Кароль Сверчевский: человек и легенда

Биография «генерала трех армий» Вальтера – Кароля Сверчевского – изобилует яркими эпизодами, а флер романтического образа, помноженный на гриф коминтерновской секретности, создали поистине легендар- ный образ военного, разведчика и авантюриста. Деятельность Сверчевского в Коминтерне ранее освещалась автором на страницах журнала «Власть» [Рыков 2023]. Однако многие эпизоды биографии Сверчевского разного времени обросли мифами, домыслами, биографические справочники нередко содержат факты художественного содержания. И если боевой путь Сверчевского на фронтах Второй мировой войны и гражданской войны в Испании относительно подробно задокументирован (но не лишен белых и серых пятен), то другие периоды его биографии освещены не столь подробно, оставляя место разного рода конспиративным версиям.

Обращение к жанру персональной истории представляет познание человека и его деятельности как важного предмета исторической науки, концептуальные положения которого можно обнаружить в построениях В.О. Ключевского о человеческой личности и «людском обществе» как исторических силах, «человеческом общежитии» – о роли личности в контексте исторической эпохи [Васильев 2011].

В ряде источников популяризируется мнение об участии Кароля Сверчевского в Первой мировой войне. В частности, сообщается следующее: «В условиях идущей с 1914 года Первой мировой войны в сентябре 1915 года, вместе с другими российскими подданными Царства Польского, эвакуировался сначала под Казань, а после переехал к своим родным в Москву, стал работать токарем на фабрике геодезических инструментов “Проводникъ”. Здесь в Москве весной 1916 года был призван в Русскую армию и направлен в действующие войска на германский фронт. В течение более года был участником боевых действий» [Пичурин 2016: 153]. В другом источнике утверждается: «Будучи призван в 1916 г., когда Польша еще находилась в составе Российской империи, в русскую армию, он проявил недюжинную храбрость в боях с немцами, которых считал врагами равно как русских, так и поляков» [Меркулов 2017: 221]. Приведенная информация является спорной: в военно-биографических словарях и энциклопедиях информация о службе Сверчевского в царской армии отсутствует1. Однако свет на данное разночтение в биографических сюжетах проливают воспоминания дочерей Сверчевского, в которых использованы архивные документы. В своих мемуарах Сверчевские написали следующее: «Летом 1915 года, в разгар Первой мировой войны, папу призвали на военную подготовку. Пройдя двухнедельные военные сборы, он получил звание унтер-офицера и был приписан ко 2-му Уланскому полку польских легионеров, который в то время формировался в Бобруйске. И хотя до Бобруйска он не добрался и, значит, в полку не служил и дня, но на вопрос в анкетах о службе “в царской армии” всегда отвечал утвердительно» [Сверчевская А., Сверчевская З., Сверчевская М. 1993: 8].

Следующим по хронологии спорным биографическим фактом является утверждение об участии Сверчевского в боях с белогвардейскими частями Колчака в период Гражданской войны в России. В данном контексте упоминается легендарный сюжет о захвате поезда с «колчаковским золотом» – якобы данной операцией руководил будущей генерал Вальтер: «По некоторым сведениям, зимой 1919–1920 гг. участвовал в боях против колчаковцев в Сибири и Забайкалье, один из участников захвата “поезда с золотым запасом” адмирала Колчака»2. Достоверно известно, что Сверчевский являлся участ- ником Гражданской войны: «Во время Октябрьской революции в составе боевой дружины Лефортовского района он участвовал в боях против юнкеров. В красногвардейском отряде воевал с войсками Центральной рады на Украине (Сумы, Путивль, Конотоп, Ворожба) и с немцами под Оршей. В должностях командира взвода, роты, батальона 123-го стрелкового полка воевал на Украине и на Дону до лета 1920 года» [Пичурин 2016: 153]. В 1921 г. Сверчевский в должности политического комиссара участвовал в подавлении «антоновщины» в Тамбовской губернии, о чем есть как документальные свидетельства, так и воспоминания сослуживцев: «Задачу принять участие в ликвидации банд Антонова получила и кавалерийская бригада Котовского. А в мае 1921 года бригада высадилась на станции Моршанск. Отсюда начался знаменитый набег котовцев, взаимодействующих с отрядами курсантов школ командиров, прибывшими одновременно в Кирсановский район, в тот край лесов, где начинал свою бандитскую деятельность Антонов. Был в этом числе и отряд нашей школы командиров – красных коммунаров, который участвовал в боях. Тогда я командовал международным отрядом этой школы; там были еще отряды: югославский, венгерский, немецкий. Был среди нас тогда Сверчевский – сначала как сотрудник политотдела, потом стал политическим комиссаром возглавляемого мною отряда курсантов – коммунаров, сражавшихся с бандами Антонова. Тогда у меня была возможность познакомиться с Карлом Сверчевским поближе» [Okęcki, Szleyenai, Zatorski 1954: 142].

