К вопросу об использовании инструментария дипломатии в террористических целях

Введение . Современный мир трансформируется довольно быстро, однако поток информации, его интенсивность и объем не позволяют целостно оценить эти изменения. Характерными чертами текущего положения является процесс интернационализации, который во многом основан на цифровизации. Одним из сопутствующих ей процессов является постепенная деградация населения. В результате трансформации подверглись многие консервативные сферы жизнедеятельности, например, образование, нормотворчество, дипломатия и т.п. На изменения последней и мира в целом, в смысле их эволюционирования, указывает бывший дипломат Уильям Бёрнс (ныне – глава ЦРУ), подчеркивая, что это имеет отношение «к появлению новых игроков, не связанных с государством, … среди которых носители зла типа “Аль-Каиды”» (запрещена в Российской Федерации) (Бёрнс, 2023: 36).

В результате за последние 20–30 лет дипломатия стала инструментом геополитической борьбы, который одни ее участники используют для оправдания (легитимизации) террористической деятельности, другие – непосредственно для активной реализации последней в стремлении достичь удовлетворения личных (корпоративных) либо государственных интересов. В последнем случае явление получило оправдательную оценку в ряде стран и соответствующий термин – «дипломатия принуждения». Руководствуясь геополитическими или узкокорпоративными вопросами, террористические организации зачастую стали разделять на «свои» и «чужие»: одни признаются «борцами за свободу и демократию», другие – «террористами», «сепаратистами», «экстремистами» или «радикалами». В итоге в мировой научной мысли и практике созрела необходимость выделения «дипломатического терроризма» как общественно опасного и дестабилизирующего явления, не имеющего ничего общего с классической дипломатией.

Цель настоящего исследования – обосновать расширение классификации явлений международного терроризма посредством добавления в нее дипломатической его разновидности.

В исследовании использовались прикладные и общенаучные методы исследования, включая системный и сравнительный анализ, а также синтез информации по теме работы.

Информационной базой явились материалы официальных сайтов Миссии США в ООН и Государственного департамента США, публикации международных средств массовой информации и ведущих российских новостных агентств, а также научные изыскания зарубежных и отечественных исследователей по теме исследования.

Результаты и обсуждение . Акты международного терроризма, несомненно, становятся информационными триггерами глобального масштаба, на которые реагируют все национальные службы, занимающиеся международной повесткой, в том числе и дипломатические органы. В результате вышеобозначенных причин их деятельность трансформируется и в контексте внешнеполитического дискурса может выступать:

• –    средством «сопровождения» (усиления эффекта) террористических актов и их оправдания (например, поощрение и трактовка коллективным Западом действий батальона «Азов» (признан террористической организацией на территории РФ);

• –    инструментом воздействия на конкретный субъект международных отношений путем шантажа, запугивания, принуждения и т.п. для достижения политических целей; таким образом, такая деятельность прямо или косвенно выступает в поддержку международного терроризма (Букреева, 2023: 179).

С целью конкретизации вышеуказанного возникает необходимость анализа конкретных примеров проявлений различных видов терроризма в контексте международных событий и дипломатических реакций ряда субъектов внешнеполитических отношений.

К актам химического терроризма в общем виде относят применение высокотоксичных химических веществ в качестве средства для достижения политических целей1.

Проявлениями химического терроризма стоит также считать хищение отравляющих веществ и непосредственно химического оружия (ХО) из мест хранения, а также намеренные погрешности либо халатность при обороте химических веществ (в том числе при хранении). Так, в конце 1990-х гг. в Китае был поднят вопрос об ответственности Японии за утилизацию 330 тыс. единиц ХО в самом крупном захоронении, оставленном японской армией на территории Китая после Второй мировой войны в окрестностях поселка Харбалин (провинция Цзилинь, КНР)1. Проблемы безопасности местных жителей и экосистемы, а также угроза попадания высокотоксичных веществ в руки террористов заставили власти Поднебесной поднять вопрос уничтожения ХО на международном уровне, однако китайско-японские переговоры по данному вопросу растянулись на несколько десятилетий, а полная реализация проекта по утилизации ХО была запланирована на 2022 г. В итоге данная программа была продлена на неопределенный срок по политическим причинам, что повысило степень уязвимости жителей поселка, а учитывая возможности ХО, можно говорить об угрозе населению в масштабах провинции, и более того – территорий, с которыми Китай непосредственно граничит, в частности, российских. При этом проблема явно не получает соответствующей огласки, хотя о ситуации на Украине японские СМИ публикуют материалы регулярно несмотря на то, что страна не является активной стороной конфликта. К тому же некоторые эксперты отмечают, что отходы ХО могут быть дополнительным средством воздействия на Китай в случае обострения его конфронтации с США и, соответственно, с Японией. Таким образом, налицо использование ХО, его отходов и боевых единиц старого образца с целью влияния одного субъекта международных отношений на другого в рамках достижения перспективных целей.

