Ключевые риски трансформации трудовых ценностей российской молодежи и их социальные последствия

Молодежь ‒ это самый значимый на современном этапе индикатор перемен. Именно ей в недалеком будущем предстоит определять облик российского общества, а потому принципиально важно понимать, в каком направлении развивается наше молодое поколение, каким является его ценностный мир, как оно относится к жизненно важным ценностям, что значит для него труд.

Исходя из анализа трудовых ценностей молодежи, условий их формирования и изменения в современном состоянии рынка труда в России, можно констатировать, что ключевыми тенденциями в области трансформации трудовых ценностей российской молодежи выступают такие, как прагматизация, инструментализация, дегуманизации. Прагматизация и инструментализация трудовых ценностей молодежи определяются повышенным значением факторов внешней мотивации в труде, связанных с ориентацией на высокую оплату труда и получение материальный преференций в первую очередь [1, л. 210], то есть наблюдается разрушение традиционной этики труда и трудовых отношений российского общества, которая основывалась на приоритете духовных ценностей в системе трудовых ценностей или как минимум гармоничном сочетании духовных и материальных ценностей.

Разрушение традиционной трудовой этики и исчезновение морально-нравственной составляющей в ней при этом, если отталкиваться от мнения российских исследователей, с которым мы полностью солидарны, не приводит к формированию новой современной этики труда россиян, что, по их мнению, делает призрачными перспективы России на экономический и модернизационный прорыв [2, л. 122].

У молодых россиян постепенно снижается интерес к ценности интересной работы и формируется названный Н.Е. Тихоновой «отчужденный труд», в котором отсутствует четко выраженная связь между выполненной работой и полученным за нее вознаграждением, что не может не вызывать сдвигов к сугубо инструментальному отношению к труду и восприятию его через призму приносимой им материальной выгоды [3, л. 17]. Количество молодежи, считающей «работу по душе» основной терминальной ценностью, согласно результатам исследования других российских исследователей, сократилось в два раза, как и количество тех, кто выражает стремление быть полезным обществу, но зато в два раза поднялась ценность заработка [4, л. 124].

Н.Н. Зарубина приходит к кардинальному выводу о том, что при разрушении этики служения этика ответственности в новой модели труда в России не сформировалась, а российская молодежь демонстрирует внушающие серьезные опасения антиморальные убеждения, считая морально приемлемым практику сознательного обмана для достижения собственных целей, что противоречит этике ответственности, в соответствии с которой индивид несет индивидуальную ответственность за принимаемые решения нравственного характера [5, л. 98].

Е.Л. Омельченко совершенно точно замечает, что современная молодежь тяготеет к связям необременительного характера при минимальной ответственности, что в трудовой сфере проявляется в предпочтении высокооплачиваемой работы по контракту с высокими социальными гарантиями [6, л. 19]. Одним словом, приходит к выводу Н.Н. Зарубина, в отношении культурно-нравственных установок российской молодежи произошел серьезный сдвиг в направлении усиления прагматических мотивов и инструментальных ценностей, что говорит о разрушении этики убеждения, в рамках которой акцент делался на ценностях служения обществу, но формирования этики ответственности так и не произошло, а отсюда проблемы нравственной дезориентации и роста социальной безответственности в молодежной среде становятся проблемами первостепенной важности для современной России [7, л. 102, 106].

Трудовой подвиг на благо Родины как образец жизни, как образец для подражания практически не фигурирует в современном российском искусстве, да и в реальности этот подвиг можно встретить не так часто. Нормой труда, как пишет Л.А. Семенова, становится обыденный труд для благополучия индивида и его семьи [8, л. 99].

Российская молодежь словно зеркало, в котором отражается весьма неприглядный образ всего российского общества на современном этапе. Становление ее трудовых ценностей происходит в наполненной социальными рисками среде, что обусловливает рискогенность вектора трансформации трудовых ценностей молодежи и проявляется в следующих рисках:

• -    риски депрофессионализации молодежи, вызываемые рядом причин: высокий процент молодежи, трудовая деятельность которой не связана с полученной специальностью; приоритет внешней мотивации (материальной), которая при отсутствии внутренней (духовной) разрушает профессиональное «Я» личности и мотивы профессионального роста и самоутверждения в профессии;

• -    риски дегуманизации молодежи, поскольку дегуманизация трудовых ценностей приводит к дегуманизации трудовой деятельности, в которой индивид проводит большую часть своего жизненного времени и через которую реализуются самые различные типы и виды социальных отношений и связей, что в комплексе позволяет сделать вывод о том, что дегуманизация трудовых ценностей ‒ это прямой путь к дегуманизации самой молодежи;

• -    риски эгоизации и духовной деградации молодежи, поскольку отсутствие социальной направленности, ориентированности и ответственности в отношении к труду современной российской молодежи говорит о формировании и распространении в ее среде индивидуального эгоизма, на основе которого повысить уровень солидарности и консолидации в стране невозможно, а именно факторы дезинтеграции и деконсолидации российского общества выступают определяющими его кризисное состояние и перспективы выхода из него;

• -    риски социальной эксклюзии как результат дезадаптации на рынке труда и, соответственно, отсутствия доступа к жизненно необходимым благам и ресурсам (образование, досуг, отдых, медицинские и иные услуги, создание семьи и т.д.).

