Как метамодерн привел к политической сатире и новому популизму

К лод Лефор еще в конце 1980-х гг. отмечал, что в мире возникает новое общество, в котором власть, право и знания испытывают радикальную неопределенность [Lefort 1988: 19]. Лиам Янг пишет сегодня, что в XXI в. реальность развивается быстрее ее осознания, поскольку технологии производят культуру и новые механизмы общественного взаимодействия, протеста и активизма. Таким образом, задача живущих сегодня людей заключается в совершении перехода от доцифрового мира к цифровому, чтобы преодолеть устаревший институт права, уже в настоящее время некорректно регулирующий новые социально-политические пространства¹. Происходящие в мире процессы культурной, политической, общественной трансформации остаются отчасти загадкой, отчасти сюрпризом и определенно одной из важнейших исследовательских тем.

Ключевым понятием новых политических форм можно считать метамодерн, прочно вошедший в политическую науку (как явление) только в 2010–2011 гг. благодаря Робину ван дер Аккеру, Тимотеусу Вермелену [Vermeulen, van der Akker 2010] и Люку Тернеру². Приставка «мета» отсылает нас к платоновской metaxy – срединности, промежуточности. Метамодерн – это «колыбель Ньютона», в рамках которой нет абсолюта и единственно правильных решений ( post-truth ), но есть всепронизывающий феномен фейка³. Эта фундаментальная понятийная трансформация постепенно привела к демистификации абсолютной власти, на место которой пришел фактор влияния. Александр Пятигорский назвал это переходом от концепции «политика – это все» к формуле «все может быть политикой» [Пятигорский, Алексеев 2008: 75-77].

Долгий период гегемонии абсолютной власти привел к тому, что пространство прямой демократии оказалось критически суженым [Хомский 2012: 55, 67-68; Schumpeter 1950: 269], поэтому общество все чаще выбирает альтернативные пути влияния на политику, например избрание нетипичных политических фигур и партий. Постистина, фейк и популизм – не просто модные темы, но явления, оказывающие колоссальное влияние на социально-политическую реальность. И если раньше миф был централизованным, «официальным», предсказуемым, с очевидными и прогнозируемыми сценариями, то сейчас он рождается спорадически, ситуационно. Горизонтализм (horizontalidad) и его признание в среде крупных политиков привели к распространению нового популизма, имеющего свои особенности.

Эрнесто Лакло и Шанталь Муфф, будучи социалистами, разумеется, говорили об опасности роста правого популизма [Mouffe 2005: 69], но в равной степени растет и левый. Например, в южной Европе преобладают левые настроения: СИРИЗА в Греции (Коалиция радикальных левых), «Подемос» в Испании; но в центральной – растут правые: Национальный фронт и Марин Ле Пен во Франции, «Альтернатива для Германии». Президентские выборы в США 2016 г. также дали две новые повестки: правый популизм Дональда Трампа и левый – Барни Сандерса (Хиллари Клинтон продолжала классическую демократическую риторику). Успех левых в т.ч. обусловлен новым поколением избирателей, не заставших «холодную войну» (отсюда феномен Берни Сандерса) и издержки социалистического строя формации XX в. Успех правых – это реакция на стремительные изменения в русле глобализации, на масштабную миграцию и столкновение культур, т.е. это защитная реакция на перемены.

Однако приставка «новый» отличает современный популизм тем, что зачастую он не разделяет левые и правые идеи, смешивая их воедино. Так, если взять Партию свободы во главе с Гертом Вилдерсом в Нидерландах, а также скандинавских шведских демократов, партию «Подлинные финны» и Тимо Сойни, Датскую народную партию, Партию прогресса в Норвегии, то в их программах внутренняя политика имеет левый уклон, а внешняя – правый. И в контексте метамодерна это не является противоречием, а лишь еще одним проявлением metaxy – промежуточности, относительности. Ангела Меркель также может рассматриваться как представитель нового популизма: внешняя политика Германии выстраивается по логике единого политическо-экономического европейского пространства, а внутренняя является спорадической, с опорой на общественную поддержку и тренды.

Суть нового популизма заключается в эффекте мобилизации новых слоев общества через выказанное недоверие политическим, корпоративным и медиаэлитам. Антикоррупционные протесты в России в 2017 г. назвали «бунтом школьников». Эксперты РАНХиГС1 и НИУ ВШЭ2 говорят о поколении людей, выросших на плюрализме Интернета, а не на монополии телевидения, что сделало это поколение рефлексивным, осознанным, с потенциалом к политическому действию. Испанская «Подемос» также привлекает именно молодежь, ее идейным лидером является университетский преподаватель политологии Пабло Иглесиас Туррион; формального политического лидера партия не имеет, сторонников притягивает посредством обсуждения и формулировки своих программ. Новый популизм выступает как своеобразный ответ «обществу спектакля» Ги Дебора: это попытка развенчать опосредованное властью «видение мира, вдруг ставшее объективным» [Дебор 1999], попытка сформулировать и воплотить собственное видение мира. Самые крупные мирные политические движения XXI в. возникли в США и заняли как раз антагони- стичную по отношению к «обычным политикам» позицию – это Occupy Wall Street и The Tea Party.

