Кампания по проверке и обмену партийных документов как отражение политических технологий сталинского режима на территории Верхневолжского региона в 1935-1936 годах

DOI:

Кампания по проверке и обмену партийных документов в Советском государстве открылась в мае 1935 г. и формально закончилась только осенью 1936 г. [16, с. 369], когда был возобновлен прием в партию. При этом промежуточные отчеты о ходе интенсивности и результативности проверки проводились регулярно: в июле 1935 г. [30], в декабре 1935 г. (на пленуме ЦК) [16, с. 295], в январе/февра-ле 1936 г. и в июне 1936 года [17, с. 724,731]. Проверка партдокументов представляла собой масштабную, охватывающую все регионы, идейно-политическую аттестацию – внутрипартийную фильтрацию коммунистов на предмет «политической благонадежности» с помощью тщательного изучения биографических данных, ориентированного на поиск «социально чуждого» происхождения, участия в «антисоветских группировках» или наличия нарушений партийной, государственной дисциплины, партийной этики, профессиональных взысканий.

Все это могло повлечь за собой различные санкции – от перевода в низшие категории «сочувствующих» до исключения из рядов ВКП(б), что означало в большинстве случаев потерю полноценного социального статуса, маргинализацию и превращение человека в наиболее вероятную кандидатуру для дальнейшего политического преследования, что зафиксировано в историографии. Так, О.В. Хлевнюк справедливо считает, что данная кампания представляла собой «смесь традиционной партийной чистки и спецопераций органов НКВД», и тем самым ее можно оце- нить как «новый шаг в эскалации репрессий против членов партии» [38, с. 235]. И.В. Павлова [22], В.З. Роговин [35], А.А. Колдушко [15], через призму деятельности Комиссии партийного контроля (КПК) при ЦК ВКП(б) – Т.Н. Никонорова [19] признают проверку партийных документов, инициированную сталинским руководством, составным компонентом «репрессивного цикла»

Зарубежные историки предприняли попытку обратиться к теоретико-методологическим основаниям и функциональной специфике партийных чисток, что можно вполне репрезентативно экстраполировать и на рассматриваемое нами явление. Так, А. Блюм, М. Веспуле довольно подробно освещают технологию чисток в партии, предлагают классификацию «оппозиционного поведения», оценивая общий идеологический принцип функционирования органов контроля как «инструментализацию фактов в репрессивных целях», когда прошлое становится на «службу» у настоящего [3, с. 28, 267].

Б. Штудер и Б. Уинфрид непосредственно затрагивают сам механизм внутрипартийного контроля и его составные звенья – партийные взыскания и социально-политические критерии их наложения на богатом архивном материале. Они приходят к интересным выводам о роли критики и самокритики как «ритуалов партийной жизни», выполнявших функцию политического контроля, направленного на «демонтаж личности», под угрозой исключения из партии как «социальной смерти» – уничтожение исконной идентичности и формиро- вание новой «партийной ментальности» [39, с. 10–11, 89, 125]. На региональном уровне ход кампании по проверке и обмену партийных документов изучен лишь поверхностно и фрагментарно в работах исследователей-ре-гионоведов, посвященных проблемам динамики партноменклатуры [18], экономической истории [20], а также в рамках истории органов государственной безопасности [4; 12].

Все это свидетельствует о недостаточной степени изученности рассматриваемой проблемы, актуальности обращения к этим сюжетам политической истории 1930-х годов.

