К вопросу об особенностях церковноправового мышления архиепископа Михаила (Мудьюгина) (на материалах указов о канонических прещениях 1980–1992 гг.)

Прежде всего следует отметить, что настоящая статья не является обобщением и изложением результатов научного исследования, а лишь ставит проблему, которая, скорее всего, ранее не фигурировала в историко-богословских исследованиях, посвященных трудам архиепископа Михаила (Мудьюгина).

Также отметим, что идея настоящей статьи возникла, когда автор, в рамках работы над магистерской диссертацией, в мае 2019 г. изучал в архиве Вологодского епархиального управления циркуляры и указы архиепископа Михаила. Таковых документов обнаружилось не одна сотня. Большая их часть была сфотографирована автором, и в настоящее время эти циркуляры и указы постепенно вводятся в научный оборот1.

Кратко напомним историю жизни архиепископа Михаила2. Михаил Николаевич Му-дьюгин родился в Санкт-Петербурге 12 мая (н. ст.) 1912 г. В 1930 г. был арестован за участие в религиозном молодежном кружке, полгода находился в предварительном заключении, был приговорен к трем годам лишения свободы условно, и потому может считаться исповедником веры. В 1958 г. кандидат технических наук, доцент Горного института в Ленинграде Михаил Николаевич Мудью-гин, после ухода со светской работы, принял священный сан. В 1966 г. был назначен ректором Ленинградской духовной академии и рукоположен во епископа Тихвинского. Ректором был всего два года, а в дальнейшем, практически до конца жизни, оставался профессором академии. С 1979 по 1993 гг. возглавлял Вологодскую и Великоустюжскую епархию. Скончался в Петербурге в 2000 г.

В настоящее время в церковной науке наблюдается возрождение интереса к богословскому наследию архиепископа Михаила (Мудьюгина). Именно в рамках его изучения автор, со своей стороны, и решил ознакомиться с указами и циркулярами владыки Михаила. Следует отметить, что даже при беглом просмотре документов бросается в глаза характерный стиль, которым они написаны (подробнее об этом будет сказано далее)3. Сразу же вспоминается главный вывод круглого стола, состоявшегося в Книжной гостиной в феврале 2019 г. и посвященного богословскому наследию архиепископа Михаила4. Согласно этому выводу — достаточно спорному, — нам сейчас интереснее личность владыки, нежели его богословские труды. Соответственно, идея изучить документы епархиального архива возникла прежде всего в контексте изучения личности архиепископа Михаила5.

Таким образом, в основу настоящей статьи легли следующие исходные посылки:

• 1)    циркуляры и указы архиепископа Михаила могут дать определенное представление о его личности (имеется ввиду общая культура, образование, особенности мышления и т. д.);

• 2)    указы о канонических прещениях (которых в архиве оказалось немало), возможно, могут дать некоторое представление об особенностях церковноправового мышления архиепископа Михаила;

• 3)    от этих умозаключений можно попробовать перейти к обобщенным выводам о церковноправовом в целом, и судебном в частности, мышлении епархиального архиерея времен Советского Союза (1980–1990 гг.).

Прежде чем перейти к основной части статьи, следует сделать несколько замечаний методологического характера:

• 1)    говоря об особенностях церковноправового мышления архиепископа Михаила, мы исходим из представления об епархиальном архиерее как носителе судебной власти, т. е. первой и основной инстанции церковного суда;

• 2)    соответственно, в статье будет предпринята попытка уточнить актуальное для советского периода представление об епархиальном архиерее как носителе судебной (канонической, в целом) власти;

• 3)    для более глубокого изучения особенностей правового мышления владыки в статье будет затронут вопрос об использовании епархиальным архиереем советского периода актуального советского законодательства, в частности, законодательства о труде;

• 4)    в связи с невозможностью на сегодняшний день исследования всего массива сохранившихся в архиве циркуляров и указов архиепископа Михаила, для целей настоящей статьи будет использована произвольная и сравнительно небольшая выборка — шесть документов, которые показались автору наиболее характерными по стилю и содержащими ответы на исходные посылки статьи. Разумеется, для строго научных целей необходима более массивная выборка документов и их углубленное изучение. Поскольку в настоящее время такая возможность у автора отсутствует, отметим лишь, что сделанные в статье выводы имеют вероятностный характер.