В отдельных случаях химический терроризм становится информационным поводом, дезориентирующим общественность с целью оказания давления на субъект (физическое либо юридическое лицо, государство и т.п.). Для этого при поддержке США и их сторонников создаются неправительственные организации, которые занимаются фабрикацией доказательств виновности «неугодных» правительств. В частности, подобная структура под названием «Сирийский институт правосудия и ответственности» (SJAC), созданная 01.04.2012 г. и зарегистрированная в Нидерландах и США, «готовила» доказательства виновности сирийского правительства в преступлениях с применением химического оружия (Супотницкий и др., 2023: 339). Другим ярким примером являются инсценировки атак запрещенными веществами псевдогуманитарной организации «Белые каски», содействующей террористическим группировкам, на территории Сирии и последующие обвинения России в применении ХО. В данном случае акты химического терроризма (реального или сфабрикованного, но не осуществляемого обвиняемым субъектом) использовались в качестве информационного повода в мировых СМИ для формирования пояса давления на Россию и инициирования антиправительственных выступлений в Сирии. Химические атаки на территории последней стали растиражированной повесткой дипломатов из миссии США в ООН, спекулирующих фактами применения химического оружия правительственными войсками Сирии с использованием помощи России.

Из нижепредставленного графика (рис. 1) видно, что на официальном сайте Миссии США в ООН в разделе «Обзоры и комментарии» (доступный архив за период 2017–2023 гг.) по запросу «Химическое оружие» больше половины результатов приходится на ситуацию вокруг Сирии с привязкой к России2.

Таким образом, американские дипломаты создают «шумовую завесу», отвлекающую мировую общественность от реальной террористической угрозы, имеющейся в Сирии, нанося еще больший репутационный ущерб стране.

В рамках исследования особенностей биологического терроризма интересен тот факт, что с началом Россией в феврале 2022 г. специальной военной операции на Украине вскрылась потенциальная угроза со стороны 30 биолабораторий, развернутых на территории этой страны и выполнявших заказы Министерства обороны США по изучению и распространению опасных инфекций, прежде всего, на территории России, используя для этой цели мигрирующих птиц3. Вполне очевидно, что практические результаты этих исследований использовались бы не в мирных целях, а в преднамеренном скрытом формате «естественного» возникновения очагов опасных инфекций на близлежащих к Украине российских территориях: в Белгородской, Курской, Брянской областях. Подобные совместные действия США и Украины невозможно не рассматривать как акты биологического терроризма, тем более что обе стороны не обнародовали информацию о проводимых исследованиях с использованием биологического материала, что идет вразрез со статьей X Конвенции ООН о запрещении разработки, производства и накопления запасов бактериологического (биологического) и токсинного оружия и об их уничтожении4, подразумевающей международное сотрудничество, в том числе обмен научной и технологической информацией.

2016      2017      2018      2019      2020      2021       2022      2023      2024

—•—Количество ссылок на Сирию ^^—Общее количество ссылок по запросу "Химическое оружие"

Рисунок 1 – Комментарии представителей миссии США в ООН по проблеме химического оружия (2017–2023 гг.)

Figure 1 – Comments from Representatives of the U.S. Mission to the UN on Chemical Weapons (2017–2023)

Обнародование российской стороной материалов о биологических лабораториях США на территории Украины не повлекло за собой возникновение желания у мировой общественности (за исключением отдельных стран, например, Китая и представителей американской оппозиции) разобраться в настоящих целях проводимых научных исследований, а, наоборот, вызвало поток обвинений со стороны американских политических деятелей в адрес России, якобы таким образом готовящей провокации с применением химического и биологического оружия на Украине. Активными обвинителями нашей страны в распространении конспирологической теории об украинских биолабораториях и разработке потенциальных сценариев применения биологического оружия выступили директор ЦРУ Уильям Бёрнс, пресс-секретарь Белого дома Джен Псаки, директор национальной разведки Эврил Хейли и в целом администрация Дж. Байдена. Учитывая статус внешнеполитических оппонентов и их естественные преимущества (Липпман, 2023: 272–273), с которыми для обывателя он сопряжен (источники информации, зона ответственности, стратегическое положение), то закономерным результатом таких деструктивных выступлений будет дальнейшее формирование негативного политического имиджа России, то есть причинение ей репутационного ущерба.