Непосредственной целью кампании был сбор компрометирующих материалов на коммунистов и составление «картотеки» потенциально репрессированных. Одним из ведущих институциональных инструментариев, осуществлявших «идеологическую экспертизу» на территории Верхневолжского региона в середине 1930-х гг., была Комиссия партийного контроля (КПК) при ЦК ВКП(б) и ее территориальные структуры – партколлегии, а затем и уполномоченные КПК при ЦК ВКП(б) по Ивановской и Ярославской областям. КПК представляла собой коллегию судебно-следственного типа, занимавшуюся проверкой выполнения решений ЦК ВКП(б) и СНК СССР партийными и советскими структурами. Она возникла в феврале 1934 г. как институциональный правопреемник объединенного наркомата ЦКК (Центральная контрольная комиссия) – НК РКИ (Рабоче-крестьянская инспекция), формально унаследовавший внутрипартийные функции секции ЦКК [27, л. 45–47], но в реальности приобретший более широкие полномочия и занявший исключительное положение в политической системе СССР как один из ведущих инструментов-проводников воли «генеральной линии партии», что было санкционировано самим И.В. Сталиным.

Запуск внутрипартийного мониторинга на территории еще тогда Ивановской промышленной области (ИПО, существовала в 1929– 1936 гг.) был осуществлен закрытым письмом ЦК ВКП(б) «О беспорядках в учете, выдаче, хранении партбилетов и о мероприятиях по упорядочению этого дела» от 13 мая 1935 г. [5, л. 2–3; 2, л. 3–6], которое поступило на имя ответственного секретаря партколлегии КПК по ИПО А.Ф. Витковского. Но архивные до- кументы, данные региональной периодической печати свидетельствуют, что уже начиная с января 1935 г. внутрипартийный контроль тщательно готовился к этому важнейшему идейно-политическому мероприятию, инициировав предварительный зондаж умонастроений населения Верхневолжского региона и его руководителей. Партколлегия (далее – ПК) КПК по ИПО контролировала уровень проведения организационно-пропагандистских кампаний, а также не менее внимательно относилась к случаям «персональных извращений». Ответственный секретарь ПК КПК А.Ф. Вит-ковский был крайне обеспокоен медлительностью городских партийных организаций – горкомов и горрайкомов области – в мобилизации кадрово-технического корпуса, необходимого для предстоящей чистки. «Костромской горком, – писал он И.П. Носову, – запрашивает ПК, возможно ли начинать подбор технического аппарата для чистки. Это означает отсутствие всякой работы в этой области». Далее приводились выдержки из ответа заместителя секретаря городского комитета (далее – ГК) ВКП(б) Кузнецова, признанного невразумительным, который, как констатировал Витковский, судя по содержанию, «сигнализирует об искривлениях, уже имеющих место в горкоме» [24, л. 28]. Аналогичные оценки были перенесены на партийные организации Владимира и Ярославля.

На некоторые промышленные объекты выехали со специальной проверкой партсле-дователи. Они должны были выяснить, насколько политические настроения на предприятиях соответствуют очередным идеологическим установкам, а также оперативно обработать поступившие сигналы. Один из таких сигналов бдительности поступил из парткома ковровского оружейного завода ИНЗ № 2, где рабочий Новоселов выступил с «контрреволюционными заявлениями», высказав предположение, что директор завода Савельев поехал на VII Съезд Советов только потому, что «купил бутылку водки секретарю обкома тов. Носову». А по поводу смерти В.В. Куйбышева он имел неосторожность пошутить, что тот умер от пьянства [24, л. 42].

На парткоме эти слова были однозначно квалифицированы как «выступление классового врага, желающего опорочить руководи- телей и партию» [24, л. 44]. Прибывшему на завод члену ПК КПК М.М. Магдюку удалось установить, что Новоселов – бывший унтер-офицер, «замаскированный двурушник», а также в ходе комплексной проверки выявить еще более 40 «социально-чуждых элементов, скрывавших свое происхождение» [24, л. 42]. Подобный материал, благоприятный для дальнейшей разработки, был обнаружен и на кинешемской фабрике «Приволжская коммуна», что было напрямую связано с ошибками бывшего и недавно снятого руководства. Как выяснилось, Кинешемский ГК и Наволокский районный комитет (далее – РК) ВКП(б) не только не обеспечили «коренной перестройки работы партийной организации», но и «вновь проглядели» состояние районных хозяйственно-политических объектов, которые оказались «засоренными врагами народа». Из переписки И.П. Носова с А.Ф. Витковским: «вскрылось, что «самокритика на фабрике зажата со стороны директора, практикующего разного рода подачки части партактива, что породило в парторганизации элементы загнивания, примиренчества и круговой поруки, при которой антипартийные действия руководства на фабрике не только не разоблачались, но и всячески замазывались» [24, л. 146].

