«Княжеское» погребение у г. Магас (Ингушетия)

В 1995 г. при сооружении подъездной автодороги к зоне строительства административного центра Республики Ингушетия – г. Магас, у с. Насыр-Корт в 400 м восточнее Насыр-Кортовского городища № 2 (левобережье р. Сунжи) было случайно обнаружено катакомбное погребение (рис. 1, 1, 2 ), ко времени его обследования сотрудниками Госинспекции по охране памятников археологии при Министерстве культуры Республики Ингушетии уже частично разрушенное и ограбленное ( Бурков , 1996). Собранные находки и их описание неоднократно публиковались в краеведческой литературе и периодической печати ( Кодзоев , 2001. С. 80; 2006. С. 25; см. историографический обзор: Бурков , 2012. С. 28-70), но в целом не рассматривались специалистами - за исключением С. Б. Буркова и Д. Кваста, разместивших соответственно краткое описание ряда предметов и фотографии изделий с инкрустациями ( Бурков , 2008. С. 733; Quast , 2006. S. 268. Abb. 14). Не была также исследована и сама археологическая

Рис. 1. Местоположение «княжеского» погребения у г. Магас (Насыр-Корт) в Ингушетии

1. Карта с указанием места нахождения «княжеского» погребения. 2. Схема расположения курганов и погребений на левобережье р. Сунжи у сел. Насыр-Корт: а – катакомбы без курганной насыпи (№ 1–4); б – курганы (№ 7–12); в – границы поселения (№ 5); г – ров городища (№ 6); д – карьер; е – проселочная дорога (по: Бурков , 1996)

ситуация, в которой они были найдены, серьезно искаженная действиями техники и грабителей1.

Судя по описаниям очевидцев, на месте обнаружения катакомбы в траншее для укладки дорожного основания, углубленной скреперами до глубины 4 м, первоначально, уже с уровня около 1,5 м от дневной поверхности (?), прослеживалось овальное пятно темного грунта, которое в отчете С. Б. Буркова сначала интерпретировалось как след грабительского входа в камеру. Однако, поскольку погребение не было ограблено (к моменту его обнаружения из-за образовавшегося провала в нем находилось немало ценных предметов), речь, видимо, может идти о заполнении входной ямы. На ее дне стоял массивный каменный заклад лаза, разбитый позднее строителями на несколько кусков. Здесь же, на другой каменной плите подквадратной формы, лежавшей горизонтально, находились, по словам последних, три керамических сосуда, потом также разбитых и перемещенных вместе с грунтом далеко от места обнаружения катакомбы. На плите сохранились следы окислов бронзы – по одной версии, от каких-то ненайденных металлических сосудов ( Бурков , 1996. С. 8); по другой – от бронзового котла ( Бурков , 2012. С. 43). Часть фрагментов последнего позднее была собрана у строителей и местных жителей, а часть – найдена в отвалах ( Бурков , 1996. С. 8; 2012. С. 42). По утверждению местных жителей, плита первоначально лежала внутри камеры и при ограблении была выброшена наружу; по С. Б. Буркову, она изначально находилась снаружи перед лазом, представляя собой жертвенник (Там же. С. 8).

Входную яму полностью проследить не удалось – был зафиксирован только контур примыкающей к лазу части дна шириной 1,1 м и длиной около 0,6 м с заоваленными углами, плавно понижавшегося к камере. Видимо, она имела форму почти вертикальной шахты, глубина которой составляла не менее 5–5,5 м от дневной поверхности. Из нее в камеру вел лаз подпрямоугольной формы (длина – 0,15 м, высота – 0, 45 м, ширина в основании – около 0,5 м), с сегментовидным верхом, закрытый, как уже отмечалось, к моменту обнаружения стоявшей на ребре мощной каменной плитой подпрямоугольной формы (0,9 х 0,6 х 0,15 м), весом в несколько сотен килограммов.

