К вопросу о ценностной ориентации в познании

Вопрошая о ценностной ориентации в познании, мы должны конкретизировать его субъект и объект. Что касается субъекта познания, отметим, что у истоков философской мысли человек подразумевался в сопричастности мировому целому. Растворенность человека в бытии сулила ему, человеку, непоколебимую целостность. Целостный человек выступал как онтологически равноправная часть бытия: бытие полагалось на человека, а человек – на бытие. Человек, опирающийся на такой фундамент, уверенно закреплен в бытии. Быть закрепленным в бытии – значит обладать сущностью. А познавать в этом отношении – быть причастным бытию.

Так, например, в учении Гераклита человек выступает как часть Космоса, представляющего собой вечно живой Огонь. Человек должен слиться с природой, с ее живой душой - вечно живым Огнем-Логосом, с ее активной материально-идеальной основой – сущностью: “Признак мудрости – согласиться не мне, но логосу внемля, что все едино”[1, С. 29]. Этот общий и божественный разум, через участие в котором мы становимся разумными, Гераклит называет критерием истины. Другой ранний греческий философ Парменид делает предметом своих рассуждений то, что непосредственно существует и может быть познано. Для него было совершенно очевидно, что “единое” и условия его бытия должны совпадать. То есть, Парменид свел до минимума какое-либо разграничение между бытием и сущим, настаивая на их совпадении: “Цельно все без конца: недвижимо и однородно…одно и то же есть мысль и бытие”[2, С. 53]. Таким образом, у ранних греческих философов субъект познания – человек, слит с объектом познания – бытием.

Такая онтологически цельная ориентация мышления могла, быть может, и дальше господствовать и определять существо познания, которое, как мы сказали, виделось мыслителями в онтологическом единстве с бытием. Однако признаемся себе, что крах такого мышления был неминуем, когда в философию ворвался Платон. Анализ “мифа о пещере” проясняет перемену в определении существа познания и то, основанием чего она, перемена, оказывается.

В изложенном Платоном в диалоге “Государство” мифе разворачивается беседа Сократа с Главконом. Сократ рисует воображаемую картину пещеры, в которой люди живут от рождения и обречены видеть лишь тени явлений от костра, расположенного за их спинами, но узреть который они не имеют возможности из-за оков, стесняющих их движения. Далее по мифу следует освобождение от оков неведения. Платон, таким образом, подводит читателя к выводу: те явления - тени, которые предстают в пещере как действительные, на самом деле суть – образы идей внепещерного мира. Однако метафора пещеры, основанная на соответствии между тенями и повседневным опытом действительности, между костром и сиянием, в котором выступает привычное сущее, не исчерпывает все содержание мифа.

Если глазу необходимо некоторое время, чтобы свыкнуться с предстающей перед ним ясностью, то и душа человека должна привыкнуть к новому: “Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, наверху…начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем на отражения в воде людей и различных предметов, и уж потом – на самые вещи” [3]. Описываемый здесь процесс перехода от старого к новому узнаётся читателем как понятие “παιδεία”, описание которому даётся в другом диалоге Платона “Федон”, где она предстаёт как способ познания. “Пπαιδεία” – это вникание и приучение к новому, изменяющее человека в его существе, что означает обращение и переход человека на другую ступень развития, более высокую и совершенную. В качестве эффекта от “παιδεία” выступает то, что привычное на предыдущей ступени познания, предстающее здесь в качестве истины, при перенесении в другую область высвечивается по-другому.

М. Хайдеггер, анализируя учение Платона об истине [4], отмечает, что освободившийся узник видит вещи в свете высшего начала, Солнца, в свете идеи всех идей – идеи Блага. Истина здесь предстает явной и уже абсолютно очевидной. Сама открытость истины состоит как раз в том, что она является во всем являющемся доступной. Именно на этой третьей ступени раскрывается существо “παιδεία”, когда происходит постепенное привыкание к новому видению явлений, осуществляющееся только в этой области. Теперь освободившемуся от оков человеку необходимо спуститься вновь в пещеру и вывести других из области действительного и очевидного в область открытой аутентичной истины.