В феврале 1935 г. в Ярославском медицинском техникуме была вскрыта и ликвидирована «контрреволюционная террористическая группировка», возглавляемая комсомольцем Дурыниным и студентами Орлеанским и Парфеновым. Эта группа «обсуждала вопрос о проведении террора против вождей партии, причем приняла решение после предварительной подготовки выехать в Москву, связаться с другими террористическими организациями и совершить террористический акт» [36, л. 20].

В связи с этим летом-осенью партколлегией КПК были подтверждены исключения из партии, осуществленные Ярославским ГК ВКП(б), доцента Яролавского пединститута К.И. Защинского, поддерживающего «систематическую связь с контрреволюционной троцкистско-зиновьевской оппозицией», студента сельскохозяйственной школы А.И. Крюкова за «двурушнические и хвостистские настроения», преподавателя истории партии Пошехоно-Володарского рабфака С.П. Градо-ва, «не отражавшего в даваемых студентам опросниках борьбу с троцкизмом», Рыбинским ГК ВКП(б) – сотрудника городского отдела народного образования (гороно) Короткова за «притупление классовой бдительности и недостаточное руководство школами» [13, л. 12–14]. Был исключен из партии инженер, аспирант Рыбинского авиаинститута А.М. Волков, пришедшеий к «контрреволюционному выводу», говоря: «У нас нет перспектив развития, мы держимся обманом и эксплуатацией рабочих, разоряем крестьянство. Вся страна идет к гибели. В партии нет демократии, бюрократическая верхушка зажала рядовую партийную массу» [13, л. 12–13].

Аналогичная волна прокатилась и по Ивановской, Владимирской, Костромской партийным организациям. Это дела студента Ивановского химинститута А.П. Григорьева, преподавателя-консультанта по истории партии Касаткина, работников Костромского парткабинета Попова и Волкова, исключенных из партии за то, что к 11-й годовщине смерти В.И. Ленина на витрину выставки книг поставили работу Г. Зиновьева «Шесть дней» [6, л. 52]. Все парткабинеты области испытали на себе ударную волну, накрывшую их после обнаружения «недостаточной идеологической настороженности» в одном из них [1, л. 92].

Важным компонентом подготовки к кампании по обмену партийных документов была проверка состояния учетных карточек коммунистов на предмет точного отображения всех взысканий, вынесенных бюро КПК по представлению региональных партколлегий за период с сентября 1934 г. по январь 1935 года. В качестве основания для проверки приводились неутешительные статистические данные по Москве, пример которой должен был воодушевить региональные ПК на педантичную исполнительность в этом вопросе. По Москве из 110 партвзысканий, вынесенных бюро КПК, своевременно были занесены в учетные карточки только 67 коммунистам, 23 были записаны только в момент проверки ПК по Московской области, и местонахождение 20 человек из выбранного перечня – неизвестно [25, л. 47–48].

Таким образом, на этих примерах мы видим, что органы внутрипартийного контроля заблаговременно обеспечивали себе информационно-политический приоритет, что в дальнейшем, уже в ходе самой кампании по проверке партдокументов, позволило без труда делать «нужные выводы», опираясь на сведения, которые поступали отовсюду, начиная от обкома и заканчивая низовыми партийными организациями.

