Китай и формирование мирового порядка

В 1519 г. Карл V Габсбург добавил к своим титулам титул императора Священной Римской империи, он единолично стал управлять территориями, приходящимися на современные Австрию, Германию, Северную Италию, Чехию, Словакию, Венгрию, Восточную Францию, Бельгию, Нидерланды, Испанию и большую часть Северной и Южной Америки [Киссинджер, 2015. С. 28]. Огромные территории оказались под властью одного человека, который получил возможность объединить Европу и сформировать единое государство. Однако этого не произошло: империя оказалась внутренне разобщённой из-за церковного раскола. Императору не удалось предотвратить распространение протестантизма, в итоге в 1555 г. был заключен Аугсбургский религиозный мир, по которому лютеранство признавалось официальной религией. Сам Карл V отрекся от своих титулов и поделил земли империи, чем был ознаменован отход от идеи централизации Европы в пользу плюрализма.

Следующее эпохальное по своим последствиям событие произошло в середине XVII в.: в 1648 г. подписанием Вестфальского мирного договора закончилась Тридцатилетняя война, была сформирована новая мировая система, получившая название Вестфальской. Это событие стало судьбоносным не только для европейских стран, но и для всего мира в целом: принципы, заложенные в основу Вестфальской системы, стали универсальными для международных отношений по всему миру. Европа предстала регионом, в котором невозможно доминирование одного государства: усиление позиций страны никогда не приводило к ее гегемонии (даже в период наибольшей мощи она оказывалась недостаточно сильна, чтобы единолично определять порядок в регионе). Европейские государства были определены как

Трушкин А. Г. Китай и формирование мирового порядка // Вестн. НГУ. Серия: История, филология. 2017. Т. 16, № 4: Востоковедение. С. 110–114.

ISSN 1818-7919

Вестник НГУ. Серия: История, филология. 2017. Том 16, № 4: Востоковедение

равноправные, основой системы отношений между ними стал баланс сил, а приоритет отводился национальным интересам.

Параллельно в политической философии происходит формирование новых точек зрения на происхождение государства, его цель и задачи. В 1651 г. в свет вышла работа Томаса Гоббса «Левиафан», в которой автор, во-первых, заявляет о происхождении государства на договорной основе, во-вторых, определяет цель государства в обеспечении безопасности, при этом пишет, что «соглашение без меча – лишь слова, которые не в силах гарантировать человеку безопасность», для безопасности же достаточно, «когда избыток сил на стороне врага не настолько велик, чтобы он мог решить исход войны и побудить врага к нападению» [Гоббс, 1991. С. 130]. Иначе говоря, задачей государства оказалось недопущение такой ситуации, когда у противника (а по сути, все остальные государства в Европе не более чем потенциальные противники) окажется перевес сил, достаточный для того, чтобы угрожать его безопасности. Это, в свою очередь, подразумевает постоянный поиск средств усиления, причем как в Европе, так и за ее пределами.

Таким образом, за сто лет, прошедших между заключением Аугсбургского религиозного мира, признавшего легитимное сосуществование протестантизма и католичества и этим подчеркнувшего раскол в Западной Европе, и подписанием Вестфальского мирного договора, утвердившего равноправное сосуществование национальных государств, в сознании европейца закрепились представления о плюралистическом мировом порядке, основанном на равенстве, поддерживаемом при помощи баланса сил. Европа стала представлять собой совокупность близких друг к другу по уровню развития государств, сосуществующих, согласно Т. Гоббсу, в стремлении обеспечения безопасности и предполагающих собственные национальные интересы превыше всего. Подобный взгляд на мир формирует обстановку жесточайшей конкуренции, предполагающей непрерывное усиление собственных позиций по сравнению с позициями «соседей». Как следствие, произошло усиление экспансионизма и попыток изыскать дополнительные ресурсы для укрепления. Однако подобное видение мира не было повсеместным и универсальным.

Принципиально иное восприятие мирового порядка было в Китае. Это объясняется абсолютно иными условиями зарождения и развития китайской цивилизации. Китайское мировосприятие прекрасно иллюстрируется самоназванием страны – Чжунго , – которое переводится как «Срединное государство» и подразумевает центральное место страны в мире. При этом «избранность» Китая, позволяющая ему занимать в мире центральное место, гарантируется высоким уровнем культурного развития страны, следствием чего выступает уникальное видение мирового порядка и своей роли: «многие государственные деятели и деятели культуры Хань настаивали на том, что подчинение империей своему влиянию периферии должно осуществляться исключительно путем оказания на варварские народы “благого”, цивилизационного воздействия» [Кравцова, 1999. С. 108]. Подобное восприятие мира оказалось устойчивым настолько, что даже когда возникла серьёзнейшая опасность превращения страны в полуколонию европейских государств, китайские власти не покидала убежденность в более низком положении всех чуждых Китаю культур.