Ощущение «мыльного пузыря» от политики и политиков породило политический сарказм, носители которого в настоящее время по иронии судьбы имеют реальную политическую силу. Йон Гнарр стал первым современным крупным комиком-политиком, высмеивающим, собственно, саму политику и ее коррумпированность. Образ комика-правителя – это эссенция «конца политики тщеславных»1, которую представляют многие высокопоставленные лица и влиятельные партии.

Например, итальянское «Движение Пяти звезд» создано комиком Беппе Грилло, выступающим против коррупции и кланового капитализма в Италии. Грилло профессионально занимался политической сатирой на телевидении, а в 1987 г. его уволили с государственного канала за оскорбление Итальянской социалистической партии и ее лидера Беттино Кракси, после чего появление Грилло на телевидении стало происходить гораздо реже. В 2014 г. Грилло вернулся на экраны, участвуя в политических дебатах, что помогло ему популяризовать «Движение Пяти звезд». Свою партию он изначально позиционировал как постидеологическую, балансируя между левым и правым дискурсом, что, вероятно, позволило ей войти в тройку популярнейших итальянских партий и продемонстрировать устойчивый электоральный рост с 2009 г., а ее функционеру Вирджинии Раджи – стать мэром Рима летом 2016 г. Партия выступает за прямую демократию, политический активизм и призывает отказаться от формирования мнений на основе официальных источников информации, отдавая предпочтение Интернету.

Немецкая партия Die Partei выросла из политико-сатирического журнала Titanic; в настоящее время она имеет место в парламенте Евросоюза и не пренебрегает возможностью высказываться. Titanic издается с 1979 г. и несколько раз участвовал в избирательных кампаниях: на федеральных выборах 2002 г. журнал провозгласил себя Свободной демократической партией с одновременным выдвижением расистских лозунгов; в январе 2003 г. его сотрудники притворились кандидатами от Социал-демократической партии в Гессене; в 2003 г. в Баварии журнал выступал как местная партия социал-демократов. 2 августа 2004 г. главный редактор журнала Мартин Соннеборн организовал Die Partei, и в настоящее время Titanic – официальный печатный орган партии. Партия, которая, собственно, называется «Партия», скрывается за саркасти-чески-эклектичной формулировкой «Партия труда, соблюдения законности, защиты животных, продвижения элиты и базовых демократических ценностей», иронизируя над названиями и лозунгами традиционных политических партий. Для того чтобы получить большинство, Die Partei готова сформировать коалицию с любой другой стороной, кроме Свободной демократической партии, т.к. они «не образуют коалиций с шуточными организациями». Свой электорат Die Partei определяет как «людей, разочаровавшихся в других партиях». Несмотря на то что их программа ассоциируется с тоталитаризмом (и именно поэтому), сами Die Partei заявляют: «Лучше мы получим голоса, чем какие-то неонацисты». Партия регулярно предлагает построить «стены» (в последний раз – со Швейцарией, потому что «швейцарцы заслужили»), сформировать «антиконституционную платформу» и провозгласить новую политику, где партиям важно мнение большинства, которым, впрочем, они обязательно будут пренебрегать. Партия определяет себя как «лево-правую», заявляя, что «не может быть ничего, не должно быть ничего и не будет ничего левее и правее нашей партии». Это очень гнарровская по духу партия, и, возможно, она еще будет иметь успех в Германии.

За последние 2 года сатира и ирония над политикой стали частью политической жизни. Например, в 2015 г. в горсовет Одессы вошел император Палпатин, а президентом Гватемалы избран комик Джимми Моралес. На парламентских выборах в Великобритании в 2017 г. с Терезой Мэй конкурировали (и иногда побеждали) Lord Buckethead , представитель Официальной чудовищно-бредовой партии полоумных Великобритании ( The Official Raving Monster Loony Party ), герой «Улицы Сезам» мистер Рыбная Палочка. Фото этих кандидатов с премьер-министром страны в настоящий момент политической истории не выглядят абсурдно – такова политика. Во время предвыборной гонки кандидатов в президенты США на некоторое время с Хиллари Клинтон и Дональдом Трампом соперничал вымышленный персонаж Deez Nuts , придуманный школьником. Очевидно, что до выборов он не мог дойти, поскольку нет реального человека с таким именем (поэтому Deez Nuts призывал голосовать за Берни Сандерса), однако он стал важной и симптоматичной частью американского предвыборного процесса. Победитель президентских выборов Дональд Трамп также вписывается в экспериментально-абсурдистский характер постполитики.

Рационализм и классические стратегии уступили место популизму в качестве действенных политических стратегий, а фигуры, изначально расценивающиеся как шутка над политикой, в настоящее время ее реализуют.

Таким образом, метамодернизм пошатнул прежние устои: нерушимый статус истины, сакральное значение абсолютной власти, линейность развития событий, статус самого государства. И едва ли стоит давать окончательную оценку этим изменениям, пока мы находимся в самой гуще перемен. Совершенно точно, что мир изменился и продолжает меняться, правовые нормы и дискурсивные практики предыдущей эпохи уже не объясняют реальность, поэтому актуальная задача социальной науки – принять эти изменения и заговорить на языке новой эпохи.