Прологом, по настоящему вселившим уверенность в Витковского и побудившего его на верноподданническую активность, стало так называемое дело Ивановского горкома ВКП(б) и его первого секретаря Б.П. Соко-линского. Начало этому делу было положено весной-летом 1935 г., а затем оно превратилось в «сквозную линию», лейтмотив, ключевое звено, выражаясь языком тех лет, – в «контрреволюционную колыбель», к которой сталинское руководство неоднократно возвращалось, желая продемонстрировать глубокие истоки «оппортунизма» верхневолжских партийцев. Здесь в очередной раз отчетливо проявилась сигнализаторская функция «Правды», в которой в ряде статей, появившихся в печати еще до начала кампании проверки документов 27 марта [28], 7 апреля [29], а затем регулярно воспроизводящих типовые претензии в публикациях от 26 августа 1935 г. [31], марте и июне 1936 г. [32], возвещалось о «неблагополучном» положении в Ивановской области. Соколинского критиковали за отсталость партийной работы, пришедшей в упадок из-за его «зазнайства и самоуспокоенности» как секретаря парторганизации, в результате бездеятельности которого были «вскрыты вопиющие факты нарушения внутрипартийной демократии и отсутствие революционной бдительности», следствием которой стала хроническая «засоренность аппарата горкома чуждыми элементами» [11, л. 123–127].

А.Ф. Витковский специально запрашивал обком и лично И.П. Носова, требуя предоставить стенограммы выступлений Соколинс-кого на пленумах Ивановского ГК ВКП(б), чтобы почерпнуть нужную информацию о его «политической физиономии» [24, л. 333]. На пике критики Соколинского вышло постановление ЦК ВКП(б) «Об ошибках Саратовского крайкома ВКП(б)», датированное 23 июня 1935 г. и через месяц перепечатанное в региональных газетах. Оно угрожающе гласило: «Саратовский крайком ВКП(б) грубо нарушил линию партии в деле воспитания и выращива- ния кадров, допустив в отношении кадров пе-реадминистрирование, выразившееся в массовых смещениях и партийных репрессиях вместо систематической работы по воспитанию кадров» [23, с. 44]. Главной причиной такой «запущенности партийного хозяйства», по мнению центрального руководства, стала недопустимая практика занижения авторитета и правомочий органов партийного контроля, проводившееся «под прикрытием необоснованных разговоров о двоецентрии».

Таким образом, ЦК выразив публичное недоверие сложившейся конкретной модели взаимоотношения местного руководства и КПК, не только создал необходимый прецедент для ее беспрепятственной работы по составлению «сталинских списков», но и фактически предрешил судьбу руководителей этого уровня. На этой волне и проводилась кампания по обмену партийных документов в области, открывая которую, ЦК ВКП(б) предупреждал о недопустимости ее мимолетно-сезонного характера, призывая к систематической и неутомимой борьбе на «пропагандистском фронте». [23, с. 43]. Результаты не заставили себя ждать. В июне-июле 1935 г. партколлегией КПК по ИПО совместно с НКВД были вскрыты две контрреволюционные организации в редакции газеты «Рабочий край», в состав которой входили заместитель редактора Сибирякова, фоторепортеры Готовкин, Хломов, Камайданов, Буров, Сархин и др. Из материалов партколлегии выяснилось, что «участники устраивали систематические сборища, на которых давали контрреволюционную оценку мероприятиям советской власти и партии, ставили перед собой задачу захвата руководства газеты в антисоветских целях». [13, л. 4].

Уже эти данные позволили в июле 1935 г. Н.И. Ежову в докладной записке на имя И.В. Сталина отметить желаемую динамику. «Новым в ходе проверки партийных документов, – сообщал председатель КПК, – за последнее время в части выявления врагов народа является то, что со всей очевидностью вскрываются не только отдельные люди, обманным путем проникшие в ВКП(б), но и целые организации… В этом отношении особенно показательны троцкистские образования. Они вскрыты во многих местах Украины, Казах- стана, Иваново-Вознесенска (курсив здесь и далее мой. – К. Ю.), Красноярска и других организаций…» [26, с. 244]. А в докладе, сделанном в декабре 1935 г. на пленуме ЦК, Ежов заявил, что данные по Ивановской области являются наиболее «типичными», поскольку там «без решения ГК и РК выдано 6 500 партбилетов», а «политические ошибки» уходят корнями в начало 1930-х гг., ибо «в основе нарушения устава партии лежит решение Ивановского обкома от 21 ноября 1931 г., согласно которому обком предоставил многим партийным комитетам право окончательного решения о приеме в партию без утверждения обкома» [7, л. 36].