В отношении ядерного терроризма, казалось бы, уже практически все определено, однако и в этой области имеются существенные пробелы. В настоящее время девять стран (Россия, США, Великобритания, Франция, Китай, Индия, Израиль, Пакистан и КНДР) обладают ядерным ору-жием1, однако, как показывает современная политическая обстановка, реальная ядерная угроза исходит отнюдь не от них и даже не от отдельных лиц или террористических организаций, а от амбициозных и несамостоятельных стран с соответствующими правящими режимами. Одной из них, например, является Украина после 2022 г., распространившая сообщения о готовности «киевского режима» применить «грязную ядерную бомбу» с целью оказания внешнеполитического давления как на Россию, так и на своих западных партнеров. В этом контексте значение имеют заявления В. Зеленского о возможном выходе Украины из Будапештского меморандума на 58-ой Мюнхенской конференции по безопасности в феврале 2022 г. Стоит добавить, что в начале 1980-х гг. в своей работе «Размышления о ядерном терроризме» Томас Шеллинг писал, что ему трудно представить использование ядерного оружия национальными правительствами, исключая крупные державы с достаточным ядерным арсеналом для ведения военных действий, что, по убеждениям автора, не является террористическим (Shelling, 1982: 65), тем самым он косвенно оправдывал действия США в Хиросиме и Нагасаки. Однако, как показали недавние события, в современных условиях украинская ядерная угроза набирает все большие обороты. Так, в октябре 2022 г. В.В. Путин на совещании с членами Совбеза РФ заявил о трех терактах Украины против Курской АЭС, в результате которых были повреждены линии электропередач, снабжающие электричеством промышленные и социальные объекты2. Помимо этого, многочисленные вооруженные нападения на Запорожскую АЭС со стороны украинских боевиков поставили мероприятия вооруженных сил РФ по охране атомной электростанции в ряд с контртеррористическими операциями. По заявлениям ряда экспертов, факты атак на Запорожскую АЭС могут расцениваться в качестве актов ядерного терроризма, в том числе при посредничестве МАГАТЭ1. С привлечением части мирового сообщества оппоненты России в противостоянии пытаются использовать атомные объекты и ситуацию вокруг них как средство давления на нашу страну, что может быть отнесено к опосредованным примерам ядерного терроризма (терроризма, при котором дипломатия является одним из инструментов). Поскольку в данном случае, несмотря на атаки украинских и иных подразделений на Запорожскую АЭС, которые могут привести к ядерной катастрофе (Запорожская АЭС – одна из крупнейших в Европе), часть мирового сообщества и некоторые международные организации обвинили Россию в попытке устроить ядерную провокацию, в результате чего страна понесла репутационные и иные убытки. Таким образом, к террористической деятельности должно относится не только применение ядерного оружия и осуществление сопутствующих действий (за исключением ответного удара), но и использование повестки ядерного оружия в качестве средства давления на оппонента и достижения иных террористических целей.

Важнейшую роль в провоцировании политических, религиозных, общественных и прочих конфликтов играют средства массовой информации, понимание значимости которых пришло еще в XIX в. с развитием радио и телеграфа. Эволюционирование информационно-коммуникативных технологий привело к тому, что данный ресурс стал активным инструментом реализации как внешней политики государства в целом, так и амбициозных планов отдельных лиц или организаций. В первом случае, как правило, говорят о ведении информационной войны, во втором – об актах информационного терроризма. Китайские исследователи Ян Шисун и Хань Дун к последним относят незаконное подключение в 2002 г. запрещенной в КНР религиозной организации «Фалуньгун» (признана нежелательной и запрещена в Российской Федерации) к спутнику связи национальной компании Sinosat и трансляцию через него своих мероприятий антикитайской направленности (Ян Шисун, Хань Дун, 2004: 55).

