Этноэкономические разновидности национализмов российских регионов

Автор: Романов В.Н.

Журнал: Симбирский научный Вестник @snv-ulsu

Рубрика: Философия и культурология

Статья в выпуске: 4 (14), 2013 года.

Бесплатный доступ

В работе рассматриваются некоторые теоретические вопросы экономических теорий, социальных и рыночных отношений, вопросы локальных парадигм национальной безопасности.

Реформы, деньги, этнос, рыночная теория, социум, политика, собственность, государство, безопасность

Короткий адрес: https://sciup.org/14113838

IDR: 14113838

Текст научной статьи Этноэкономические разновидности национализмов российских регионов

Характеристику российской «региональноэкономической» автаркии рубежа ХХ—ХХI веков как разновидности национализма логичнее всего было бы начинать с определения его родового понятия. Однако абсолютной точности и предельной ясности здесь достичь не удастся, поскольку сами термины, из которых составлено исходное словосочетание, полифункциональны, а значит, их содержания не конкретны и расплывчаты. Если термин «автаркия» как теория экономического, социального и культурного обособления стран или народов имеет под собой глубокую разработку, то другой аспект автаркии — охранительный (защитный) национализм — все еще имеет широкое поле для трудо-приложения. В этой связи крупнейший теоретик «национализмов» Г. Кон утверждал, что давать «точное понятийное определение нации невозможно» [1]. А что же тогда говорить о производных словах этого термина, тем более если они охватывают вообще смежные категории? Как же тогда выработать методологию определения региональных экономических национа-лизмов? Более того, даже термин «регион» в последние два десятилетия претерпел смысловую трансформацию. И все же, каким бы ни был исследователь, он так или иначе бывает вынужден попытаться провести семантический анализ своего предмета изучения.

В истории человеческой эволюции экономическая теория автаркии во многих случаях применялась националистическими системами. История помнит воплощение теории автаркии фашистскими режимами в Германии, Италии в направлении подготовки к войне. По этой причине терминология «автаркия» многими специалистами до сих пор воспринимается именно в этом ракурсе. Однако у автаркии имеется и иная семантика, направленная на выдвижение в основу вопроса защитных функций социальных систем. В этих условиях автаркия становится принципом экономической, социальной и культурной независимости и самосохранения, которые были характерны для освободившихся от колониализма стран.

Но произошел исторический парадокс. После разрушения Советского Союза многие этно-национальные, анклавные или же экономически самодостаточные регионы России вдруг оказались перед угрозой стать сырьевыми придатками зарубежных экономических систем. С начала 90-х годов ХХ века российское правительство перестало их защищать. И эти регионы, будучи субъектами одного государства, реанимировали теорию автаркии в рамках своего существующего еще государства. Безусловно, эта политическая ситуация предполагала только один исход— разрушение России как политической и экономической единицы. Иностранные политологические центры прикладывали огромные усилия по доведению данной абсурдности до логического конца. Однако Россия самосохрани-лась, и это явилось парадоксальной защитной закономерностью теории автаркии, поскольку региональные автаркии были направлены на самосохранение регионов от разрушительной политики правительства собственного государства.

Итак, во-первых, региональное политическое сознание предстает как «движение», направленное на экономическую автаркию. То есть, наряду с любым социальным движением, оно подпадает под общие характеристики всякого социального движения. Как особенный вид социально-политической активности, регионально-экономические движения обычно носят организованный характер с тенденцией становления и укрепления организационных и институализированных форм социального управления и методов хозяйствования на своих территориях. Поскольку степени организованности и массовости в каждый момент имеют своеобразия и разные экономико-политические капиталы, то и регионально-экономические движения предстают как самостоятельные в своем развитии «движения» со своими меняющимися структурами и общественными отношениями. «Регионально-экономические» автаркизмы 90-х годов ХХ века в России сложились как мобилизованные формы титульного этноса в этногосударст-венных образованиях. Кроме того, они возникли как охранительные формы этнических движений во многих национальных республиках России, а также на базе интернационального гражданского национализма анклавных полиэтнических социумов в Свердловской, Калининградской, Приморской областях России, ПМР в Молдавии, восточных областях Украины.