Отдельным моментом в череде сложных вопросов биографии Сверчевского является его «китайская командировка» в качестве советского военного советника в 1933–1934 гг. В воспоминаниях дочерей Сверчевского командировка в Китай могла быть негласной для семьи. Они ссылались на книгу польского автора Л. Вышчельского, изданную в Варшаве в 1987 г. В данной книге сообщалось следующее: «Любопытным эпизодом в богатой биографии Сверчевского было его участие как добровольца для помощи в организации и в обучении Китайской рабоче-крестьянской Красной Армии под руководительством китайских коммунистов. Сверчевский прибыл в Китай весной 1931 г. Во время боев с войсками Гоминьдана и японскими милитаристами летом 1931 г. Сверчевский попросился на фронт. Он оказывал помощь китайским командирам во время боев на реке Хуанхэ. Осенью того же года, после занятия японцами Маньчжурии, Сверчевский вернулся в Советский Союз» [Wyszczeleski 1987: 74]. Однако о данном эпизоде биографии дочери Сверчевского ничего не знали [Сверчевская А., Сверчевская З., Сверчевская М. 1993: 8-9]. Стоит отметить, что в личном деле Сверчевского, находящемся в архиве Коминтерна, отсутствуют документальные подтверждения какой-либо «командировки», за исключением Испании1.

В обширной монографии В.Н. Усова, посвященной советской разведке в Китае в 1930-е гг., какая-либо боевая или разведывательная деятельность Вальтера в Китае не упомянута. Сложно представить, что в данной работе, содержащий в себе колоссальный массив архивных данных, нет информации о «китайской командировке» Сверчевского, а комментарий, посвященный работе Вальтера по «китайской линии», ограничивается лишь подготовкой китайских студентов в разведшколе при Коминтерне [Усов 2007: 28].

На причину возникновения подобных биографических нестыковок отчасти проливает свет художественная литература. Сюжет, повествующей о боях в Сибири и Китае, присутствует в романе Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол» в описании коминтерновского генерала Гольца, прообразом которого мог быть «генерал Вальтер», который был знаком с Хемингуэем в Испании1. Правомерно ли отождествлять Гольца и Вальтера в полной мере, где грань между художественным вымыслом и достоверностью? Однако определенные выводы можно сделать из интервью с гражданской женой Сверчевского Владой Пехоцкой, отвечающей на вопрос относительно сопоставления литературного персонажа со Сверчевским: «Командирскую биографию с боями против Колчака, с боями в Китае, в Польше и так далее предложил сам Вальтер. Ведь о “золотом поезде” Хемингуэй прежде не слышал. Внешность Гольца, манера держаться чем-то совпадают с внешностью и манерой “Вальтера” – Сверчевского. Но жизнеописание – ни в коем разе. Зачем давать хлеб чужим разведкам, хотят – пусть сами добывают»2. Скорее всего, опытный разведчик Сверчевский в ходе беседы с американским журналистом, рассказывая о себе, мог смешивать реальные факты с небылицами, переплетая сюжеты и образы, чем послужил созданию не только своего бравого прототипа, но и мифов о себе самом.

Изучение персональной истории Кароля Сверчевского демонстрирует необходимость следующей методологической установки: в историческом познании, несомненно, в качестве важного научного инструмента используется гипотеза, однако она должна получить обоснованную интерпретацию. В персональной истории значимое место отводится психологической интерпретации, позволяющей достичь уровня понимания (по И.Г. Дройзену) или «ясности смысла» (по М.В. Ломоносову) [Васильев 2016: 221-222; Васильев 2014: 145].