Архивные документы КПК свидетельствуют о реальном объеме собранных «компрометирующих материалов». В августе 1935 г. заместитель начальника управления НКВД по ИПО В.А. Стырне сообщал Вит-ковскому, что «в связи с проверкой партийных документов арестованы 89 человек (троцкистов – 10, антипартийных элементов – 14, шпионов – 1, диверсантов – 2, провокаторов – 2, участников бело-зеленых армий – 9, аферистов – 33, скрывавших свое происхождение – 4, др. – 14)». «Начальникам местных аппаратов, – продолжал он, – переданы все имеющиеся компрометирующие материалы на членов и кандидатов ВКП(б): секретарям Ивановского ГК передано 2 списка на 200 человек, Ярославского ГК – на 212, Рыбинскому – на 103, Вичужскому РК – на 59 человек, Кинешемскому – на 36, Мышкинскому – на 60 человек» [37, л. 5]. Летом 1935 г. аналогичные материалы были получены и по Владимирскому району, в райком которого поступило «свыше 150 устных и письменных заявлений от коммунистов, сообщивших те или иные данные, компрометирующие и вскрывающие настоящее лицо некоторых пребывающих в партии людей» [14, л. 57].

Правоту Ежова был вынужден признать и первый секретарь Ивановского обкома И.П. Носов, подтвердивший приведенные в докладе председателя КПК цифры и сделанные выводы из этого: «члены партии, находившиеся в течении 3–4 лет в партии, должны быть исключены из нее как принятые не по Уставу» [34].

Чувствуя дальнейшую срочную необходимость «оправдаться» перед вышестоящим руководством за «притупление политической бдительности», 27 февраля 1936 г. обком ИПО подготовил обширный отчет. В нем приводился список, в котором исключенные 14,1 % коммунистов делились на 24 основные категории. Среди них фигурировали: 5 «чуждых людей и пробравшихся в партийный аппарат и использовавших его для получения партдокументов» (4 члена партии, 1 – кандидат. Далее – 4/1 и т. д.); «обманным путем получивших парт-документы (подделки под видом утери, хищения)» – 56 чел. (43/13); «подозреваемые в шпионаже» – 33 чел. (29/4); «троцкистов и зино-вьевцев» – 307 чел. (294/13); «аферистов и жуликов» – 346 чел. (258/88); «белогвардейцев» – 175 чел. (145/30); «участников контрреволюционных кулацких восстаний» – 232 чел. (174/58); «полицейских, урядников, жандармов и прочих, служивших в полиции» – 84 чел. (73/11); «детей полицейских» – 307 чел. (240/67); «кадетов, эсеров, меньшевиков и выходцев из других партий» – 132 чел. (115/17); «черносотенцев» – 41 чел. (36/5); «кулаков и выходцев из кулацкой среды» – 848 чел. (589/259); «торговцев и выходцев из торгашеской среды» – 757 чел. (561/196); «заводчиков, фабрикантов и выходцев из этой среды» – 145 чел. (110/35); «дворян, помещиков и выходцев из этой среды» – 44 чел. (36/8); «служителей религиозного культа, церковников, сектантов» – 177 чел. (125/52); «прочих социально чуждых элементов и связанных с социально-чуждыми элементами» – 902 чел. (635/267); «преступников, судившихся ранее за различные преступления (растраты, хищения социалистической собственности и другие злоупотребления)» – 1 229 чел. (880/349); «разложившихся элементов (пьянство, бытовое разложение, распущенность)» – 2 380 чел. (1700/680); «не прошедших чистку 1929 года» – 73 чел. (64/19); «ранее исключенных из партии, но состоявших на учете в партийной организации» – 104 чел. (60/44); «принятых с нарушением устава» – 337 чел. (209/128); «оторвавшихся от партии и потерявших связь с партией» – 3 452 чел. (1117/1735); «исключенных по другим причинам» – 425 чел. (116/309).