Ф.М. Бородкин обращает внимание на то, что в состоянии социальной эксклюзии человек может оказаться и по собственной вине, то есть независимо от социальных причин, и такой процесс можно называть самоэксклюзией, которая может стать, к примеру, результатом отказа индивида от активного поиска работы при ее длительном отсутствии, бедности и изолированности от привычного культурного окружения [9, л. 7]. Однако в любом случае, независимо от характера причин, вызвавших социальную эксклюзию, людей, оказавшихся в подобном состоянии, уместно, по мнению этого исследователя, называть «жертвами» социальной эксклюзии. На наш взгляд, таких жертв сегодня в России, в том числе среди молодежи, больше, чем допустимо при нормальном функционировании социальной системы и для ее эффективного существования и развития, поскольку значительный слой людей, не нашедших себя в сложившейся системе социальных отношений и связей, потенциально представляет угрозу для социального порядка.

С явлением социальной эксклюзии тесно связан еще один феномен, начинающий распространяться в современном обществе, в том числе и в российском. Речь идет о прекариате ‒ новой стратификационной группе, которую в странах ЕС и США называют не иначе как «опасным классом», хотя, как отмечают З.Т. Голенкова и Ю.В. Голиусова, данное понятие следует трактовать в более широком контексте, не ограничивая его нестабильным пролетариатом, так как в данную группу входят индивиды, которые, независимо от размера их дохода, уровня образования, характера самоидентификации и других параметров, не имеют формальной занятости, стабильного положения на рынке труда и гарантии занятости [10, л. 6].

Чем опасен этот класс людей, если он вообще опасен? Можно ли рассматривать в качестве факторов, угрожающих обществу, наличие в нем достаточно большой группы людей, не имеющих постоянного места работы, постоянных источников доходов (хотя уровень доходов в данной группе людей значительно дифференцируется), не вписывающихся ни в одну из имеющихся социоструктурных систем и занимающих маргинальное положение в стратификационной системе, ничем не связанных, а потому относящихся к тем, кому «нечего терять»? Конечно же, с таким набором характеристик прекариат вызывает страх у простых обывателей и опасения у властных структур, поскольку ничем не связанные люди потенциально выступают источником социальных бунтов и возмущений, независимо от того, какой режим установлен в данном обществе.

Мы неспроста приводим информацию о таком классе, как прекариат, поскольку и в современной России этот феномен имеет место и связан с достаточно большим количеством молодежи (около 30%), не имеющей постоянной и устойчивой занятости, то есть это молодежь с неустойчивой занятостью [11, л. 7], при всем том, что это люди, находящиеся в трудоспособном, очень активном возрасте, в котором и происходит профессиональное становление личности.

Российские исследователи отмечают, что с «прекариатом» как социальной группой тесным образом связаны понятия «прекариации», которое следует рассматривать в контексте пре-кариации трудовых отношений, и «прекаритет» [12, л. 7-8]. Прекариация трудовых отношений означает, что их расторжение может произойти в любой момент по желанию работодателя, что характерно для условий нерегулируемого рынка труда и трудовых отношений, неэффективного функционирования права и незащищенности социальных гарантий населения.

Прекариат слабо себя идентифицирует с классом профессионалов и профессиональным сообществом, в котором, как пишет Стендинг, даже может находиться, а его потенциальными и реальными претендентами являются женщины, молодежь и пожилые люди [13, л. 10]. Проблема прекариата остро стоит перед Германией, Японией и, надо полагать, перед Россией, в которой значительную часть рынка труда составляет теневой сектор, а также та часть молодежи, которая в поисках более высокой оплаты труда не хочет связывать себя постоянным местом работы, которая достаточно мобильна и готова переехать в другой город и даже в другую страну при наличии выгодных перспектив заработка.

Такая ситуация складывается по причине неблагополучного развития экономического сектора страны, в которой остановлено масштабное промышленное производство, загублен сектор сельского хозяйства и развивается достаточно быстрыми темпами сектор услуг, в который и идет российская молодежь, независимо от того, в каком направлении ею получена специальность. Очень многие работают на нелегальном основании, не заключая с работодателем трудового договора. Такой формат трудовой занятости достаточно распространен в России и определяет специфику российского прекариата [14, л. 12], а также масштабы трудовой миграции и, что гораздо серьезнее, эмиграции граждан России, среди которых, по подсчетам специалистов, 39% составляют специалисты с высшим образованием (из них 9% ‒ высококвалифицированные инженеры и технологи, 8% ‒ ученые, 5% ‒ бизнесмены и 2% ‒ юристы) [15, л. 60].

