Этническая идентичность корейцев Сибири (проблема актуализации начала ХХІ века)

Первые корейские переселенцы появились на российском Дальнем Востоке в 1860-е гг. [Пак, 1993, с. 102]. С этого момента численность корейского населения в России постоянно росла. Помимо добровольных корейских переселенцев японское правительство проводило в 1930–1940-е гг. мобилизацию корейского населения на о. Сахалин для выполнения трудовой повинности. Таким образом, существовали два основных потока миграции корейцев в Россию: добровольный на Дальний Восток, насильственный на о. Сахалин. В 1937 г. т.н. «материковые» корейцы были депортированы в среднеазиатские республики. Сформировались два центра компактного проживания корейцев: Средняя Азия и о. Сахалин. После снятия запрета на передвижение из мест депортации в 1950-е гг. корейцы активно начали расселяться по всей территории страны, в т.ч. по Сибири. В результате в Сибири сложились корейские объединения городского и регионального уровня.

К началу ХХI в. наиболее многочисленные сообщества корейцев Сибири сложились в регионах с развитой образовательной и экономической инфраструктурой – в Новосибирской (3 193 чел.), Иркутской (1 342 чел.), Томской (1 207 чел.) областях, Алтайском (1 214 чел.) и Красноярском (1 029 чел.) краях [Итоги…, 2010]. Однако их доля в общей численности населения не превышает 0,1 %. В Новосибирске, Иркутске и Томске корейцы представлены национально-культурными автономиями. В других городах Сибири действуют культурные центры и общественные организации. В Новосибирской области большинство корейцев (85 %) проживают в г. Новосибирск, имеют высокий уровень образования и значимый социальный статус.

Для корейцев Сибири и России в целом характерна частичная утрата таких этнодифференцирующих признаков, как язык и культура. В этой ситуации особое значение приобретает этническое самосознание, которое, по мнению Ю.В. Бромлея, является важнейшим этнодифференцирующим признаком [1983, с. 59]. Конструктивисты же подчеркивают ситуатив-ность и изменчивость данной характеристики в зависимости от социальной реальности и групповых интересов [Тишков, 2003, с. 112]. В от- 460

личие от социальной идентичности, этническая идентичность наиболее отчетливо проявляется в межкультурном взаимодействии (например, во взаимоотношениях мигрантов и принимающего общества).

Для изучения этнической идентичности в рамках авторского исследования был проведен тест Куна-Макпартленда по выявлению структуры самосознания и степени значимости для респондентов ее различных компонентов. Анкетирование проходило на выборке по 100 чел., в два этапа: 1) в 2006–2007 гг.; 2) 2012–2013 гг. Выборка формировалась методом случайного отбора среди жителей Новосибирской, Томской, Иркутской областей, Алтайского и Красноярского краев в возрасте от 17 до 60 лет.

Тест Куна-Макпартленда разработан в 1950-е гг. для изучения самоидентификации личности. Респонденту предлагается 20 раз ответить на вопрос: «Кто я?», используя только существительные в том порядке, каком ответы приходят в голову. Данный метод позволяет выявить иерархию идентичности корейцев Сибири.

Результаты тестирования 2006–2007 гг. показали, что при выполнении теста у 57 % опрошенных среди 20 существительных присутствовал этноним (кореец или кореянка). 25 % опрошенных расположили этот ответ в числе первых трех пунктов. Остальные 32 % респондентов, у которых присутствовал этноним в числе 20 ответов, расположили его в числе последующих пунктов. Аналогичный опрос 2012–2013 гг. продемонстрировал следующее: у 77 % опрошенных в структуре самоидентификации присутствовала этническая составляющая. 33 % респондентов расположили этноним в числе первых трех пунктов, а 44 % – в числе последующих. Это свидетельствует об актуализации этнической идентичности у российских корейцев.