Начнем рассмотрение с весьма любопытного указа (№ 91/639 от 24 ноября 1992 г.)6:

Иеромонах о. Сергий (Смирнов) был задержан милицией в нетрезвом состоянии на ул. Панкратова г. Вологды 2 ноября с. г. в 22 часа 40 минут, после чего содержался в вытрезвителе. 24 ноября, находясь опять в нетрезвом состоянии, позволил себе звонить в Епархиальное управление.

Позорящее христианина и тем более священнослужителя поведение вынуждает подвергнуть иеромонаха о. Сергия (Смирнова) запрещению в священнослужении.

Обратим внимание на хронологию событий. 2 ноября провинившийся задержан милицией. Однако архиерей никаких мер в связи с этим не предпринимает. 24 ноября иеромонах, будучи нетрезвым, звонит в епархиальное управление. Результат — запрет. Отсюда можно сделать вывод, что у него, скорее всего, состоялся разговор с архиепископом Михаилом.

Фото 1. Визит сотрудников и преподавателей ЛДА в Вологодскую епархию. Крайний справа — иеромонах Ианнуарий (Ивлиев)

Фото 2. Пятый слева — келейник владыки Михаила, ныне настоятель храма Тихвинской иконы Божией Матери на пр. Науки (С.-Петербург) протоиерей Евгений Палюлин

Исходя из современного Положения о церковном суде от 2008 года, отметим особенности указа: 1) в указе вообще отсутствуют ссылки на каноны7; 2) полностью отсутствует указание на срок запрещения8; 3) наконец, отсутствует указание на условие снятия запрещения9. Возникает вопрос — был ли архиепископ Михаил знаком с Каноническим корпусом Православной Церкви? Сейчас уже невозможно с уверенностью ответить на этот вопрос, а в воспоминаниях людей, знавших владыку, об этом не упоминается. (Даже, скорее всего, никто из них и не задавался этим вопросом). Тем не менее, учитывая общий уровень образования владыки, выросшего в интеллигентной петербургской семье, а также его ректорство и многолетнее преподавание в Ленинградской духовной академии10, исходим из предположения, что с Книгой Правил архиепископ Михаил был знаком.

В таком случае, возникает вопрос: как на основании канонов должен был поступить с провинившимся архиепископ Михаил? По нашему мнению, к указанной ситуации можно было бы применить два канона из Правил святых апостолов11.

Ап. 42: Епископ, или пресвитер, или диакон, игре и пьянству преданный, или да престанет, или да будет извержен.

Приведем толкование Алексия Аристина: «Священник — игрок, или пьяница, если не перестает, должен быть извержен. Если пресвитер, или диакон, предающийся игре или пьянству, и не престающий подвергается извержению, то тем более достигшие высшего священного высшего сана должны быть подвергнуты извержению, если предаются игре, или упиваются»12.

Ап. 55: Если кто из клира досадит епископу: да будет извержен. Правителю людей твоих да не говори зла.

Таким образом, как видно, санкция, наложенная владыкой Михаилом, скорее соответствует Ап. 55, поскольку она последовала именно после разговора провинившегося с архиереем. При этом деяние, описанное в диспозиции Ап. 42, не повлекло за собой никакой санкции. В то же время, нельзя исключать вероятности, что после происшествия 2 ноября между провинившимся и владыкой состоялся разговор, в котором первый пообещал «престать», а потому архиереем и не была применена санкция.

К слову об использовании (либо неиспользовании) архиепископом Михаилом Канонического корпуса приведем его слова из Указа № 152 от 26 мая 1981 г. [Приложение

№ 1]: «… тяжелое нарушение церковных канонов …». Как видно, и в данном случае владыка, даже прямо упоминая каноны, не приводит никаких конкретных ссылок.