Основная часть магасской катакомбы (точнее ее было бы называть насыр-кортовской) представляла собой прямоугольную в плане подземную камеру длиной 2,5 и шириной 2 м, ориентированную длинной осью по линии СВ–ЮЗ и перекрытую двускатным сводом высотой не менее 2 м с небольшим плоским потолком, частично разрушенным провалом (рис. 2, 1, 2).

На ее дне были зафиксированы разбросанные остатки части костяка взрослого человека, возраст которого С. Б. Бурков определил в 35–50 лет ( Бурков , 1996. С. 4). Находок на дне камеры, где в нескольких местах встречались древесные угольки, оказалось немного: обломок железного предмета в виде трехгранного стержня (наконечник стрелы?) и, главное, крупная, слегка согнутая золотая брошь с инкрустациями, лежавшая в небольшом углублении у северовосточной стены тыльной стороной кверху (рис. 2, 1, 2 ). Очевидно, поэтому она и не была замечена грабителями.

Некоторые предметы погребального инвентаря, находившиеся снаружи у лаза и в камере к моменту ее ограбления, были позднее собраны у местных жителей ( Бурков , 1996). Это крупные фрагменты литого бронзового котла, полукруглая нашивка из бронзы с позолотой (колпачок - в отчете С. Б. Буркова) и обломки бронзовой накладки (накладок?) со штифтом. Таким же образом были получены и фрагменты трех, упоминавшихся выше, глиняных сосудов.

Часть золотых предметов, составлявших инвентарь погребения, несмотря на усилия, предпринятые по их поиску, исчезла бесследно. Среди пропавших перечислялись серьги, обломок браслета и несколько инкрустированных изделий – два или три очень крупных перстня, металлические накладки пояса, а также цепь из трех проволок с застежкой в виде пряжки и какое-то нагрудное украшение, названное пекторалью ( Бурков , 2012. С. 42, 43). Однако под послед -ней, скорее всего, имелась в виду найденная в камере брошь с инкрустациями, которая в перечне иллюстраций была названа нагрудным украшением ( Бурков , 1996. С. 15)

В состав других находок, позднее поступивших в Ингушский государственный музей краеведения им. Т. Х. Мальсагова и, как отмечалось выше, опубликованных, входили три крупных кольца, пряжка, щиток пряжки и наконечник ремня, декорированные в стиле клуазоне2.

Возможно, рамка и щиток из этого набора (рис. 3, 3, 7 ; цв. илл. III, 4 , 6 ) составляли единое целое, хотя полностью исключить их принадлежность к разным предметам нельзя - на это могут косвенно указывать несовпадения размеров. Находка близкой пряжки известна в погребении гуннской эпохи в Ново-Ивановке на Украине ( Засецкая , 1994. Рис. 19б, 16) ³. В общем же пряжки с аналогичными щитками встречаются довольно часто в кавказских древностях V в. ( Амброз , 1989. Рис. 5, 33 ; 10, 27 ; 14, 21, 25 ) или в Керчи (Эпоха Меровингов…, 2007. С. 294, I.8.12 ; С. 308, 1.17.6); весьма близкие параллели представляют также находки из Лаа-Тае (Laa-Thaya) в Австрии (Там же. С. 336, II,1,2 ).

Рис. 2. Катакомба (погребение № 1) у г. Магас (Насыр-Корт) (по: Бурков , 1996)

1. Разрез. 2. План: 1 – фибула-брошь; 2 – фрагмент железного предмета; 3 – кости; 4 – древесные угольки

О дате керченских и австрийских предметов, датированных серединой и второй третью V в. и первой половиной/серединой V в., т. е. горизонтом Унтерзи-бенбрунн (Untersiebenbrunn) / подфазой Лаа-Пуштабакод (Laa-Pusztabakod), написано немало (см. обзор мнений: Щукин , 2005. С. 334, 335. Рис. 110). Следует иметь в виду, что, судя по вынесенным за контуры щитка штифтам в отдельных

Рис. 3. Находки из катакомбы (погребение № 1) у г. Магас (Насыр-Корт)

1 – фибула-брошь с инкрустациями; 2, 6 – фрагменты изделий; 3 – золотая пряжка; 4, 5 – бронзовые пластины (4 – с гвоздиком); 7 – золотой щиток с инкрустациями; 8 – золотой наконечник пояса с инкрустацией; 9–11 – золотые перстни с крупными щитками с инкрустацией; 12 – нашивная бляшка из бронзы с позолотой.