Во-вторых, регионально-экономическое автаркическое движение есть политическое мировоззрение регионального социума. Именно отсюда начинается спецификация анализируемого вида социального движения. В этой связи необходимо отметить, что социальная философия рассматривает экономику как результат социального взаимодействия людей. От данного определения естественно проистекает, что экономические теории и средства производства для методологии философской науки выступают лишь как средства достижения экономических результатов. В связи с этим она для себя определяет, что традиционные факторы интеграции или дивергенции социального движения (отчетливо выраженный «антагонист», «бунтарь» по отношению к Центру или, наоборот, наличие этностремительной «системной» идеологии) являются свойственными только ей (экономике) механизмами решения. При этом не важно, удастся ли экономике выработать способы и формы выдвижения регионально-экономического и политического мировоззрения в ранг самостоя- тельного социально-экономического субъекта в экономической политике. Тем не менее все это вынуждает выявлять динамику структур этнополитического в ней.

Приведенные причины обусловливают, что региональная экономика даже в свойственных только ей процессах не перестает быть институцией этнических индивидов и их социальных групп, обладающих своим политическим мировоззрением и одновременно объединенных между собой многообразными наднациональными интересами и связями.

В-третьих, содержание регионально-экономического национального движения предопределено характером текущей российской эпохи, историческими особенностями образа жизни большинства бывших советских национальных республик, политизированной многонациональной составностью «русскоязычных» областей и краев России, а также спецификой общественно-политического устройства «разорванного» Союза ССР. Являясь конкретно-историческим типом национального движения, оно проявляет свои родовые признаки через ряд только ему присущих особенностей.

Таким образом, при анализе региональноэкономического типа национального движения приходится группировать его различные проявления по самым разным основаниям — по критерию общности, по степени важности, по долговременности действия и характеру проявления и типологии развития и т. д. В результате чего перед нами предстают целые «соподчи-ненности» друг с другом иерархизированных групп «общего»: общее региональных этноэко-номических сознаний в соотношении с «общими» процессами трансформации и несоответствия ей политической культуры социума, реин-ституциализации общенациональной собственности, развития макроэкономики страны с ее взаимоотношениями с иными политическими институциями.

Одновременно с этим теоретические аспекты регионализма включают в себя юридические, экономические, геополитические, исторические, культурные и иные аспекты разных областей наук. Во многих случаях каждая из них акцентирует свое внимание только на своем объекте, игнорируя остальные важнейшие характеристики. Это приводит к многообразным разночтениям при определении понятия «регион». Например, исходя только из экономического или же геополитического аспекта регионализма, понять ее суть будет весьма сложно, ибо сама Конституция Российской Федерации фиксирует нали- чие 87 разноэтнических и разнопотенциальных субъектов. Кроме того, нет ни одного ее субъекта, который бы являлся моноэтническим. Мы же рассматриваем представленную проблему с точки зрения культурологических проблем хозяйствования, выбора способов экономики, подразумевая, что регион — это исторически эволю-ционизирующее территориально-этническое сообщество, содержащее в себе социоэкономиче-скую, политическую, территориально-правовую структуру и культурную среду. У региона тесная интеграция со своими составляющими частями; имеется как суженное, так и расширенное понимание, детерминированное решением и/или изучением определенной проблемы; у него общие задачи и пути их решения во многих сферах жизнедеятельности, например, Среднее Поволжье, Урало-Поволжье и т. д. по расширяю-ще-укрупняющей логике. Поэтому, не углубляясь в пространственное теоретизирование по данному вопросу, акцентируем свое внимание на процессах политической и традиционной культуры народов Среднего Поволжья в контексте средневолжской региональной социальной философии и отметим прежде всего, что культурологические аспекты региона являются фактором политической интеграции общества и представляют потенциальную основу стабильности в социуме. Во-вторых, для мирного сосуществования различных этнокультурных групп в рамках субъектов Федерации имеются этнокультурные образования, базирующиеся на понимании толерантности и плюрализма духовных культур.

В государствах, где региональные проблемы имеют особую актуальность, существуют многообразные варианты их решений: это и разделение властных сфер между центром и субъектами государства, когда регион в силу ограниченности ресурсов не склонен решать самостоятельно свои проблемы; это и слабая структурированность региональной экономики, по этой причине применяющей стратегию приспособления, то есть вхождения в экономическую среду более широкого социального организма на правах одного из его компонентов, как, например, отношения Татарстана и Башкортостана и некоторых других субъектов России с федеральным центром. Имеются регионы, для которых требования культурной автономии являются наиболее оптимальными, когда проблемы этнолингвистики, традиционной этнической культуры, религии, сохранение этнических корней и тому подобное являются более важными и решаемыми, нежели высокоранговые задачи; имеются регионы, акцентированные на экономических интересах, к примеру, Саха-Якутия, Свердловская область и другие, и т. д. Все эти социально-политические особенности эмерджентности субъектов страны в конечном счете касаются и отношений национальногосударственных образований в составе РФ с Центром. Поскольку нами рассматриваются регионально-экономические процессы в анклавных социумах, то в представленной работе мы затрагиваем ирредантические, автаркические и этатистские вопросы и проблемы сохранения своей политарной культуры.