Далее приводились текущие «оперативные данные» и практические меры, принятые в отношении части лиц, «уличенных» в «контрреволюционных вылазках». Всего из 77 рай- онов области (ИПО) «троцкисты-зиновьевцы» были обнаружены в 51: в Иванове – 46 чел., в Ярославле – 45 чел., в Костроме – 13 чел., в Рыбинске – 13 чел., в Вичуге – 11 чел., во Владимире – 11 чел., в Александрове – 6 чел., в Гусь-Хрустальном – 4 человека. Как указывалось, на тот момент (к концу 1935 г. – началу 1936 г.) было уже арестовано 319 чел., привлечено к судебной ответственности без ареста – 71 чел. Из них: «чуждых» людей, проникших в партаппарат, – 3 чел., троцкистов-зиновьевцев – 103 чел., аферистов и жуликов – 51 чел., белогвардейцев и кулаков – 116 чел., шпионов – 5 чел., провокаторов – 5 чел., по другим причинам – арестованы 36 чел. Из общего количества привлеченных к судебной ответственности и арестованных на 27 февраля осуждено 147 чел. За 1936 г. эти «прогнозы по разоблачениям» неоднократно подтверждались еще более внушительной статистикой, масштабы которой были вызваны под влиянием атмосферы так называемого первого «московского процесса» августа 1936 г. над «антисоветским террористическим троцкис-тско-зиновьевским центром».

За период проверки партийных документов было исключено: «троцкистов-зиновьев-цев» – 250 чел., «белогвардейцев и кулаков» – 755 чел., «жуликов и аферистов» – 152 чел., «за связь с чуждыми элементами» – 360 чел. И только по Ивановской области было вскрыто 33 «контрреволюционные группы», из них 25 – при проверке и 8 – при обмене партийных документов (в Иванове, Владимире, Александрове, Собинке, Коврове, Кинешме, Вичуге, Кольчугине, Родниках; в парторганизациях: Комсомольской, Середской, Вязниковской, Тейковской, Шуйской, Гороховецкой, Мелен-ковской» [21, л. 2–4, 54–58].

Из всех дел, проходивших по линии КПК и НКВД в это время, наиболее примечательны случаи детальной проработки «партийной интеллигенции» – руководителей органов периодической печати, парткабинетов, отделов образования и т. д. В них, помимо общих критериев, очевидно, видели наиболее вероятных «контрреволюционеров», владеющих определенными теоретическими знаниями и навыками обращения с ними. Тем самым они попадали под категорию особенно неблагонадежных с высоким «индексом враждебнос- ти». Так, уже летом 1935 г., в самый разгар кампании по обмену партдокументов, судя по архивным данным, партколлегия КПК открыла атаку против редакции областной газеты «Рабочий край». В информационном донесении в центр говорится следующее: «По поручению отдела печати и издательства ЦК ВКП(б) партколлегия расследовала заявление Лешу-кова против редактора областной газеты З.Д. Ефанова. Установлено, что в редакции “Рабочего края” свила себе гнездо явно контрреволюционная группа, сохранявшаяся там длительное время благодаря политической близорукости и отсутствию большевистской бдительности среди коммунистов аппарата редакции. В июле 1935 г. органами НКВД по ИПО были вскрыты и ликвидированы две, связанные между собой к-р группы, приютившиеся в стенах редакции “Рабкрая”, в состав которых входили фоторепортеры и литературные работники редакции: ГОТОВКИН – сын торговца, ХЛОМОВ – сын купца, ранее репрессировавшийся органами ОГПУ и судился; КАМАЙДАНОВ – сын торговца; БУРОВ – художник – судился; САРУИН – сын торговца за хулиганство и др. Участники группировок устраивали систематические сборища, на которых давали к-р оценку мероприятиям советской власти и партии. Допускали гнусные выпады против вождей ВКП (б) и советской власти. Писали и рисовали антисоветские произведения... Группа фоторепортеров обсуждала вопрос о приобретении оружия. В газете помещались неправильные материалы, в которых защищались позиции классового врага...» [13, л. 2–3].