1, 3, 6, 8–11 – золото, альмандины; 2, 6 – железо; 7 – золото; 4, 5 – бронза; 12 – бронза, позолота (по: Бурков , 1996)

гнездах, насыр-кортовская пряжка имела, видимо, также «подложку» (затем утраченную), как и приведенные выше аналогии. Любопытно отметить, что инкрустированные образцы из Турнэ (Tournai) – могилы Хильдерика (481/482 гг.), с аналогичной формой щитка и вставок, крепились штифтами, пропущенными сквозь щиток, – это может быть признаком их более поздней даты ( Казанский, Перен , 2005. Рис. 1), нежели у указанных выше⁴. Очевидно, таким же показателем можно счесть и широкий уплощенный язычок, присутствующий на пряжках позднего V в. (Там же. Рис. 6, 10–12 ).

Наконечнику пояса из этого погребения с простыми прямоугольными вставками и закругленным концом (рис. 3, 8 ; цв. илл. III, 5 ), типичными для V в., параллелей достаточно – например, в могильнике Брут 1 в Северной Осетии ( Габуев , 2012. Рис. 2, 1, 3, 4 ).

В целом рассматриваемые части поясного (?) набора могут быть датированы в пределах 430-480 гг., скорее всего, в рамках второй половины этого временного отрезка.

Перстням (рис. 3, 9–11 ; цв. илл. III, 1–3 ) точных аналогий подобрать пока не удалось, хотя украшения такого типа с крупными щитками второй половины VI в. известны, например, в Феребрианже (Fèrebrianges) (Эпоха Меровингов…, 2007. С. 455, VII.8.4 ). Однако солярная орнаментация насыр-кортовских изделий находит прямые параллели в оформлении щитка таманской пряжки 1886 г., датированной V в. (Там же. С. 328, I.35.1 ), и находки из княжеского погребения в Лебени (Lébény), отнесенной к горизонту Унтерзибенбрунн или периоду D2 «варварской» европейской хронологии⁵, т. е. 380/400-440/450 гг. ( Щукин , 2005. С. 552, 553. Табл. V, 11–14 ). Судя по наличию «звериного» язычка у таманской находки, характерного уже для фазы D3 (450/460–480/490 гг.; см.: Там же. С. 325, 338), ее время может быть ограничено второй половиной V в. На возможность еще более поздней даты указывают парные боковые гнезда по окружности щитков – таким же образом оформлены, например, фибулы, найденные в Пикардии и Монсо-лё-Нёф-е-Фокузи (Monceau-le-Neuf-et-Faucouzy) во Франции и датированные соответственно около 500 г. и первой половиной VI в. (Эпоха Меровин-гов…, 2007. С. 487, VII.22.2 ; 498, VII.31.4 ). Поэтому отнесение насыр-кортов-ских перстней ко времени не ранее второй половины V в. представляется реальным. Отметим, что в отчете С. Б. Буркова они названы цельнолитыми, однако очевидно, что шинки перстней, как и боковые гнезда, были припаяны к щиткам. Без детального исследования окончательно судить, конечно, трудно, но похоже, что последние были изготовлены типичным для перегородчатых инкрустаций способом ( Засецкая , 1994. С. 69–71; Минасян , 2007).

