческая тематика, на которой в основном концентрирует свое внимание русская философская мысль, развивается также в рамках правовых аспектов. Философия позитивизма, приобретшая в России во второй половине ХIХ в. большую популярность и оказавшая влияние практически на все гуманитарные науки, была также широко использована в качестве методологической базы теоретиками-правоведами. В конце ХIХ в. на смену юридическому позитивизму пришел социологический позитивизм. Видным представителем юридического позитивизма в России был Г. Ф. Шерше-невич (1863–1912) – правовед, философ, профессор Казанского и Московского университетов. Г. Ф. Шершеневич отстаивал основной тезис о том, что государство не связано правом, стоит над ним, а государственная власть есть сила, а не право. Государство, устанавливая исторически правовые нормы, само призвано их соблюдать. Закон – не субстанция, а функция, его соблюдение носит производный характер, зависит от первичных факторов (общество, государство). Представителями философии права являются: С. А. Муромцев, социологии права – М. М. Ковалевский – профессор Московского и Петербургского университетов, П. П. Новгородцев (теория естественного права) и др. [5, с. 37].

Став интеллектуальной альтернативой, доктрина естественного права стала отправным моментом утверждения философского идеализма. Ее сторонниками были С. Н. Булгаков, Н. А. Бердяев, П. Б. Струве, С. Л. Франк и др.

Государственная школа

Во второй половине ХIХ в. формируется государственная школа в истории русской философии науки. Представители этой школы Б. Н. Чичерин, К. Д. Кавелин, С. М. Соловьев, А. Д. Градовский, В. И. Сергеевич, В. О. Ключев- ский, П. Б. Струве, П. Н. Милюков и др., анализируя историю России, пытались открыть ее закономерности в контексте развития русской государственности. На основные философские положения государственной школы оказали влияния идеи Т. Гоббса и Г. В. Ф. Гегеля.

Психологическая школа права(Н. М. Коркунов и др.)

Во второй половине ХIХ в. в России (как и Европе) развивается психология, оказывая воздействие на философию, социологию, историю, правоведение и другие гуманитарные науки. В 1885 г. создается Московское психологическое общество при Московском университете, а с 1889 г. издается журнал «Вопросы философии и психологии» [6, с. 427–431].

Историософичность – это, бесспорно, одна из особенностей русской философской мысли, восходящая к средневековому периоду ее становления и развития (Илларион Киевский, «Повесть временных лет» и др.). П. Я. Чаадаев продолжает отечественную традицию, будучи внуком историка М. М. Щербатова (по материнской линии) и близким знакомым выдающегося старшего современника Н. М. Карамзина. Н. А. Бердяев назвал П. Я. Чаадаева «первым русским философом истории». Основная тема философии Чаадаева – историческая судьба России – судьба, понимаемая как синтез прошлого, настоящего и будущего. Исходя из принципа всеединства – исследовательской установки, которая целостным образом, «словно церковный купол», объединяет исторические представления мыслителя, – Чаадаев создает модель развития западной цивилизации и предлагает реализовать ее в условиях России.

Исходя из философии всеединства, В. С. Соловьев (1853–1900) представлял мировую историю как «длинный ряд свободных актов» на пути к восстановлению богочеловеческого единства, как диалог Софии (порядок жизни) и Логоса (порядок мироздания), получающий выражение в духовно-религиозном, нравственном и художественном развитии человечества [6, с. 609, 477].

Другим видным представителем философии истории является Н. Я. Данилевский (1822–1885) – создатель философско-исторической системы, впоследствии названной «теорией культурно-исторических типов».

Русский проект исторического предмета в философской культуре науки развивал Л. П. Карсавин (1882–1952). В его фундаментальной работе «Философия истории» поставлена цель – выделить первоначала исторического бытия человека и рассмотреть историческое познание по отношению ко всему сотворенному Богом.

Главные социально-политические идеи русской философии науки формировались под влиянием социально-философских, гуманитарных представлений таких мыслителей, как М. М. Щербатов (идея социального консерватизма) и А. Н. Радищев (антропологические взгляды), а также социальных идей декабризма и т. д. «Евразийство» внесло собственное своеобразие в понимание специфики зарождения и развития социально-политической жизни социума.

Социально-политические идеи другого представителя евразийства – Н. Я. Данилевского – формируются на основе выделения двух типов обществ: те, большинство населения которых является безземельным, и те, большинство населения которых обладает землей. В странах первого типа экономические отношения строятся на «нужде большинства граждан», которые вступают в рыночные отношения как наемная рабочая сила. В странах второго типа экономический строй основан на «экономической обеспеченности» граждан, здесь нет противоречия между экономическими и политическими идеалами, поскольку юридическая состоятельность граждан (частное) соответствует «экономической состоятельности» (общее) [6, с. 172–178].

В. И. Вернадский (1863–1945) – основатель геохимической школы, влияние которой испытывали на себе ученые Франции, США и других стран, где интенсивно развиваются исследования в области биогеохимии, учения о биосфере. Несомненно влияние идей Вернадского на историков науки, философов, экологов.

Формулу научного творчества В. И. Вернадского можно выразить как геологизацию (придание планетного масштаба трем основным областям знания: химии, биологии и социологии), понимаемую как сфера общественной, мысляще-значимой человеческой жизни, охватываемая не столько законами биологической эволюции, сколько логикой человеческой истории.

Проявляя большой интерес к философии, В. И. Вернадский считал ее наукой, кото-

Epistemological Structure of Russian Philosophical Thought

рая направляет, способствует открытиям законов и закономерностей биологии, химии, социологии, создает условия для переосмысления имеющихся естественно-научных, социальных идей. Для В. И. Вернадского вопросы развития науки были чрезвычайно важны, он уделял много времени изучению истории науки. В. И. Вернадский рассматривал проблему социальности науки, связанную с влиянием на ход научной деятельности государства (демократическое или диктаторское государственное устройство, финансирование научных исследований или отсутствие такового и т. д.) [6, с. 90–95].

Развитие всех направлений, форм эпистемологической культуры подготовило условие для специального анализа ее русско-российского содержания. В данной статье представлена некоторая его базовая, генетическая тематика, перечислены главные идеи, направления русской философии и их представители, которые так или иначе способствовали формированию общей концептуализации науки в прошлой и современной России.

• 1.    Аристотель. Метафизика. Калининград : Янтарный сказ, 2002.

• 2.    Зотов А. Ф. Современная западная философия. М., 2001.

• 3.    Кант И. Критика чистого разума. М. : Эксмо, 2006.

• 4.    Ломоносов М. В. Сочинения. М. : Современник, 1987.

• 5.    Марковцева О. Ю. Эпистемология русской философии. Ульяновск, 2012.

• 6.    Русская философия. Малый энциклопедический словарь. М. : Наука, 1995.

• 7.    Трубецкой Н. Мы и другие // Классика геополитики, XX век. М. : ООО «Изд-во АСТ», 2003.

• 8.    Чаадаев П. Философические письма. М. : Астрель, 2011.

• 9.    Шестов Л. Афины и Иерусалим. М. : ООО «Изд-во АСТ», 2007.

• 10.    Шпет Г. Г. Явление и смысл. М., 1914.

  Поволжский педагогический поиск (научный журнал). № 1(3). 2013