Таким образом, на первый взгляд, “миф о пещере” показывает, что в том и состоит ценность познания, что истина должна быть раскрыта. Однако стоит разобраться с идеей идей, именно она дает явленность всему, в том числе и истине. Из нее вытекает и сама возможность всего того, чему она дает “добро”. Как идея идей – она причина и образец: “…тот, кто озабочен тем, чтобы поступить разумно и осмотрительно, будь то в частном, будь то в общественном, должен ее иметь в виду”[3]. То есть, тот, кто желает действовать в области блага, необходимо должен уметь видеть сущность высшей идеи. К навыку усмотрения такой сущности и должна подготовить “παιδεία”. Таким образом, оказывается, что Платон, приводя “миф о пещере”, нацелен вовсе не на поиск истины. На самом деле, миф показывает, как в познании идея берет вверх над истиной. Истина в подобном рассмотрении становится зависимой от соответствия идее. Таким образом, у Платона существо истины покоится не в её аутентичности, а в идее. Так узник, освободившийся от оков, переходит от слегка приоткрытой истины к её более очевидному усмотрению, а уж затем к самой аутентичности. То есть, от истины – к авторитету идеи. Истина становится в зависимость от правильности восприятия. Меняются приоритеты в философии Платона: благу и разумности соответствует правильное восприятие идеи.

Такое изменение существа истины в сознании западного мышления принципиально важно для определения ценностной ориентации в познании. Эта победа идеи над истиной означает победу сущего над являющимся. Она закрепила раскол между двумя последними. С этого момента истина как правильность соответствия идее становится господствующей в западной науке. Отныне существование - явленность вовне. Существовать - значит не иметь сущности, жить в отрыве от нее. Субъект познания, принявший в себя этот, Платоном рожденный, образ миросозерцания для самой себя фигура не сущностная, а существующая. Она лишена онтологической уверенности в своей причастности бытию. Такая фигура познающего испытывает не трепет, но страх перед бытием как перед чем-то неведомым, а потому стремится обезопасить своё существование, пытаясь “приручить” бытие. Эта установка, естественно, всё более способствует разрыву между человеком и бытием. Так, ренессансный человек, поверив в свои силы, обрушил всю мощь своего сияющего разума на постижение тайн природы. Некогда сакральный мир теперь стал для него кладовой ресурсов, что к сегодняшнему времени выливается в стремлении к тотальному господству над природой. К Новому времени эта тенденция достигла своего пика: появилось понятие “естество-ис-пытатель” и укоренившаяся глубоко в сознании ученого и до сегодняшнего дня установка, что тайна природы, которые она нам не хочет открыть, нужно у нее выпытывать насильно. Поэтому и познание сегодня – средство достижения этой глобальной цели – тотального господства: над животным, над человеком, над Землей, над бытием.

Таким образом, мы можем выделить два типа познания. Познание доплатоновского типа – это почтительное внимание и вглядывание в сущность через сопричастность бытию, обеспечиваемое единством субъекта и объекта познания. Познание платоновского типа – рассмотрение сущего в противопоставлении бытию и в качестве средства осуществления образа, идеи.

Сущность современной науки сводится к познанию по платоновскому типу. Познаваемый мир в данном случае выступает объектом в виде предметного множества, рассматриваемого в противопоставлении субъекту. Квинтэссенцией такого понимания науки стала установка познающего, согласно которой действительное есть то, что поддается измерению. Достоверно и действительно то, что можно исчислить, измерить, выявить закономерность, чтобы предугадать возможные риски. Проблема в том, что этот второй способ существования современной науки не позволяет обратиться к сущности, подразумевая под сущим только лишь предмет. Сущность за явлениями остаётся скрыта. С помощью даже самых гениальных математических теорий нельзя понять, что есть математика вообще. Поэтому совершенно очевидна абсурдность притязаний науки на всеобщность и достоверность своих положений.

Интересно то, что русской культуре исконно присущ доплатоновский тип познания. Но в эпоху глобализации и проникновения в русскую культуру традиций западного мира, русский учёный оказывается ценностно ориентирован на познание платоновского типа. В этой ситуации нам необходимо вспомнить методологию доплатоновского типа: человек – мера всех вещей, а вовсе не идея. Познать самого себя – значит познать и универсум.

Человек нерефлектирующий не способен к познанию бытия. Нерефлектирующая наука не способна познать. Рефлексия есть существо бытия, к которому должен стремиться человек. Через человека говорит бытие. Рефлексия – кратчайший путь к бытию. Поэтому, если мы все-таки признаемся себе и расставим приоритеты относительно конечной цели науки: чем всё-таки она должна быть для человечества – средством реализации господства над бытием или способом причастия бытию, мы сможем определиться, в каком направлении ей развиваться.

"Экономика и социум" №5(24) 2016