Наиболее заметной находкой среди рассматриваемых предметов является брошь (рис. 3, 1; цв. илл. II). Это редкое произведение ювелирного искусства точных аналогий не имеет, в том числе и из-за своих размеров - для ее за- крепления понадобились две иглы (серебро, бронза?) на оборотной стороне, которые были приделаны, видимо, позже. Сама брошь имела средиземноморское происхождение, как и другие подобные предметы на Северном Кавказе, рассмотренные А. В. Мастыковой и В. Ю. Малашевым, согласившимися с датой, предложенной для них Д. Квастом, – вторая треть V–VI в. (Мастыкова, 2005. С. 22–34; 2009. С. 35, 36; Quast, 2006; Малашев, 2009. С. 136). Похожие броши из Верхнего Чир-Юрта В. Б. Ковалевская отнесла к VII в. (Ковалевская, 2001. Рис. 2, 7, 8). Среди этих изделий находка из Магаса представляется достаточно ранней, что позволяет определить ее хронологию в рамках второй половины V в.

Большинство найденных (как и пропавших) предметов были инкрустированы, при этом вставки, как показали недавние исследования ( Перен , 2005; Габуев , 2012), могут играть важную роль в установлении места изготовления таких вещей. В рассматриваемом случае камни, по сообщению С. Б. Буркова (см. также: Бурков , 2008. С. 733), были определены как аметисты, что, однако, вызывает сомнения, поскольку последние в полихромных изделиях гуннского времени, видимо, не использовались ( Засецкая , 1994. С. 50–75). Кроме того, основная часть инкрустаций, например той же броши, по отчету С. Б. Буркова и фотографии похожа на кабошоны, хотя это, скорее, пиленые пластинки – сочетание тех и других характерно для изделий этой эпохи с альмандинами – гранатами (обзор исследований о полихромных изделиях см.: Щукин , 2005. С. 340-356). На тыльной стороне броши нанесен четырехлистник, на Северном Кавказе встречающийся в качестве декора блях в так называемое шипов-ское время (Галайты, Брут 1, Байтал-Чапкан, см.: Багаев, Даутова , 2013; Туал-лагов , 2007); изображен он и на находке из Унтерзибенбрунна ( Амброз , 1989. Рис. 6, 18 ).

В погребении (входной яме?) были также обнаружены фрагменты литого бронзового котла так называемого гуннского типа (рис. 4, 1-6 ). Сохранившиеся части позволяют отнести насыр-кортовский экземпляр к третьему типу ( Амброз , 1981. С. 19) или первому варианту II группы, по Н. А. Боковенко и И. П. Засецкой ( Боковенко, Засецкая , 1993. С. 83). Наиболее близкими аналогиями здесь представляются котлы румынско-венгерской группы из Шестачи (Молдова), Дессы (Dessa) и Ионешти (Ione§ti) (Румыния), а также не попавшие в последнюю сводку котел из Хабаза в Балкарии, который может быть отнесен к этой же группе ( Батчаев , 1984; Чеченов , 1987. Рис. 2, 1 ), и котел из Переволочной в Полтавской области ( Левченко, Супруненко , 1994. С. 77–80). Все исследователи относят эти изделия к гуннскому времени. Местом изготовления таких сосудов считается Подунавье, где период гуннского господства ограничивается 420-450 гг. ( Боковенко, Засецкая , 1993. С. 75, 84). Этот временной промежуток вполне укладывается в рамки фазы D2/D3 – вторая треть V в. (по Я. Тейралу) или середина этого столетия, по Ф. Бирбрауеру (см. по: Щукин , 2005. С. 335)⁶ .