Далее рассмотрим вопрос: как должен был бы поступить в сложившейся ситуации архиепископ Михаил, опираясь на действовавшие в то время нормы самой Русской Православной Церкви? «Положение об управлении Русской Православной Церкви», принятое Поместным Собором 31 января 1945 г., содержит только лишь упоминание о принадлежности высшей судебной власти Поместному Собору13, и никак не оговаривает судебные полномочия епархиального архиерея. «Устав об управлении Русской Православной Церкви» 1988 г.14 предписывал действие церковного суда в четырех инстанциях15, первая из которых — епархиальный совет, возглавляемый епархиальным архиереем, при этом ряд дел относился к единоличной компетенции епископа. Следует отметить, что «Устав» никак не оговаривал саму процедуру церковного судопроизводства. Почему — отдельный вопрос. Следует ли это понимать так, что епархиальный архиерей времен Советского Союза должен был в своих судебных функциях руководствоваться дореволюционными нормами?

Обратимся к «Уставу духовных консисторий» от 1841 г. (в редакции 1883 г.). Статьи 154–155 закрепляют, что судопроизводство может осуществляться или непосредственно епархиальным архиереем, или через Консисторию, причем «судопроизводству непосредственно Архиерейскому подлежат … (дела. — Н. Т. ) неудобоподвергаемые гласности и формам обыкновенного суда»¹⁶. Очевидно, рассматриваемый в настоящей статье случай следует отнести именно к «неудобоподвергаемым».

Далее, согласно статье 187, «священнослужитель, обнаруженный в нетрезвости, наказывается в первый раз епитимиею в монастыре от двух до трех месяцев без запрещения или с запрещением священнослужения, смотря по обстоятельствам дела, а во второй раз отрешением от места с определением на причетническую должность, до раскаяния и исправления»17. При этом, согласно статье 196, «монашествующие за проступки, подходящие под вышеизложенные статьи, наказываются по тем же правилам: иеромонах и иеродиакон, как священник и диакон»18.

Отметим также, что согласно статье 174, «решения епархиального начальства, коими подсудимые подвергаются прочим мерам взыскания или исправления (кроме извержения из сана. — Н. Т. ), приводятся в исполнение без допущения к объявлению удовольствия или неудовольствия»¹⁹, т. е. сразу и беспрекословно.

Таким образом, если бы архиепископ Михаил руководствовался дореволюционным законодательством (которое, в самой Церкви не было официально отменено), он должен был бы направить провинившегося в монастырь (которого в то время в Вологодской епархии не было) и, скорее всего, запретить в священнослужении (что архиерей и сделал).

Также следует отметить, что, во-первых, было ли исполнено решение архиепископа Михаила, нам неизвестно; во-вторых, используемое в указе выражение «вынуждает подвергнуть … запрещению» вовсе не означает «запретить». Так что финал истории с иеромонахом-нарушителем, судя по всему, остался открытым.

Что касается вопроса об использовании епархиальным архиереем советского периода актуального государственного законодательства, в частности, законодательства о труде, то здесь следует обратить внимание на одно важное обстоятельство. Указ архиепископа Михаила издан в 1992 г., т. е. Советской власти уже нет. При этом действует еще советский «Кодекс законов о труде Российской Федерации» (утвержден Верховным Советом РСФСР 09.12.1971)20 в редакции Закона Российской Федерации от 25.09.1992 № 3543–1. Поэтому для рассмотрения в настоящей статье и был выбран указ, изданный в ноябре 1992 г.

Итак, если бы наша ситуация рассматривалась с точки зрения актуального на тот момент государственного законодательства о труде, следовало бы применить следующие статьи Кодекса:

Ст. 38. отстранение от работы.

Работника, появившегося на работе в нетрезвом состоянии, ..., администрация предприятия, учреждения, организации не допускает к работе в этот день (смену).

Ст. 33. Расторжение трудового договора (контракта) по инициативе администрации. … по причинам:

• 4)    прогула (в том числе отсутствия на работе более трех часов в течение рабочего дня) без уважительных причин;

• 7)    появления на работе в нетрезвом состоянии…

Можно предположить, что архиепископ Михаил в силу своего воспитания и образования явно бы воспользовался положением Ст. 135. взыскания за нарушение трудовой дисциплины: «При наложении дисциплинарного взыскания должны учитываться тяжесть совершенного проступка, обстоятельства, при которых он совершен, предшествующая работа и поведение работника»²¹, и уже только после этого — пунктом 4 указанной статьи: увольнение. Также владыка мог бы применить положение Ст. 136. Порядок применения и обжалования дисциплинарных взысканий: «до применения дисциплинарного взыскания с работника должно быть затребовано письменное объяснение»²², однако писал ли провинившийся объяснительную, нам неизвестно.