Таким образом, у некоторых респондентов этноним в структуре самоидентификации отсутствовал, другие расположили его в числе первых трех, а остальные – в числе последующих характеристик. Средний ранговый номер этнических самооценок сибирских корейцев в 2007 г. был равен 3,4, а в 2013 г. – 4,4. Низкий ранговый номер (ближе к 1) свидетельствует о значимости этнической принадлежности для членов группы, о напряженной работе механизмов социально-психологической защиты группы от разрушения [Лебедева, 1999, с. 187]. Ранговый номер этнических самооценок от 3 до 4 в целом по группе, наряду с другими показателями, согласно Н.М. Лебедевой, характеризуют модель, которая складывается в ситуации устойчивости этнокультурной группы, когда межэтнические отношения строятся по типу интеграции.

Во второй части анкеты респондентам предлагалось расставить в порядке значимости следующие понятия: «россиянин», «сибиряк», «житель г. Новосибирска/Томска» и т.д., «кореец», «российский кореец».

По средним показателям на первое место в 2007 г. сибирские корейцы поставили понятие «российский кореец», а в 2013 г. – «кореец». Оба опроса показали, что для респондентов наиболее значимыми являются понятия «кореец», «российский кореец», «россиянин», в то время как понятия «сибиряк» и «житель г. Новосибирска/Томска» отходят на второй план.

Это можно объяснить тем, что подавляющее большинство респондентов в Сибири являются мигрантами, следовательно, региональная и городская идентичность в их самосознании уступает этнической и гражданственной. По данным опросов можно сделать вывод: для сибирских корейцев характерен достаточно высокий уровень этнической идентичности. Однако корейское сообщество Сибири четко ассоциируют себя с Россией.

«Всё-таки 140 лет назад не зря наши предки переехали сюда, и мы сейчас комфортно ощущаем себя в России… Мы чувствуем себя достаточно уверенно. Будущее у нас есть и особенно на томской земле. Мы считаем себя томичами, россиянами» [Ким, 2004, с. 23].

«Однозначно я к России ближе, чем к Корее. Я часто там бываю по делам, там живет мой сын, но я, в первую очередь, россиянин. Возможно, это пошло из прошлого: раньше все были советскими людьми, а национальность была на втором плане (ПМА. г. Новосибирск, 2012).

Такая отчетливая гражданская идентичность характерна для большинства респондентов, несмотря на тесные связи корейцев с Республикой Корея. Один из респондентов даже выразил недовольство тем, что в русском языке нет термина, обозначающего понятие «российский кореец», и предложил называть его «корусом». Другие же респонденты отмечали, что в Корее ощущают себя русскими, хотя владеют языком и высоким статусом на исторической Родине. Иными словами, оба теста показали, что, несмотря на длительное проживание в иноэтничной среде, российские корейцы сохранили этническую идентичность. Включенность корейцев в российское общество свидетельствует об успешности адаптационных процессов.

По мнению Л.М. Дробижевой, если в обществе нет соперничающих социальных групп, различающихся по этнонациональному признаку, и нет конфликтов, тогда принадлежность к этнической общности становится для личности если не формальной, то несравнимо менее существенной, чем принадлежность к социальной или политической группе, к коллективу. В обычных условиях (без «внешнего давления») для самоидентификации большее значение приобретают те культурные различия, которые осознаются в процессе межэтнических сопоставлений [Дробижева, 1985, с. 6].

Для корейцев России не характерны крупные конфликты с доминирующим населением. Корейское сообщество России интегрировано в социальную среду. При этом для него характерно сохранение этнической идентичности одновременно с частичным усвоением культурных ценностей других этнических групп.

Актуализацию этнической идентичности среди корейцев Сибири за сравнительно короткий период – с 2006 по 2013 г. – можно связать с резким повышением статуса Республики Корея в мировой сообществе. Для этого периода характерна активизация российско-корейских политических и экономических отношений, диаспоральных стратегий страны исхода по отношению к зарубежным соотечественникам. В настоящий момент корейцы Сибири являются сообществом с набором этнически значимых характеристик, актуализация которых происходит под воздействием внешних факторов.