В 1405 г. евнух Чжэн Хэ отправился в первое из семи плаваний, всего за чуть менее чем 30 лет адмирал с флотом побывал в странах Индокитая, Индостана, Аравийского полуострова и Восточной Африки. В начале XV в. Китай был достаточно силен, чтобы распространить свою власть за пределами китайской ойкумены. Для Китая Чжу Ди это был исторический шанс пойти по другому пути развития: замкнутая в себе страна могла наращивать свое влияние в некитайском мире. Как и у Священной Римской империи при Карле V, у Минской империи при Чжу Ди была возможность кардинально изменить направление развития. Однако если у Карла V были реальные шансы, консолидировав свою власть и установив упорядоченное наследование, объединить Европу, то возможность, появившаяся у Чжу Ди, была эфемерна. Китай мог активно развивать контакты с дальними странами, укреплять торговые и военные связи или же создать колонии и вывозить из них полезные ископаемые, однако Китаю это было не нужно. Позиция Китая по этому вопросу долгое время оставалась неизменна: у Китая есть все, что ему необходимо, поэтому организация дорогостоящих экспедиций с непонятными для китайцев целями была нелогична.

Что касается политической мысли, то как при оценке миропорядка, так и во взаимоотношении с другими странами, позиция Китая не менялась веками. В легенде о Жёлтом императоре Китай как будто бы уже существует, он лишь находится в хаосе [Киссинджер, 2014. С. 20]. Другими словами, Китай предполагается как неизменный феномен, который существовал с момента сотворения мира, соответственно, другие страны – это нечто преходящее. Основой внешних контактов Китая были связи либо с государственными формированиями, которые были значительно слабее самого Китая, либо с кочевыми племенами. У Китая вплоть до XVIII в. не было контактов с равными ему по силе государствами, что привело к утверждению китаецентристской модели мира. Неслучайно и столь трепетное отношение Поднебесной к своей культуре: культурное превосходство над долгое время составлявшими периферию Китая варварскими племенами было очень велико, что позволяло при необходимости инкорпорировать эти племена в свою структуру.

Таким образом, мы имеем дело с двумя абсолютно разными системами восприятия мира и, как следствие, абсолютно разными сценариями развития истории. Плюралистическое восприятие мира в Европе, приведшее к политике баланса сил и ожесточенной конкуренции между странами, с одной стороны, и китаецентризм, вызвавший закрытость Китая, с другой. Учитывая постоянный поиск новых ресурсов западноевропейскими странами, столкновение двух систем было делом времени. Китай, привыкший культурно ассимилировать намного менее развитых соседей или своих захватчиков, получил в противники государства, которые обошли Китай в научно-техническом развитии и обладали собственной развитой культурой. Для Китая это был абсолютно новый тип противостояния, исход которого закономерен: страна оказалась насильно втянута в устоявшуюся в Европе систему международных отношений и вступила в полосу серьёзных внутренних потрясений, начавшихся с первой опиумной войной и закончившихся вместе с правлением Мао Цзэдуна.

Длившийся более 100 лет период хаоса вновь окончился возрождением, потрясения, через которые прошёл Китай, привели к переосмыслению страной своих позиций в мире: новый Китай родился в биполярном мире и очень сильно отставал от других стран. Мао Цзэдун осознавал положение Китая и признавал, что первоочередной задачей является восстановление страны. На встрече с А. И. Микояном он сказал, что сначала следует подмести в доме, а уже потом приглашать туда гостей [Галенович, 2009. С. 195]. Схожую мысль несколько позже высказал Дэн Сяопин в своем указании из 28 иероглифов: «необходимо скрывать свои способности и ждать своего часа». Руководство КНР первые десятилетия после своего основания отчётливо осознавало, что оно сильно уступает передовым государствам того периода, однако внешняя политика, которую проводила КНР в момент своей наибольшей слабости и незащищенности, указывала на то, что национальное самосознание китайцев изменилось мало и они по-прежнему являют собой уникальное государственное образование. Китай повел себя как сильное государство и принял активное участие в Корейской войне, несмотря на то, что благоразумнее было бы не вступать в подобные конфликты до внутреннего восстановления. Тем не менее, для Китая было важно поддержание образа сильного государства, поэтому он очень быстро вступил в конфликт на Корейском полуострове.