Следует отметить, что законодательство о труде советского периода, в отличие от современного23, не содержало отдельных условий, касающихся религиозных организаций. Поэтому, разумеется, архиепископ Михаил не мог напрямую применить в своем решении нормы государственного закона. Однако, как видно из указов: № 152 от 26 мая 1981 г. [Приложение № 1]: «… письменное объяснение допущенного прогула»; № 34/174 от 27 мая 1984 г. [Приложение № 2]: «… при предоставлении отпусков соблюдать нормы действующего законодательства»; № 21/26 от 11 августа 1983 г. [Приложение № 3]: «за нарушение распоряжения церковного руководства … объявляется выговор», архиепископ Михаил был явно знаком с действующим законодательством о труде, и не просто использовал его терминологию, а напрямую отсылал к нему своих сотрудников.

Прежде чем перейти к выводам, хотелось бы вернуться к тезису, приведенному в начале настоящей статьи — о личности архиепископа Михаила. В Приложениях впервые публикуются пять указов владыки. Все они, по нашему мнению, вполне показывают стиль письма архиепископа Михаила, а также его подход к наложению и снятию канонических прещений. Это, во-первых, общая «литературность» языка изложения; во-вторых, подробное, даже скрупулезное разъяснение сути проступка;

в-третьих, что особенно видно из Приложений № 4 и № 5, архиепископ Михаил не торопится с наложением прещений, неоднократно предоставляя нарушителю возможность исправиться, обращаясь к нему с увещеваниями (что, впрочем, присутствует практически во всех указах). Отметим, что в Приложениях № 4 и № 5, где, как можно судить, речь идет о серьезных и затянувшихся проблемах с конкретным священником, высокопарный, «дореволюционный» стиль письма владыки Михаила создает даже некоторый комический эффект, когда он налагает «строгий выговор с последним предупреждением о неминуемом увольнении за штат в состоянии запрещения».

Заключение

Таким образом, на основании рассмотренных указов архиепископа Михаила, можно сделать следующие выводы:

• В    продолжение церковной традиции архиепископ Михаил воспринимал себя как епархиальный суд, и судил также вполне в дореволюционной традиции;

Почему в своих решениях владыка не ссылался на каноны, сказать определенно нельзя, по крайней мере по тем указам, которые удалось успеть изучить. Однако разумно предполагать, что он был знаком с Каноническим кодексом;

Будучи епархиальным архиереем советского времени, архиепископ Михаил так или иначе учитывал требования государственного законодательства о труде, хотя напрямую применять его он не мог;

Не чувствуя себя связанным четкими положениями о церковном суде, архиепископ Михаил мог позволить себе составлять официальные циркуляры и указы судебного характера в достаточно высокопарной, насыщенной образами и метафорами литературной манере петербургского интеллигента;

Судя по изученным документам, архиепископ Михаил огромное внимание уделял таким средствам воздействия на нарушителей как беседа, внушение, разъяснение, и лишь после того, как убеждался в их неэффективности, применял меры административные. Таким образом, характерной чертой церковноправового мышления архиепископ Михаила можно назвать его стремление к постепенному воздействию на правонарушителя, избегая быстрого применения жестких санкций. Этот вывод явно перекликается с мнением Ю. В. Оспенникова: «Свойство духовного суда — его последовательное осуществление, которое заключается в последовательном усилении воздействия на правонарушителя с целью его исправления»24.

Что касается заявленной во введении к настоящей статье возможности сделать обобщенные выводы о церковноправовом в целом, и судебном в частности, мышлении епархиального архиерея времен Советского Союза (1980–1990 гг.), то, как представляется, на основании рассмотренных в статье документов делать расширительные выводы будет некорректным. Прежде всего это связано с уникальностью личности архиепископа Михаила, и, поэтому, очевидной невозможностью считать его «типичным» советским архиереем.