В целом, данное явление подверглось научным изысканиям, активизация которых произошла с началом специальной военной операции. В частности, в работе Л.Г. Викуловой и Н.В. Новикова рассматривается манипулятивное использование стратегий дискредитации образа российского политика во французском массмедийном дискурсе на примере спортивной сферы (Викулова, Новиков, 2015: 42).

Развитие коммуникативно-информационных технологий и цифровизация привели к тому, что в научной среде дополнительный импульс изучения также получила проблема кибертерроризма и ведения когнитивных войн, в том числе в киберпространстве (Букреева, 2024: 58).

Писатель и политтехнолог Семён Уралов в книге «Украинская трагедия» говоря об инструментах когнитивной войны, направленной на подрыв доверия между государством и обществом, приводит пример акта «медиатерроризма», инициированного украинским пранкером Вольновым, запустившим в социальных сетях постсоветского пространства и мессенджерах панические слухи о жертвах трагедии в 2018 г. в торговом центре «Зимняя вишня» в Кемерове и бездействии властей (Уралов, 2023: 55). В настоящее время медиасреда для акторов международных отношений, в том числе для государств, стала пространством активного продвижения своего внешнеполитического курса через воздействие как на общественное мнение в целом, так и на конкретных оппонентов в частности. В результате в последнее десятилетие в дипломатическую практику уже вошли такие понятия, как «цифровая дипломатия», «твиттер-дипломатия», «медийная дипломатия» и т.п.

Таким образом, количество механизмов и средств террористического воздействия постепенно увеличивается по мере развития человечества и усложнения системы отношений, в результате чего необходима перманентная корректировка методов борьбы с ними. В частности, предметом раздора и формирования атмосферы напряженности с использованием в дальнейшем террористических способов теперь является не только этническая принадлежность, но и языковая, что требует специализированных научных изысканий и разработки средств практического воздействия (контрдействия) на ситуацию (Tareva, Tarev, 2017; 2018).

Однако помимо сложностей, связанных с комбинированием средств террористического воздействия и их камуфлирования, важную проблему составляет дипломатическое воздействие с целью изменения эффективности террористических деяний (ее увеличения или уменьшения в зависимости от ряда факторов). В итоге, с одной стороны, процесс расширения средств обмена информацией не обошел и официальную дипломатию, с другой – снижение морально-нравственного и интеллектуального уровня значительной части населения также затронуло национальные элиты.

В последнее время очень часто приходится обращать внимание на факты, когда представитель одной страны обвиняет другую в терроризме (например, применяются следующие термины: «государство-террорист», «государство – спонсор терроризма» и т.п.), при этом международные экстремистские организации разделяются по принципу «свой – чужой», когда действия первых всегда оправдываются, а вторых – осуждаются (высказывается обеспокоенность). В результате дипломатическая деятельность подвергается критике и характеризуется снижением уровня авторитета и доверия к ней. При этом сам факт поддержки (сопровождения, оправдания) террористической деятельности (в том числе под вполне благовидными предлогами) должен квалифицироваться как «дипломатический терроризм», который представляет собой всемирно осуждаемое деяние, не имеющее никакого отношения к классической дипломатии.

Помимо прямой либо косвенной поддержки деятельности международных экстремистских организаций или иных акторов, которые используются странами с целью террора (например, группа финансовых спекулянтов), дипломатическая деятельность может самостоятельно соответствовать отдельным характеристикам данного явления. При этом она часто камуфлируется такими понятиями, как «дипломатия принуждения», «силовая дипломатия», сущность которых диаметрально противоположна классической трактовке данного термина. На наш взгляд, выражение «дипломатия принуждения» может быть применимо и легально обосновано только в деятельности ООН. В случае воздействия одного государства на другой имеются основания утверждать, что дипломатическая деятельность может обладать характеристиками терроризма, то есть возможно проявление «дипломатического терроризма». Однако опыт последних десятилетий все чаще ставит под вопрос целесообразность и эффективность силового принуждения в разрешении конфликтных ситуаций между государствами (Зонова, 2017: 47).