Политика, предложенная Дэн Сяопином, позволяла Китаю демонстрировать стремительное экономическое развитие, однако во второй половине 1990-х гг. темпы роста экономики замедлились, а стране потребовалась новая стратегия. Переосмысление стратегического курса Китая привело к созданию концепции «нового мышления в дипломатии» （« 中国外交新思 维 », чжунго вайцзяо синь сывэй ）, предполагавшей реакцию, во-первых, на новые региональные вызовы, во-вторых, на проявившиеся экономические проблемы. Падение темпов экономического роста страны имело под собой две основные причины: во-первых, невозможность опоры КНР исключительно на собственную ресурсную базу, во-вторых, экономическую отсталость западных районов страны по сравнению с восточными. Преодоление дисбаланса в развитии восточной и западной частей страны и поддержание темпов роста экономики соответствующей ресурсной базой стали двумя задачами, решение которых должно было привести к стабилизации экономического развития страны. В рамках «нового мышления в дипломатии» руководством КНР сформированы две тесно связанные стратегии: «идти вовне» （« 走出去 », цзоучуцюй ） и «интенсивное развитие западной части [страны]» （« 西部大开发 », сибу да кайфа ）.

Стратегия «идти вовне» была официально выдвинута на третьей сессии девятого созыва ВСНП （05–15.03.2000） и предусматривала «полноценное использование китайскими пред- приятиями внешних и внутренних рынков сбыта и источников ресурсов («两个市场，两种资 源», лянгэ шичан, лянчжун цзыюань), активное участие в международной конкуренции и сотрудничестве посредством прямых зарубежных инвестиций, подрядов на строительные работы за рубежом, международного сотрудничества в сфере трудовых ресурсов» 1. Стратегия предусматривала пошаговое осуществление четырёх этапов, направленных на формирование нового типа китайских предприятий [Столярова, 2009. С. 86]. Стремление к укреплению внешних экономических связей привело КНР к необходимости интенсификации политических контактов и более активному участию Китая в международных организациях.

Наиболее показательно в этом плане центрально-азиатское направление политики КНР: во-первых, центральная Азия является источником сырья, в том числе необходимых Китаю нефти и газа; во-вторых, центрально-азиатские страны обладают существенным транзитным потенциалом, реализация которого является важнейшим этапом интенсификации торговоэкономических контактов с европейскими странами; в-третьих, Центральная Азия представляет собой рынок сбыта китайских товаров. Стремление развить экономические контакты вызвало к необходимости использования политических инструментов: в 2001 г. образована ШОС, в цели которой вошло развитие экономического сотрудничества между членами организации. Результатом такой политики стал рост товарооборота: «за период 2001–2008 гг. товарооборот между КНР и ЦА вырос в 13–14 раз, составив порядка 20,2 млрд долл.» [Парамонов и др., 2010. С. 85]. Подобное усиление экономических контактов побудило КНР к развитию взаимоотношений на институциональном уровне; продолжая политику движения вовне, Китай предпринял попытки реализации транзитных возможностей центрально-азиатских стран, проявившиеся в инициативе создания Нового Шёлкового пути.

Таким образом, Китай осознал необходимость вхождения в инородную для себя мировую систему, основанную на далёких для Китая принципах. Однако это лишь изменило модель поведения Китая, но не изменило его сущности. Активное участие в международной деятельности, создание новых проектов, направленных на укрепление сотрудничества с другими странами – это реакция Китая на внешние факторы, указывающая на понимание Китаем новых международных реалий. Однако принципы мирового порядка у Китая по-прежнему свои, что проявляется, например, в реакции КНР на международные резолюции: Китай не признал решения гаагского суда по Южно-Китайскому морю, по сути, проигнорировав мнение международного сообщества по вопросу принадлежности территории. С другой стороны, КНР продолжает активно наращивать внутренний потенциал за счет упрочнения позиций в развивающихся странах АТР, Африки и Средней Азии. Это говорит о том, что Китай накапливает внутренние ресурсы и пытается менять существующий мировой порядок исходя из собственных интересов.