Последний эпизод биографии Кароля Сверчевского, окутанный тайной, связан с его гибелью. Смерть героя трех стран была столь же яркой, сколь его жизнь, и лишь укрепила легенду о храбром генерале Вальтере. В конце марта 1947 г. во время инспектирования частей Войска Польского, предпринимавших действия против бандформирований подпольной Украинской повстанческой армии (УПА) на территории Польши, автомобили с польскими офицерами попали в засаду на горной дороге близ населенных пунктов Яблонки и Бещады. Среди этих офицеров был и генерал брони Войска Польского, заместитель министра национальной обороны Польши, депутат польского сейма Кароль Сверчевский. Трагическая гибель человека столь значительного вознесла его в пантеон героев Польской Народной Республики, но одновременно стала предметом разного рода пересудов, которые бурным цветом расцвели после падения социалистического лагеря. В смерти Сверчевского некоторые потомки разглядели «кровавую руку Кремля», отомстившего польскому коминтерновцу, избежавшему репрессий 1930-х гг., за его политическую непреклонность.

В публикации Владимира Иванидзе «Пан Вальтер», автор которой опирается на воспоминания людей, лично знавших Сверчевского, приводится эпизод встречи последнего с И.В. Сталиным. В Кремль Сверчевского вызвали ночью: «Сталин встретил благодушно: “Здравствуйте, пан Сверчевский.

Пан, а не пропал. Ясновельможный пан…”. Он неторопливо прохаживался по кабинету. Бранил польское руководство – не понимает геополитического положения своей страны; бранил польское крестьянство – не понимает преимуществ колхозного строя; бранил польскую службу безопасности – не может покончить с подпольем, с прозападными настроениями, с бандеровцами, не использует опыт Сверчевского, успешно боровшегося в Испании с “пятой колонной”. Сверчевский попытался вставить словцо: на нем лежали другие обязанности – чисто армейские. Пропустив эти слова мимо ушей, Сталин остановился перед гостем: есть мнение назначить вас министром национальной безопасности Польши. Огорошенный Сверчевский вытянулся: “Я всегда был солдатом и никогда не был жандармом”. Сталин похвалил: хорошо сформулировано. И продолжил лекцию о внутреннем положении Польши. Завершая, повторил предложение о министерском посте. Сверчевский повторил отказ. Помолчав, Сталин холодно посоветовал подумать и, кивнув на Берию, напомнил: наша беседа строго конфиденциальна. Очень строго…»1. Возможно, Сверчевский действительно что-то рассказывал в своем ближайшем окружении о приеме в кабинете у Сталина, но столь яркие образы и подробно описанные диалоги Сверчевского с вождем народов явно носят художественный характер и, по сути, мало чем отличаются от описания изложенных выше подвигов генерала Гольца. Единственным достоверным свидетелем подобного разговора мог быть только сам Вальтер, который на сей счет никаких записей не оставил. В своих воспоминаниях дочери Сверчевского посвятили убийству отца целую главу, в которой приводят значительное число газетных репортажей конца 1980-х – начала 1990-х гг., опубликованных ко дню 90-летия Сверчевского и в последующие годы. Однако все эти публикации были посвящены теме советского заговора с целью убийства польского генерала, якобы отказавшего Сталину [Сверчевская А., Сверчевская З., Сверчевская М. 1993: 171-172]. В центральном архиве КГБ, куда в 1991 г. дочери Сверчевского обращались за информацией, сообщили что «архив располагает лишь фотокопией приказа о назначении отца командующим 2-й армией Войска Польского. Других сведений в отношении Вашего отца – Сверчевского Карла, в Центральном Государственном архиве КГБ СССР не имеется» [Сверчевская А., Сверчевская З., Сверчевская М. 1993: 171-172].

В период падения социалистического лагеря, распада СССР и культивации антисоветчины во всех сферах культуры данная концепция, выросшая из слухов, громких газетных заголовков и мемуарных свидетельств, близких к художественным, была очень востребована в польской и западной исторической повестке, пока ее саму не затмила парадигма переосмысления роли видных лиц Народной Польши, ревизии, в рамках которой подвергся обличению образ самого Сверчевского.