Проблемы этноэкономического этатизма и автаркизма в условиях современной российской антипатриотической политики отдельных политических и экономических сил России актуальны для гражданского национализма анклавных регионов. Например, представлениям поволжских народов о Федерации характерны два типа этнокультурной идентичности. Одному из них свойственна частичная культурно-языковая ассимиляция этнического меньшинства со стороны более крупного народа при сохранении своего национального своеобразия (мари, чуваши, мордва, удмурты). Другой тип предполагает значительное экономическое дистанцирование (в том числе и в религиозном плане) от доминирующего народа (татары, башкиры). Такой тип усиливает автономистские тенденции.

В России многоэтнические субъекты создают перспективные условия для развития не всегда отрицательной внутригосударственной асимметрии, обусловленной политическими обстоятельствами (уступками со стороны центра отдельным республикам), структурным характером, отражающим дифференциацию между регионами, стратегией центра по привлечению к сотрудничеству лояльных к федерации региональных элит. Это создает эмпирический прецедент для строительства будущего федеративного полиэтнического государства.

Можно по-разному относиться к точкам зрения на стремление к саморазвитию этносоциальных и их маргинальных групп, но новейшая российская история наглядно показывает, что ни расширение информационного поля, ни глобализация, ни единый рынок, ни рост образовательного уровня населения не ослабляют тенденции к национальной индивидуализации, стремления народов к этнической субъектности, самоидентичности и объектности.

Имеются мнения, что эти стремления являются общецивилизационными, типологизированными качествами для самоэволюции как конкретной человеческой личности, так и этнокультурных, конфессиональных и этноэкономи-ческих сообществ.

К этнокультурной и социальной ситуации, сложившейся в регионах (встреча поликультур-ного уклада жизни во взаимодействии с хрупкой природой, экологически и экономически кризисной ситуацией), нужно отнести многонациональный характер региона, разнообразие его этнокультурных традиций: социальную и межкультурную маргинальность отдельной части жителей региона и одновременно наличие национального сепаратизма и интернациональной общности народов, а также социальной корпоративности.

К примеру, поликультурный характер городов и поселков (а зачастую и деревень) служит основой некоего общеповолжского самосознания, а скорее, социокультурным основанием интернационального мировоззрения народов Поволжья и Приуралья (особенно их этнографических групп: низовых чувашей Самарской, Саратовской, Пензенской областей; мишаро-татар, кряшен-татар; восточной эрзя-мордвы и других) на целостность России. Миграция из сельских мест привела к такой ситуации, что в любом из больших городов Волги и Урала «старожильческое население» составляет меньшинство, и трансляция их культурного опыта на самосознание мигрантов оказывалась незначительной, поэтому социокультурная ситуация в городах создавалась в основном этносами-мигрантами, прибывавшими из других регионов со своим культурно-духовным наследием. Данная этнокультурная и социальная ситуация получила подкрепление в процессе миграционного движения в 50—80-х годах ХХ века, вызванного ростом индустриального потенциала регионов и формированием советского национального сознания, отвечавшего потребностям различных социальных групп.

В середине 80-х годов ХХ века был разрушен социализм, а в начале 90-х годов сменилась политическая система. Страна приступила к строительству нового общественно-политического уклада и стала активно вписываться в мировую капиталистическую систему.

Реинституциализация государственной собственности на рубеже 80—90-х годов прошлого века усилила негативные тенденции в формировании территориальной структуры экономик российских регионов. Произошла переориентация инвестиционной деятельности на наиболее развитые экономические районы. Они привели к замедлению развития в старопромышленных регионах, стагнации периферийных областей, краев и дотационных экономических округов и национальных республик. Совершилась более глубокая дифференциация регионов по уровню экономического развития.

Эти обстоятельства привели регионы к одному из важных противоречий структурной ин-ституциализации собственности страны, выражающемуся в острой социально-экономической актуализации более равномерного распределения «центров притяжения» по России, а также территориальных уровней социального и экономического управления.