Другим, не менее примечательным, делом, характеризующим обстановку тех лет, стал случай с заведующим районным отделом образования в г. Владимире (районо) Зворыкиным, обвиненным в «идеологических извращениях». Выяснилось, что Зворыкин «был эсером и активным участником муромского контрреволюционного восстания», тем самым «продолжил борьбу с партией, вращаясь среди партийного актива Владимирской организации», развязно издевался над партийным руководством, облекая все это в форму циничных шуток, анекдотов, причем вся эта пошлость имела ярко выраженный троцкистс-ко-зиновьевский, по существу, контрреволюци- онный характер. Например, при осмотре резолюции, принятой на митинге, посвященном памяти т. Куйбышева, Зворыкин заявляет, что он «составил “аполитичную резолюцию”, так как забыл сплотить ряды вокруг ЦК» [13, л. 7]. Для нас важно отметить, что дело Зворыкина стало одним из звеньев в цепи политических претензий к Владимирскому району. Вскоре для расследования «зворыкинского следа» туда прибыл сотрудник КПК [33, л. 157]. В результате политическая атмосфера Владимирского района была подвергнута серьезной «идеологической экспертизе», по итогам которой был сделан обобщающий вывод: «В результате проверки партдокументов вскрыта засоренность Владимирской парторганизации троцкистско-зиновьевскими охвостьями, классово-враждебными элементами из помещиков, купцов, торговцев, спекулянтов, подрядчиков, [а также] жуликами, аферистами и мо-рально-разложившимися элементами... Эта контрреволюционная группа имела ответвления в гусевском уезде (Бугров, Волков, Егоров), в Муроме, Вязниках, Кольчугине, а также во Владимирском гарнизоне (Галушин, Петров, Фонарев) [14, л. 6–7].

Все это было объединено в единый «очаг контрреволюции», существовавший в Гусь-Хрустальном, Муроме, Вязниках, Владимире. В специальной докладной записке, посвященной первичным итогам проверки партдокумен-тов и составленной, очевидно, летом 1935 г., говорилось: «Гусевским РК вскрыто, [что] в 1927 г. в Гусь-Хрустальном на заводе им. Бухарина была организована “группа одиннадцати”, которая вела борьбу против повышения норм выработки, фактически, возглавляла происходившую на заводе забастовку, всяческими путями стараясь вызвать недовольство и возмущения рабочих». Организатором существовавшей в 1927–1929 гг. «группы одиннадцати», якобы претендовавшей уже не только на внутрирегиональный, но и даже общесоюзный масштаб «контрреволюционной деятельности», являлся А.И. Рябов, входивший в «гусевский центр троцкистов», в котором «состояли Рябов, Бугров (работник агитпрома укома), Обухов Яков, Тренин (директор стеклозавода “Красное эхо”)» [9, л. 3].

Летом 1936 г. была обнаружена «контрреволюционная группа» в газете «Северная правда» [8, л. 4], а в самом конце 1936 г. городским отделом (ГО) НКВД г. Костромы было сфабриковано дело об «антисоветской группе» на заводе катеростроения. В докладной записке, составленной оперуполномоченным секретно-политического отдела (СПО) НКВД Меркудиновым сообщалось, что на обозначенном заводе «за последние два года крепко осела группа лиц, явно морально-раз-ложившихся элементов, которая до настоящего времени продолжает творить свои антигосударственные делишки: самоснабжение, шкурнические махинации, взяточничество, подхалимство». В числе лиц, входивших в эту группу, были названы: директор завода Маковский, технорук В.А. Флоров, бухгалтер Бочикалов, начальник снабжения Соколов, агент по снабжению Ф.Д. Карезин, техник-калькулятор Роднов, плановик Кульков, кассир В.А. Соболева [10, л. 12].