Рис. 4. Находки из катакомбы (погребение № 1) у г. Магас (Насыр-Корт)

1–6 фрагменты литого бронзового котла; 7–17 – фрагменты керамических сосудов (по: Бурков , 1996)

В таком случае объяснить появление насыр-кортовской и хабазской находок можно в рамках возвратного движения гуннов на восток после Каталаунских полей (451 г.) и Недао (455 г.) ( Чеченов , 1987. С. 51), хотя активность последних на Кавказе отмечалась на протяжении и всей первой половины V в. ( Гадло ,

1979. С. 9–70). Во всяком случае, хронологический контекст обоих котлов оснований для более ранней даты не дает⁷. Кстати, такие котлы оставались в обиходе на Северном Кавказе, судя по находке в Малаях (Краснодарский край), и позже ( Лимберис, Марченко , 2011. С. 420–439)⁸.

Отметим, что в состав сопутствующего инвентаря входили также глиняные сосуды, в целом, насколько можно судить по фрагментам, обычные для керамической традиции аланской культуры (рис. 4, 7–17 ). Авторы первых публикаций в одном из них увидели черты экзотического для Северного Кавказа животного – слона ( Кодзоев , 2006. Рис. на с. 22, 23; Бурков , 2012. С. 43), однако подобная трактовка вызывает сомнения: такие полузакрытые венчики с трубчатыми сливами и ручки – гребенчатые, с рифлением (рис. 4, 7, 8, 12 ) – появляются довольно рано и нередко встречаются и в других памятниках второй трети I тыс. н. э. Северо-Восточного Кавказа (см., например: Гмыря , 1994; Мамаев , 2009. С. 88, 89) – в частности, в катакомбе соседнего могильника Экажево I, датированной временем не позднее рубежа III–IV вв., был найден кувшин с аналогичным сливом ( Воронин, Малашев , 2006. С. 56. Рис. 10, 1 ).

Таким образом, если исходить из хронологии наиболее выразительных предметов насыр-кортовской (магасской) катакомбы, рассмотренных выше, то ее можно датировать в рамках последней трети V в.

Сложнее ситуация с этнокультурной характеристикой, которая, казалось бы, в данном случае определяется традиционным погребальным обрядом ( Габуев, Малашев , 2009) – это аланское катакомбное захоронение. Его высокий ранг устанавливается статусными предметами, относящимися к так называемой интернациональной «княжеской» моде. Вместе с тем обращает на себя внимание наличие в этом наборе некоторых необычных для алан вещей, таких, например, как гуннский котел – подобный в собственно аланских погребениях до сих пор не встречался (см., например: Савенко , 2009. С. 340–342), или гривна (?), которая, по описаниям очевидцев, состояла из плетеной цепи с застежкой (медальоном), – такие в тех же аланских древностях Северного Кавказа рассматриваемого времени, судя по имеющимся обзорам, также неизвестны ( Абрамова , 1997; Казанский, Мастыкова , 2001), но, насколько можно судить, встречаются в степных комплексах постгуннского времени ( Засецкая и др. , 2007).

Захоронения такого имущественного и социального уровня совершались, как правило, под курганными насыпями. В данном случае последняя не была зафиксирована, однако на ее существование косвенно указывает не только факт его нахождения погребения в курганной группе, но и другие обстоятельства. Так, само погребение по своему «наполнению» близко наиболее богатым подкурганным – «княжеским» катакомбам расположенного неподалеку могильника Брут 1 (см., например: Туаллагов , 2007; Габуев , 2012). Кроме того, судя по сохранившимся данным, рядом с погребением (под одной насыпью?) располагались и поврежденные строителями подпрямоугольные «ямы» (названные С. Б. Бурковым «обманками») с отдельными находками (керамика, часть железного ножа) и фрагментированными костями скелетов. Не исключено, что они могли являться дромосами неглубоких грунтовых камер – наподобие тех, что имели место в Бруте 2 ( Габуев, Малашев , 2009).

Таким образом, материалы «княжеской» катакомбы у Насыр-Корта в равнинной Ингушетии вполне соответствуют картине развития аланских племен Северного Кавказа, наметившейся еще в догуннский период (Там же), характеризуя не только облик их материальной культуры, но и процессы стратификации этого социума на путях образования раннеклассового общества.