В многонациональных анклавных регионах важным фактором экономики стал выступать человеческий капитал. Условия воспроизводства и реализации данного фактора во многом зависели от уровня соответствия жизненных требований нерусских этничностей регионов и этатистских устремлений правительства страны. В немалой степени последнее политарное свойство «реформаторов» явилось важнейшим государственным приоритетом, побудившим затаенный региональный сепаратизм к активному росту. И сегодня этот аспект рассматривается региональными социумами как одна из перспективных проблем социально-экономического развития России.

При осуществлении «рыночных преобразований» появилась необходимость учитывать степень развития производства в регионах, их масштабность и структуры экономической системы. Однако они не были учтены. В промышленности, на транспорте и связи, в строительстве и сельском хозяйстве и в иных сферах программы этих «реформ» должны были различаться в регионах с различным этническим составом и условиями социально-экономического развития. Однако и они не были учтены.

В годы реформ предпочтение отдавалось главным образом трансформации экономических институтов, в то время как задачам социального развития, укрепления политической стабильности и повышения уровня жизни граждан не уделялось необходимого внимания. Кроме того, так называемые «реформы» определялись лишь как политическая и структурноэкономическая трансформация государственной собственности, и задачи «улучшения», «эволюции» экономики заменились общесистемными процессами «криминальной революции». Вследствие этого возникло большое количество проблем, тормозящих дальнейшее продвижение страны по пути социально-экономического прогресса.

Технологическая деградация российской промышленности из-за институциональной реструктуризации, а также высокого износа и морального старения производственного парка оборудования, отсутствия необходимого обновления настоятельно требовала от региональных элит задачи спасения экономики от «поглощения» «московскими олигархами». В тех регионах или анклавах, где сумели сохранить системное управление, сберегли экономику от развала, а там, где этого сделать не успели или же умышленно пошли на реинституциализацию, экономика пошла на разорение. Все эти признаки экономической деградации стали впоследствии ограничивать возможности социально-экономического развития страны.

Трансформируемое общество начало сопротивляться навязыванию чуждых ему социальных мировоззрений и систем. Центральные власти и регионы стали самоотдаляться друг от друга. По многим спектрам государственной жизнедеятельности Центр стал проводить децентралистскую политику, способствовавшую значительному ослаблению роли государства в экономике и ослаблению самого государства. Основным направлением на путях российских реформ с самого их начала стали концептуальные пристрастия определенной группы ученых, тяготеющих к попустительской доктрине «рыночной экономики», специально разработанной для России специалистами Международного валютного фонда (МВФ). Эта концепция официально пропагандировалась властями России как лекарство от всех «болезней» российской экономики, поскольку, дескать, в ней доминирующую роль играют государственные заказы и управляемая экономика. В настоящее время многие крупные специалисты утверждают, что в целом созрела необходимость концептуального пересмотра системы этих принципов, заложенных МВФ в понимание «стандартных стабилизационных программ» для России, которые не совсем адекватно ассоциируются с понятием «Вашингтонский консенсус». Определенным обобщением в этом плане служит доклад Дж. Стиглица, старшего вице-президента и главного экономиста Всемирного банка, который также высказался в пользу пересмотра ранее предложенных моделей реформации России [2, с. 4].

Цель Вашингтонского консенсуса заключалась в выработке формулы, на основе которой можно было бы диверсифицировать (распылять — так переводится в прямом смысле данный термин на русский язык. — В. Р российскую экономику, ослабить до уровня дисфункциональ- ности и «создать» на основе уничтоженной экономики «динамично развивающийся частный сектор и стимулировать экономический рост». Фактически же дело свелось к выделению нескольких формальных экономических показателей, которые априори принимались в качестве базы для политических рекомендаций, что и привело к разрушению экономической основы России.

Таким образом, сама парадигма программы не учитывала сущность экономического потенциала страны для своего развития и изначально была направлена на диверсификацию капитала и уничтожение ее экономики. Причем в России этот достаточно спорный концептуальный выбор был усугублен принятой технологией ускоренного слома прежних экономических структур как самоцель. Реальная практика жестоко опровергла такие подходы, и уже после осознания россиянами всей пагубности проведенных «реформ», как бы защищая себя от нападок, тот же Стиглиц признает, что идеи, на которых могло бы базироваться оптимальное развитие в современном мире, «не так просты» и «их нелегко сформулировать как догму». Осознание россиянами преступности приватизации привело к тому, что принятые в официальных кругах позитивные оценки о реформах как «образец» государственного подхода уже не признаются ни образцовыми, ни просто серьезными и продуманными в среде специалистов, даже там, где оно когда-то и вынашивалось. В ответ на «реформы и на приватизацию» анклавные регионы и некоторые политические субъекты РФ стали проводить экономическую и социальную политику «самообороны» в виде регионального экономического и гражданского сепаратизмов. В некоторых анклавах они проявлялись как в виде регионального экономического сепаратизма, так и в виде этнокультурного. Но более всего они выражались в форме объединения этих двух конфигураций политического сознания в качестве этатистской политической культуры социума, имевшей в этом конкретном случае дуалистическую противоположную направленность: с одной стороны, эта культура была направлена на сохранение региональной политико-экономической самостоятельности от Центра, а с другой — устремлялась к сохранению государственной целостности, не дав разрушить ее социально-экономической основы. В те годы данное политическое обстоятельство позволяло говорить о реальной социально-политической угрозе распада России, нависшей над ней.