Интересной представляется политика США в отношении Северной Кореи (КНДР), которая внешне периодически меняется, но главная ее геополитическая цель остается неизменной. Причем рассмотрение дипломатического воздействия североамериканского государства на КНДР может привести к выводу, что США нередко пытаются терроризировать страну, применяя угрозы и шантаж. Выступления официальных лиц Белого дома в отношении Северной Кореи в апреле-мае 2018 г., когда, например, советник по национальной безопасности Джон Болтон при президенте Д. Трампе в интервью телеканалу CBS пригрозил Северной Корее «ливийским сценарием 2002–2003 гг.» в случае отказа от денуклеаризации, привели к череде дипломатических баталий: официальный ответ первого заместителя министра иностранных дел КНДР Ким Ке Гвана (16.05.2018), интервью вице-президента США Майка Пенса телеканалу Fox News (21.05.2018), выступление госсекретаря М. Помпео перед Комитетом по иностранным делам Палаты представителей (23.05.2018), отмена Д. Трампом запланированного саммита с лидером КНДР (24.05.2018) и т.д.1 Значительный вклад в транслирование агрессивной повестки внесли американские средства массовой информации, помогая национальным лидерам формировать образ непримиримого врага в образе КНДР, внесенной США в список «террористических государств».

Главный научный сотрудник ИИАЭ ДВО РАН Л.Н. Гарусова отмечает, что «политика Соединённых Штатов в отношении КНДР на протяжении ряда лет варьируется между стратегией вовлечения Пхеньяна в двусторонние или многосторонние отношения и осуждением его политики как части мировой “оси зла”» (Гарусова, 2016: 12). Причем к последней страны причисляются исходя из интересов США, например, в нее не включены Сомали (де-факто страна разделена на три части), Нигерия, в прибрежных водах которой процветает пиратство, или Косово, в котором, по данным ряда СМИ, осуществлялся геноцид этнических сербов2, а потворство в приобретении им независимости оказывали именно США. В то же время в так называемую «ось зла» включены Ирак, Ливия, Сирия, Иран, Куба и КНДР. Ирак подвергся нападению коалиции США под недоказанными предлогами, в стране произошла смена власти с экономико-социальной деградацией вследствие войны. Позднее американский публицист Джон Колеман назвал развязывание США и Великобританией войны в Ираке «классической дипломатией обмана» (Колеман, 2023: 191). В Ливию, как и в Ирак, было проведено военное вторжение под лозунгами демократии, что привело к значительному социально-экономическому упадку страны и длительной гражданской войне. Сирия, Иран, КНДР и Куба в разные годы были признаны США странами, спонсирующими терроризм3. Сирия была подвержена вмешательству США и союзников, однако, в отличие от Ирака и Ливии, на ее территорию не были введены армейские формирования, но активно поддерживалась различного рода оппозиция, среди которой значительное место по объему финансирования, масштабу деятельности и количеству участников занимали международные террористические организации. В итоге все эти действия привели к дестабилизации обстановки на значительной территории. Таким образом, признание страны «спонсором терроризма», «террористическим государством», причастником «оси зла» и т.п. не было связано с реальным противостоянием терроризму и борьбой за демократию.

При этом страны, в отношении которых не может быть применена военная сила (или это признано нецелесообразным), подвергаются систематическим воздействиям, которые могут быть охарактеризованы как «дипломатический терроризм». Это связано с тем, что в таких странах, как КНДР, США не имеют возможности осуществлять свою дипломатию с использованием «мягкой силы» и напрямую взаимодействовать с так называемыми институтами гражданского общества. В итоге эти государства подвергаются разного рода дипломатическим и экономическим воздействиям, то есть «дипломатическому терроризму» и санкциям.

Заключение . На наш взгляд, учитывая трансформацию дипломатической деятельности, назрела необходимость исследования такого деструктивного международного явления, как дипломатический терроризм, поскольку ничего общего данный феномен с мирным разрешением противоречий не имеет. Явление дипломатического терроризма представляется относительно новым, но необходимым для изучения, поскольку его возникновение связано с рядом причин, к которым можно отнести развитие техники и технологий, интернационализацию отношений, появление в мире большого количества «новых» стран (в результате деколонизации либо дробления государств), деградацию элитных групп. Данное понятие несколько «пересекается» с содержанием термина «дипломатия принуждения», смысловое содержание которого находится в противоречии с самой сутью родового явления, так как зачастую выступает лишь прикрытием терроризирования других стран с целью достижения узкокорпоративных и иных интересов.