Итак, совершенно очевидно, что в современной России происходит формирование класса прекариата и его ресурсной базой выступает молодежь, которая становится «жертвой» со- циальной эксклюзии, как по объективным (внешним ‒ экономическим, политическим т.д.), так и субъективным (внутренним ‒ самостоятельный выбор жизненной стратегии) причинам.

Таким образом, как видим, труд, выступая важнейшей сферой реализации субъектности молодежи, порождает множество рисков как следствие того рискогенного пространства, которое сложилось сегодня в условиях трансформации российского общества и роста глобализационных влияний.

Если более подробно рассмотреть причины выявленных тенденций в сфере трансформации трудовых ценностей российской молодежи и соответствующих им рисков, то очень точно, на наш взгляд, одну из важнейших причин уловил Т.А. Хагуров. В частности, он обратил внимание на характер проведения досуга молодежью и выяснил, что большую часть в структуре времени молодежи занимают так называемые досуговые занятия ‒ просмотр телевизора, общение со сверстниками, слушание музыки, и только 20 ‒ 25% молодых людей систематически используют свободное время для саморазвития (чтение книг, занятия спортом, музыкой) [16, л. 162]).

На это обратила внимание и Л.А. Семенова, которой в ходе исследования досуга школьников и студентов было обнаружено, что для них в большей степени характерны пассивные, неразвивающие формы проведения досуга: большинство опрошенной молодежи предпочитает проводить свободное время в общении с друзьями, сидеть за компьютером, смотреть телевизор, слушать музыку, в то время как чтением художественной литературы молодежь себя особенно не обременяет, как и занятиями хобби и спортом [17, л. 99].

На данном основании вполне закономерным выглядит вывод Т.А. Хагурова о необходимости использования в воспитании подростков и молодежи механизмов их вовлечения в продуктивные виды проведения свободного времени, так как бесцельное времяпровождение является источником развития девиантного сознания и поведения, совершения противоправных поступков [18, л. 163].

• Э. Фромм заметил в своем знаменитом труде, что отсутствие жестких нормативных ограничений в обществе не обязательно приводит к его прогрессивному развитию, поскольку нормативные ограничения определяют вектор социокультурного развития, а в условиях их отсутствия формируется пространство неопределенности [19, л. 38], в котором процветают цинизм, нравственный релятивизм, индивидуальный эгоизм. Стоит задуматься над тем, что в обществе должны быть четкие представления о том, «что такое хорошо и что такое плохо».

Таким образом, можно сделать следующие важные выводы. Именно декларативный характер принципов равенства возможностей и шансов для реализации молодежью ее субъектности в профессионально-трудовой сфере в условиях сложившейся системы социального неравенства и свободного, нерегулируемого рынка труда определяет вектор трансформации трудовых ценностей российской молодежи. Другими словами, в России на институциональном уровне закрепляется несоответствие формальных норм и ценностей в сфере трудовых отношений реальной ситуации, и в обозначенных условиях ключевой тенденцией в области трансформации трудовых ценностей молодежи становится постепенная девальвация духовнонравственной составляющей ценности труда при закреплении ее прагматической и преимущественно материально ориентированной составляющей, что способствует инструментализации трудовых ценностей молодых россиян.

Данная тенденция соответствует мировым ценностным стандартам в сфере развития труда и трудовых отношений, но для российского общества это означает переход к иной трудовой этике, эффективная реализация которой в современном российском обществе с кризисным характером функционирования его экономических институтов, системы социальной мобильности и сохраняющимися архетипами в отношении к труду достаточно сложна. В итоге формируется ситуация, когда при разрушении традиционной этики труда и трудовых отношений новая этика труда не формируется, и, соответственно, в результате этого наблюдается нормативноценностная размытость в сфере труда, которая и порождает индивидуализацию, прагматиза-цию, дегуманизацию трудовых ценностей молодежи. На этом основании мы приходим к выводу о риске депрофессионализации молодежи как результата исчезновения этической составляющей в отношении к труду со стороны молодежи и прекаризации в результате роста нестабильности трудовых отношений в современной России, нерегулируемый характер которых формирует неопределенные, небезопасные и неблагоприятные условия для жизнедеятельности всего российского общества. На смену классу профессионалов при долговременных тенденциях такого рода может прийти прекариат как наиболее адаптированный к условиям нестабильности, неопределенности, отсутствия правовых и социальных гарантий занятости на рынке труда. Проблема прекариата остро стоит перед рядом стран Европы, а также перед Японией.

Для современной России данная проблема также становится чрезвычайно актуальной, так как значительную часть рынка труда составляет теневой сектор, а также та часть молодежи, которая в поисках более высокой оплаты труда не хочет связывать себя постоянным местом работы, которая достаточно мобильна и готова переехать в другой город и даже в другую страну при наличии выгодных перспектив заработка.

Таким образом, социальной основой этого нарождающегося трудового слоя ‒ прекариата ‒ преимущественно является молодежь, и это не может не вызывать серьезные опасения за будущее молодежи и российского общества.