Региональные национализмы конца ХХ века в основном имели три своих парадигмы. Напри- мер, исследования в области политической этнологии и политической социологии выдвинули в авангард общественных движений национализм исторической памяти, этнокультурные проблемы нерусских народов России и русского народа в бывших союзных республиках СССР выдвинули на первый план охранительно-культурный национализм, а стремление к политикоэкономической самостоятельности от Центра в авангард экономической жизни выдвинуло идею региональной экономической и политической самостоятельности регионов.

Региональные этноэкономические сепара-тизмы возникли под воздействием общего политического вектора страны под лозунгом «Назад в капитализм». Он предусматривал аннулирование социального начала в политике и экономике, лишение этногосударственных образований в составе России национальной собственности путем перевода ее под юрисдикцию «Москвы», чего в принципе не поддерживали нерусские этничности в России. Такая же ситуация происходила и в «русскоязычном» социуме, но уже в бывших союзных республиках СССР. Если в те годы западный мир активно эволюционировал в сторону социально ориентированной, а значит, и государственно-регулируемой экономики, то «социалистические» страны под влиянием «перестроечных ветров» начали «встречное» движение «вперед-назад к капитализму» и отторжение всего социально направленного. Причем не только в национальных республиках РФ, но и в большинстве многонациональных государствах бывшего «социалистического» лагеря этот процесс принял форму национального сепаратизма. В «постсоциалистическом» пространстве усиленно внедряли идеологему прерогативности «частного» над «общим», индивидуального над коллективным, делая упор на «общечеловеческие» и «демократические» ценности взамен социально ориентированной экономической политики. Об этом красноречиво проговорилась вдова академика Андрея Сахарова Елена Боннэр, которую считают идеологом российских антикоммунистов-реформаторов: «Главное — это «свобода». Даже ценой того, что «Россия может превратиться в государство вроде Перу или Гватемалы», политический строй которых можно назвать маргинальным капитализмом» [3, с. 148]. В этих условиях проявляемый региональный экономический сепаратизм многие специалисты считают оправданным.

Однако в России начали строить колониальный капитализм, эксплуатирующий собственный народ и общенациональные ресурсы, не вкладывая ничего в развитие промышленности. Денационализация экономики стала приобретать криминальную сущность и перестала быть феноменом цивилизованности. В этих условиях опосредованный характер социально-экономической компоненты региональных социумов, и прежде всего национальной элиты, становится еще более заметным, и их сепаратизм в те годы являлся охранительным свойством социальной организации и «последним прибежищем этнос-пецифического» [4]. Уместно вспомнить крупнейшего арабского патриота ХХ века Саты аль Хусри, который экономику и территориальную общность считал вторыми по значимости факторами в национальной жизни после общности языка и исторического самосознания.

  • 1.    Kohn H. Idee des Nationalismus. Heidelberg, 1950. S. 34.

  • 2.    Стиглиц Дж. Многообразнее инструменты, шире цели: движение к постоянному Вашингтонскому консенсусу // Вопр. экономики. 1998. № 8.

  • 3.    Цит. по: Большаков В . «Крестные отцы» с партбилетом и без // Финансовый контроль. 2005. № 8(45).

  • 4.    История СССР. 1987. № 6. С. 8—9.

Список литературы Этноэкономические разновидности национализмов российских регионов

  • Kohn H. Idee des Nationalismus. Heidelberg, 1950. S. 34.
  • Стиглиц Дж. Многообразнее инструменты, шире цели: движение к постоянному Вашингтонскому консенсусу//Вопр. экономики. 1998. № 8.
  • Большаков В. «Крестные отцы» с партбилетом и без//Финансовый контроль. 2005. № 8(45).
  • История СССР. 1987. № 6. С. 8-9.
Статья научная